Стратегия обмана. Политические хроники (СИ) - Ванина Антонина - Страница 42

Зря Шеймас боялся провокации со стороны обеих ИРА — это из рук простого школьника на армейские баррикады полетел первый камень. За десять минут марш превратился в бедлам — людей поливали из брандспойтов, обстреливали резиновыми пулями, травили слезоточивым газом.

Алистрине стало даже весело. Мокрая с ног до головы она поняла, что за три с половиной года участия в маршах такое с ней власти ещё не делали.

— Что ты смеёшься?! — с укором кричал ей Шеймас, тяня за руку прочь. — Что смешного?!

А Алистрина всё смеялась. Как это нелепо, стоять посреди улицы в конце января вымокшей до нитки и даже не думать о том, что надо идти домой. Ей хотелось продолжения боя, хотелось присоединиться к мальчишкам и запулить камнем в солдатскую каску. Всё нутро распирало от рвущейся наружу отваги, никакого страха не было и в помине. Но она не успела ничего сделать.

В толпе демонстрантов раздались отчаянные крики. Казалось, вся улица окрасилась красным. Люди падали на дорогу, а их кровь текла по мокрому асфальту. В страхе Алистрина крутила головой по сторонам, не зная, куда деться. Рука Шеймаса потянула её вниз, и невольно Алистрина упала вслед за ним. Из его груди хлестала кровь, а губы вздрагивали в беззвучной мольбе.

Она знала что делать, ведь не зря два года была госпитальной медсестрой. Алистрина спешно стянула с себя куртку, чтоб зажать его рану. Два внезапных толчка толчка ударили в спину и плечо, и она невольно повалилась на Шеймаса.

— Ничего, ничего, — глядя его по голове приговаривала она, — сейчас всё закончится, и мы отвезём тебя в больницу…

Она хотела сказать больше, но не дал острый кашель. На асфальт брызнула чёрная кровь. Только сейчас Алистрина поняла, что ранена, как в 1942 году, когда красноармейцы стреляли в зимнем лесу, сидя на деревьях. А сейчас английские снайперы, видимо, открыли огонь с крыши дома напротив.

Мимо лежащих на дороге людей проехал БТР — военные прорвали баррикады и вошли в Свободный Дерри. Воздух пронзали крики и звуки выстрелов, а Алистрина обнимала Шеймаса, заслоняя его неподвижное тело своим. Ещё один раненый мужчина стонал по ту сторону дороги. Алистрина собиралась помочь и ползком двинулась к нему, но ту же получила пулю в шею. Кровь хлестала из горла, Алистрина не смогла крикнуть, предупредить — один из демонстрантов размахивал белым платком, пригибаясь, шёл к ним, к раненым. Она увидела только, как фонтан крови вылетает из его виска и он замертво падает рядом со стонущим. А потом глаза закрылись и в голове вспыхивали лишь звуки боя.

Алистрина открыла глаза только когда почувствовала, как кто-то пытается перевернуть её на спину. Это был врач скорой помощи.

— Ему… — прохрипела она, протянув руку в сторону Шеймаса, — он ранен.

— Не разговаривайте, — оборвал её медик, прижимая скрученную марлю к шее.

На лице его читался испуг, видимо от происходящего вокруг и непонимания того, что же он видит сейчас перед собой. Алистрина набралась сил и отвела его руку от себя.

— Не трогай меня, — злобно произнесла она. — Иди к Шеймасу.

— У вас тяжелое ранение, — настойчиво произнёс он, не сводя глаз с почерневшей материи.

Алистрина замахнулась для удара, но врач увернулся.

— Я не разрешаю тебе помогать мне. Понял?

Больше он не рискнул приближаться в ней. Кругом было немало людей, кому он был куда нужнее.

Шеймаса отвезли в госпиталь. Когда один из медбратьев помог Алистрине подняться на ноги, она согласилась ехать с медиками, но только, чтобы быть рядом с Шеймасом. Она чувствовала холод от мокрой одежды и как влажная корка крови запекается на спине. Она чувствовала свербящую боль в легком, как саднит плечо и покалывает в горле, но упорно не давала врачам себя осмотреть.

В госпитале от медсестер Алистрина узнала, что во время бойни одну из машин скорой помощи остановил военный патруль. Солдаты арестовали всех медиков, а раненого забрали с собой в военный госпиталь, но привезли его туда уже мертвым — скорее всего, убили по дороге.

Ранение Шеймаса было тяжёлым, но он оставался в сознании. Алистрина просила докторов сказать ей правду — если необходимо купить нужные лекарства, она сделает всё, что нужно. Её успокаивали и призывали ждать.

— Я видел… — шептал Шеймас, пытаясь сфокусировать на Алистрине подслеповатый взгляд, — в тебя попали.

— Не страшно, — говорила она, поглаживая его руку, — только поцарапало.

— Нет… я видел… у тебя совсем чёрная кровь…

Алистрина наклонилась к самому уху и успокаивающе прошептала:

— Тебе показалось. Ты спи. Я приду завтра. Каждый день буду приходить.

Вечером в штабе деррийской ячейки ВИРА командир был готов рвать и метать:

— Ты попросила, чтоб мы не совались на марш, вот мы и не совались. Довольна?! тринадцать гражданских убиты и четырнадцать ранены. Убили шестерых подростков, почти детей!

— С вами убитых было бы больше, — монотонным голосов произнесла Алистрина.

— Конечно больше, но с английской стороны. А так, ты знаешь, сколько из них убито?

Она прикурила уже третью сигарету и отрицательно кивнула.

— Ноль! И после этого эти собаки будут говорить, что среди демонстрантов были вооруженные люди. Да если б они были, то были бы и убитые солдаты. А так среди них даже раненых нет. — Он снова обратил взгляд на мрачно сидящую в углу Алистрину. — Я понять не могу, ты ранена или нет? Днём мне вообще сказали, что тебя убили.

— Надо отвечать, или по мне всё-таки заметно, что я живая? — съязвила Алистрина и нервно закашлялась от дыма.

— Заметно, но не особо. Прекращай курить.

— Так надо, — произнесла она.

Командир продолжал и дальше плевался желчью в адрес англичан, бойцы согласно его слушали и то и дело вставляли свои замечания. А Алистрина продолжала курить и кашлять, пока не выплюнула в кулак свинцовую пулю. По счастью, никто этого не заметил.

— Солдаты расстреливали тех, кто шёл на помощь. — Наконец Алистрина смогла вставить и свое замечание. — Это такая армейская тактика, подстрелить вражеского солдата на открытой местности и ждать, когда на его крики придут сослуживцы, чтобы перестрелять и их. Это военная тактика, когда бои идут между двумя армиями. Двумя, а не военными и гражданскими.

Этот день стал вторым Кровавым Воскресеньем в её жизни. Первое состоялось в январе 1905 года в Петербурге. Ей было всего пять лет, когда она впервые увидела, как солдаты стреляют в людей, идущих с иконами, а молодчики забивают полицейских. Стало быть, картины насилия преследуют её с самого детства, насилие живёт с ней и в ней почти всю жизнь.

— Что задумалась? — окликнул её командир, — как планируешь делать дальше? Что будешь делать?

Алистрина медленно повернула ноющую шею, чтоб посмотреть командиру в глаза.

— Я долго держалась, почти два с половиной года, когда ввели войска. Больше терпеть не могу. Никто больше не посмеет целиться мне в спину. Скажи где и когда, я приду и убью столько британских солдат, сколько ты мне скажешь.

По виду командира было заметно, что это холодное заявление напугало его:

— Сначала в себя приди, — мрачно заключил он. — Мы с тобой потом поговорим.

На третий день в Дерри прошли похороны. А в Дублине все рабочие города не вышли на работу в знак траура. Сто тысяч человек вышли скорбеть на улицы. Они принесли к британскому посольству тринадцать гробов, обёрнутых чёрными флагами, а после напалмовыми бомбами сожгли посольство дотла.

Целый месяц, что Шеймас провёл в госпитале, от его постели не отходила мать, что приехала из Кулмора. Алистрину в палате она встречала сдержанно — слишком часто потенциальная, по её мнению, невестка отлучалась из города, слишком мало времени проводила рядом с её мальчиком. Как-то случайно Алистрина подслушала их разговор, стоя у дверей палаты:

— Мам, не говори глупостей, Алистрина остановила мне кровь, я помню, что она заслонила меня собой, когда стреляли. Как ты можешь её попрекать?

— Если она такая распрекрасная, то почему неделю здесь не появляется?