Остров с зеленой травой (СИ) - Симатов Александр Вениаминович - Страница 2

В этот день он появился в редакции необычно рано. Секретарь еще не пришла, лифты успевали отдыхать в промежутках между подъемами и спусками, в коридорах не сновали сотрудники, телефон молчал. Ничто не отвлекало Фоунтейна, но сосредоточиться не удавалось.

На столе лежала накопившаяся за неделю почта. Он с неудовольствием посмотрел на конверты и отодвинул их на край стола: бессознательно хотелось отстраниться от всего несущественного. Ему было не до почты, предстояло подготовиться к встрече с хозяином газеты. Он нисколько не боялся этой встречи, был уверен в себе и переживал лишь из-за того, что газета, редакцию которой он возглавлял, перестала ему нравиться.

Предстоящее совещание было запланировано в связи с неуклонным падением тиража. Причиной падения послужило решение Ларкина отдать подвал на всех страницах, кроме первой, под рекламу. Фоунтейн предвидел подобное развитие событий и неоднократно предупреждал об этом босса. Он втолковывал ему, что увеличение объема рекламы нельзя доводить до абсурда, что ведущая газета штата стала похожа на рекламный буклет. А Ларкин твердил в ответ, что если есть желающие размещать рекламу, то почему бы не пойти им навстречу, это же дополнительные деньги. Фоунтейн не смог убедить его, что это неминуемо обернется обвалом тиража. В итоге исчезли любимые читателями авторы, многие разделы вынуждены были потесниться или выходить реже, чем прежде. Газета стала сухой и пресной, как сводка биржевых новостей.

Вспомнив последний разговор с боссом, когда тот с показным упрямством не реагировал на его доводы, Фоунтейн повернул кресло к окну, встал и приоткрыл жалюзи. Стоял нежаркий солнечный день. Небольшой, вытянутый вдоль бульвара парк перед зданием редакции утопал в густой зелени каштанов, кленов и белых акаций. Вдоль тротуаров и дорожек парка аккуратными рядами тянулись подстриженные кусты декоративной песчаной вишни. Промытая ночным дождем листва весело блестела на солнце. Вид из окна был великолепен и в другое время порадовал бы Фоунтейна, но не сегодня. Вплотную подойдя к окну и задумавшись, Фоунтейн смотрел на солнечные блики на окнах отеля "Рэдиссон" на противоположной стороне парка.

Он прекрасно знал, что собой представляет хозяин газеты, когда соглашался занять кресло главного редактора. Понимал, что будет отстаивать свою точку зрения, но никак не ожидал, что ему будет так мучительно трудно следовать пожеланиям босса. Он задавался неприятным вопросом: почему журналист с университетским образованием должен выслушивать бредовые наставления выпускника третьесортного колледжа? Он отдавал себе отчет в том, что газета является частной собственностью, но этот бесспорный аргумент не успокаивал его самолюбие. Иногда Фоунтейна одолевало желание уйти из газеты, но его останавливали две вещи: любовь к своей работе и возможность печатать то, что он хотел. Ларкин редко давал указания по поводу содержания статей, а это дорогого стоило.

Фоунтейн Ларкину тоже не нравился, но по другой причине: не очень хочется видеть высокого, подтянутого, приятного во всех отношениях брюнета с богатой шевелюрой и открытым приветливым лицом, когда сам ты невысок, полноват, лыс, всегда сосредоточен и неулыбчив. Но надо отдать Ларкину должное: он обладал чутьем на нужных для его бизнеса людей и внешнее неприятие не помешало ему предложить Фоунтейну должность главного редактора газеты.

Секретарь принесла кофе. Звали ее Джоан. Она очень нравилась Фоунтейну. Втайне он мечтал о близких отношениях с ней, и эта мечта давала о себе знать всякий раз, как его взгляд упирался в ее стройную фигуру. Она это чувствовала. Но, несмотря на то что Фоунтейн ей тоже нравился, не делала и полшага ему навстречу. Фоунтейну, человеку с собственными правилами, с трудом удавалось придерживаться одного из них - не заводить романы на работе. Однажды ему даже пришла в голову нелепая мысль попытаться выжить ее из газеты: это развязало бы ему руки и он смог бы за ней приударить.

Вот и сейчас, как обычно, он залюбовался ее фигурой.

- Откуда у вас лужа на полу? - спросила она, поздоровавшись и поставив кофе на стол.

- Привет! Какая лужа? - не понял он и посмотрел на пол. - А, вы об этом... Это я полил цветы.

- Вы полили цветы? - удивилась Джоан. - Наконец-то вы заметили, что кроме вас в кабинете есть еще что-то живое.

В общении с шефом Джоан иногда позволяла себе безобидные шутки. Она обладала чувством меры и хорошо понимала, когда и что может быть предметом легкой иронии. Фоунтейна это не задевало. Ему даже нравилась установившаяся между ними ни к чему не обязывающая словесная игра, едва различимая дуэль; сейчас уже было не вспомнить, кто первым и когда ее начал. Но у этой игры были четко очерчены границы: она обоюдно прекращалась, как только дело касалось работы. В конце концов, рассуждал Фоунтейн, эти редкие отступления от протокола рабочих отношений лишь улучшают микроклимат и повышают производительность труда.

Фоунтейн не откликнулся на настроение Джоан, ее приправленный иронией тон его не задел. В это утро он не был расположен к подобному общению.

- Вы считаете, что я не могу полить цветы просто так, без всяких мыслей по этому поводу? - буднично спросил он.

Но Джоан не оставила попыток до него достучаться.

- Разумеется, можете, - улыбнулась она и продолжила игру: - Вы для этого приехали сегодня так рано?

- Джоан, я вижу - у вас прекрасное настроение, а у меня полно работы. Причем работы вынужденной, надуманной и появившейся не по моей вине, - невольно пожаловался он и вдруг заметил: - А почему у людей не совпадает настроение, как вы думаете? Это сняло бы много проблем.

- Каким образом? Предположим, что у вас тоже было бы сейчас хорошее настроение. Что бы это нам с вами дало?

Фраза "нам с вами" заставила его задуматься.

- Ну, мало ли, - смутился он и затем добавил: - Вам, например, не пришлось бы терять время на то, чтобы его поднимать.

Джоан почувствовала его замешательство.

- Я вижу, что вы правы: я действительно напрасно теряю время. Я вызову к вам уборщицу, - закончила она и собралась уходить.

- Она мне совершенно не мешает, - поспешил предупредить ее Фоунтейн, - я имею в виду лужу.

Он хотел, чтобы его оставили в покое и в ближайшее время ничем не отвлекали.

Джоан еще не вышла из игры, но пошутила уже без желания, по инерции и почти серьезно:

- Это вам так кажется, что не мешает. Вы можете поскользнуться и разбить себе голову. И в результате на ваше место пригласят нового редактора, и неизвестно, какие у него будут ко мне претензии и пожелания. А вы во всем достаточно умерены. Вас, например, вполне устраивают две чашки кофе в день. Меня это тоже устраивает.

Джоан закрыла дверь кабинета. Провожая ее взглядом, Фоунтейн отметил ее безупречное рыжее каре, ухмыльнулся, мотнув головой, и вернулся к столу; все-таки ей удалось его расшевелить. Он посмотрел на стопку развалившихся писем. Одно письмо выделялось необычным рыжим цветом. Отпивая из чашки кофе, он взял рыжий конверт; бумага на ощупь напоминала искусственную замшу. На лицевой стороне черным необычным шрифтом было напечатано: "Главному директору", далее шел адрес редакции, обратный адрес отсутствовал. Почему "директору", что за обращение? Посмотрев на оборотную сторону конверта и ничего не обнаружив, Фоунтейн отложил его в сторону.

Кофе вернул Фоунтейна в рабочее состояние. Аргументированно изложить свои мысли в десятиминутной речи было для него делом простейшим, но он решил подготовиться основательно и набросать канву предстоящего выступления на бумаге.

Приступив к работе, он вспомнил, что Ларкин не выносит "заумных" выражений. Босса коробили даже термины, присущие газетному бизнесу, без которых порой невозможно было обойтись. Услышав незнакомое слово, он брезгливо морщился, будто в лицо ему пахнуло нечистотами, и прерывал собеседника: "А нельзя ли попроще, без этого?" Без чего "без этого" он не уточнял. Если же непонятные слова произносил докладчик, которого нельзя было прервать, лысая голова Ларкина багровела, и он предпринимал не поддающиеся объяснению попытки смять левое ухо в комок; в такие минуты свободной рукой он чертил в блокноте всевозможные узоры. Как полагал Фоунтейн, вычерчивание узоров и издевательство над собственным ухом помогало Ларкину набраться терпения и выслушать то, что слушать он совершенно не желал.