Метод 15/33 - Керк Шеннон - Страница 54

Я вылила в раковину свой горячий шоколад.

Я вам уже говорила, что она очень мягкая. Даже если она была права.

Думаю, что с годами моя злость постепенно ослабевает. Все же иногда, лишь иногда, я ловлю себя на том, что жду их освобождения. Я признаю, что где-то в подсознании у меня зреет жестокий план. Если точнее, это подробный план маршрута с пронумерованными остановками и упорядоченной последовательностью действий. Оружие заточено, преимущества наготове.

Что касается Доктора, то я была неумолима, ненасытна и жаждала мести. Тайный сговор с целью добиться торжества справедливости не входит в противоречие с законами природы, хотя и может противоречить чрезмерно обобщенным и недостойным положениям, созданным законодательными органами.

Мама взяла отпуск за свой счет. Она предъявила счет за все когда-либо оказанные ею услуги, чтобы добиться назначения помощником обвинителя. Все генеральные директора компаний, которых она спасла от заключения и у которых сыновья ходили в сенаторах, сдвинули все горы на ее пути к этому назначению.

— Я не допущу, чтобы в этом деле обвинителю помогал какой-нибудь назначенный правительством новичок, — заявила она.

В нее как дьявол вселился. А впрочем, он всегда в ней обитал, так же, как и во мне.

Перед самым судом я попыталась ей открыться. Мы снова находились в ее кабинете у нас дома. Она сидела на своем тронном стуле, всецело поглощенная редактированием Ходатайства in Limine[19]. Это ходатайства, подаваемые перед началом процесса в попытке исключить использование определенных вещественных доказательств и определенных аргументов. Поскольку уже наступил декабрь и поскольку в нашем доме в Нью-Гемпшире все всегда было просто идеально, то в прилегающей к ее кабинету гостиной уже стояла елка, и огни рождественских гирлянд окрашивали во все цвета радуги идеальный, натертый воском пол кабинета. Фонарь за ее окном освещал густой снегопад на фоне черной ночи. Я наслаждалась теплом, стоя у пылающего камина и ожидая, чтобы она подняла голову и отвлеклась от кровавой расправы, которую она учинила наброскам этих ходатайств. Мой малыш посапывал наверху, с полным молока округлым животиком, уютно одетый в мягчайший комбинезончик, не раздражающий его шелковистую кожу. На его упругих пухлых щечках играла беззубая улыбка.

Я наблюдала за мамой. Она продолжала безжалостно терзать лежащие перед ней страницы, вычеркивая и вымарывая целые фразы, гневно комментируя формулировки обвинителя:

— Чушь! С ума можно сойти! Идиотизм! Ты вообще знаешь, для чего нужны запятые? О, матерь Божья, а это еще что такое? Ты это серьезно? — и — Похоже на то, что мне придется переписать все это с самого начала.

Она продолжала свое убийственное редактирование, а я вспоминала время, проведенное наедине с Брэдом в его «фольксвагене». Я вспомнила, как пообещала себе попытаться стать ближе к маме. Повернувшись к камину, я поднесла ладони ближе к огню, чтобы лучше ощущать его тепло, и продолжала свои материнские наблюдения. Я смотрела, как она читает новый параграф, водя ручкой по странице и покусывая нижнюю губу, как она вычеркивает эти параграфы, и спрашивала себя: «Могла бы я ее любить? Открыто?»

Я включила любовь к маме. И тут же вспомнила, что я уже когда-то это делала. Этот эксперимент закончился не очень удачно. Ничего хорошего я не ожидала от него и на этот раз. Мое чувство к ней было слишком болезненным. У меня на затылке выступил пот, а живот скрутило тошнотой. Мне показалось, чья-то рука стискивает мне сердце. Я продолжала свои усилия, ощущая, как все мои мышцы сводит тревога. Когда она снова уедет на очередной процесс, и сколько ее не будет на этот раз? Она когда-нибудь заметит, что я здесь, в ее кабинете? Она найдет для меня время или ее работа важнее? Может, она во что-нибудь со мной сыграет? Поболтает со мной о какой-нибудь ерунде? Пошутит? Расскажет мне анекдот?

Я продолжала свои усилия. Я продолжала тревожиться. Мое беспокойство выразилось в учащенном дыхании, а потом я заплакала. У нее в кабинете. Перед ней. К моей любви примешалось смущение и неловкость.

— Лиза, Лиза. О боже. Лиза. Что случилось? — спросила она.

Она вскочила со стула и прошла через комнату. Она не смогла бы сделать это быстрее, даже если бы я уселась в камин, чтобы сгореть. Она обнимала меня, целовала мои щеки и повторяла:

— Лиза, Лиза, Лиза.

Я не знаю, помнила ли она тот эпизод, когда мне было восемь лет и я сделала то же самое. В тот раз моя реакция была такой же, как сейчас, и я это очень хорошо запомнила. Я также запомнила, что поспешила все это быстро отключить, и сейчас мне предстояло сделать то же самое.

Чтобы сообщить ей о том, что я на самом деле чувствую, я решила подержать Любовь включенной еще одну минуту. Меня продолжал терзать страх, что сейчас она выпустит меня из объятий и вернется к своей работе. Все еще плача, я пробормотала:

— Мам, я очень тебя люблю. Я надеюсь, ты это знаешь. Просто это очень больно…

— Лиза, — заглушила она мои слова, прижав мое лицо к своему плечу в кашемировом свитере. — Лиза, Лиза, Лиза. Я твоя мама. И хотя твоя холодность разбивает мне сердце, с моей стороны было бы слишком эгоистично просить тебя любить меня открыто. Я понимаю. Если я что-то и поняла, воспитывая тебя и взрослея вместе с тобой, так это то, что я тебя понимаю. Ты гораздо сильнее меня, и мне это в тебе очень нравится. Ты такая, какой я хочу быть, ты моя сияющая надежда, моя любовь. Так что, если тебе необходимо оставаться сильной, делай то, что тебе для этого нужно, и будь настолько сильной, насколько можешь. Ты спасла меня, ты спасла себя, и я хочу, чтобы ты всегда оставалась самой собой. Ты идеальна. Ты само совершенство. Ты для меня все. Некоторым из нас приходится хоронить свое прошлое в бумагах, дорогая. Некоторым из нас… собственно, только тебе… повезло больше, и они умеют пользоваться выключателями. Я думаю, это истинный дар. Тебе достался редкостный дар, моя дорогая. Я тебя люблю. Тсс, не плачь.

Я позволила Любви заковать ее слова в титановую оболочку, заперла там же ее объятия и поместила весь этот момент в глубины своего банка памяти. Еще несколько секунд мы покачивались, озаренные пламенем камина. Когда она отстранилась, продолжая сжимать пальцами мои бицепсы, чтобы заглянуть мне в глаза, я отключила Любовь, но оставила включенной Благодарность.

Что касается моих действий в плену и моих показаний во время процесса, я тогда была еще совсем девчонкой, но теперь понимаю, как действовал мой рассудок, хотя тогда мне не удавалось уловить логику, скрывавшуюся за всеми моими поступками. Мой похититель угрожал меня убить и забрать у меня ребенка, и он собирался исполнить обе угрозы. Тем самым он заслужил смерть от моей руки.

Его сообщники тоже должны были умереть или сгнить в тюрьме, терзаемые жуткими пытками. Я не стыдилась своего стремления к мести, как и того, что мне приходится лгать, чтобы это стремление реализовать. Но я стыжусь того, что мне не удалось отомстить всем одновременно. Несмотря на то, что я располагала множеством изумительных преимуществ, подобная роскошь оказалась мне недоступна.

Более всего я стыжусь того, что совершенно сбрасывала со счетов фактор времени. Бывают дни, когда я не могу даже смотреть на себя в зеркало — настолько я себя презираю за то, что, стремясь к совершенству, так долго тренировалась, вместо того чтобы сделать все это раньше и спасти Дороти.

Сейчас, когда мне уже тридцать три года, я, отложив в сторону исследование отпечатков пальцев, пишу эту историю. На моем столе, изготовленном из выброшенной на морской берег древесины, стоит фотография сына, которому я присвоила название… Шучу, которого я назвала Вантаджио. Если вы знаете итальянский, то вы уже поняли, что это означает «преимущество». Дома мы ласково называем его Ванти. Ему семнадцать лет. Он прекрасен. Он тоже ученый, за что я благодарю Господа и его ангела — черного мотылька.