ЭВМ и живой организм - Драбкин Александр Семенович - Страница 1

Annotation

Драбкин А. С. ЭВМ и живой организм. М., «Знание», 1975. 144 с. (Прочти, товарищ!).

Проблема, сформулированная в заголовке книги, чрезвычайно широка. Автор затрагивает лишь некоторые ее аспекты: использование в конструкциях и программировании электронных машин патентов живой природы; биологическое предвидение и ЭВМ; взаимосвязь изучения памяти живых организмов и памяти ЭВМ; более общая взаимосвязь эволюций живого и машинного миров и т. д.

Книга написана доступным языком, содержит много интересных примеров.

ЭВМ и живой организм

ВСТУПЛЕНИЕ

ПРЕДВИДЕНИЕ И НАУКА

РЕФЛЕКС! РЕФЛЕКС!

ПРОСТРАНСТВО – ВРЕМЯ

ВЗРЫВАЮЩАЯСЯ ЦЕПЬ

ЖИВОЙ УСКОРИТЕЛЬ

УЛЬТРАЗВУК И МОТЫЛЬКИ

ЧЕРЕЗ ОКЕАН СЛЕЗ

МЕХАНИЗМ ПРЕДВИДЕНИЯ

ОТ ФИЗИОЛОГИИ К ПСИХОЛОГИИ

ТЕСНЫЙ КОСМОС

ЧЕЛОВЕК «ДОСТРАИВАЕТ» СЕБЯ

НЕИЗБЕЖНОСТЬ МАШИННОГО МИРА

В ПОИСКАХ «ВЕЩЕСТВА» ПАМЯТИ

ОПЫТ ТЕЛЕГРАФНОГО МЫШЛЕНИЯ

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЭВМ и живой организм

ВСТУПЛЕНИЕ

Может ли машина творить?

Диапазон поиска.

Оракул XX века.

Ум ЭВМ.

Шаг к искусственному мозгу?

Эра роботов? Нет, мир людей!

Возможное и невозможное в кибернетике.

Разум глазами кибернетика.

Кибернетика и логика.

Мышление и кибернетика.

Может ли машина мыслить?

Диалог с машиной.

Этюды о памяти.

Вот около полутора десятка выбранных наудачу заголовков из свежих газет и журналов. Они свидетельствуют об обширном и многогранном интересе авторов и читателей к проблеме, которую можно условно обозначить «ЭВМ и живой организм».

Проблема эта столь широка, у нее так много аспектов, что сама ее формулировка представляется лишь условной. В самом деле, здесь и бионические аспекты – использование в конструкциях и программировании электронных машин патентов живой природы, и влияние математики на естествознание, взаимосвязь изучения памяти живых организмов и памяти ЭВМ, и более общая взаимосвязь эволюций живого и машинного миров... Все грани проблемы даже и перечислить-то нелегко.

Соответственно и любые рассуждения на эту тему неизбежно будут носить характер чего-то отрывочного, незавершенного.

Значит ли это, что нужно отказаться от научно-популярного рассказа об упомянутой проблеме? Думается, что нет.

Автор имел счастливую возможность встречаться с выдающимся советским ученым академиком П. К. Анохиным, имел возможность слышать его суждения о различных аспектах проблемы «ЭВМ и живой организм». «Домашний анализ» этих бесед и послужил материалом для книги, которая не претендует ни на что иное, кроме как на научно-популярный очерк некоторых сторон интереснейшей проблемы.

Работая над этой книгой, автор пользовался помощью и советами Петра Кузьмича Анохина, который просмотрел и отредактировал значительную часть рукописи.

Вспоминается...

Начало шестидесятых годов. Заснеженная, залитая зимним солнцем Москва. Просторный, мрачноватый кабинет. За окнами – закоченевшие деревья. А за деревьями – улица, бывшая Моховая. По какой-то странной ассоциации начинаешь думать, что налево – бывшая Тверская, а направо – бывшая Никитская. Может быть, на эдакий старинный лад настраивают фундаментальные шкафы с книгами, изданными много лет назад. Или карандашный портрет академика Ивана Петровича Павлова. Или писаная маслом картина – труп на демонстрационном столе, а рядом, в окружении учеников знаменитый хирург.

Вдруг совершенно неожиданно в поле зрения вторгается современнейший магнитофон. Развалившаяся стопка ярких иностранных журналов. Другая стопка – письма со штемпелями Нью-Йорка, Киева, Парижа, Лондона, Баку...

Но все эти впечатления – второй план, почти фон. На первом плане – хозяин кабинета. Будто самовозгораясь, он говорит о памяти, о предвидении, о будущих машинах, шутит – то старомодно, то на «атомно-молекулярном уровне». Подходит к висящей у стола грифельной доске и рисует схему удивительно интересного эксперимента.

– ...Как думаете, – говорит Петр Кузьмич Анохин, любуясь схемой, набросанной энергичными штрихами, – это напечатают когда-нибудь?

Для меня, в ту пору начинающего репортера, академические дискуссии представлялись иначе, чем сегодня.

– А как же, конечно, напечатают, разумеется, ведь это же наука, поиск святой истины.

Анохин моей уверенности не разделяет.

– Знаете, кое-кому видится в моих работах подкоп под рефлекторную теорию, под великие открытия Павлова. А это серьезное обвинение для ученого-материалиста.

Он задумывается, молча ходит по кабинету. Потом живо поворачивается к столу и начинает что-то искать в бумагах.

– Но ведь сам же Павлов называл классическую рефлекторную теорию первобытной, – бормочет он, перебирая листок за листком.

Я внимательно вглядываюсь в портрет Павлова у окна. Интересно, любил ли он спорить?

– Вот нашел, послушайте: «Эта теория давно уже стала, по словам Ивана Петровича Павлова, «первобытной» и в настоящее время в ее прежнем архитектурном выражении не может обеспечить дальнейшую успешную разработку нейрофизиологического фундамента поведения животного». Как вы думаете, проклянут меня за это оппоненты? – И, не дожидаясь моего ответа: – Проклянут, обязательно проклянут. Именем моего учителя Павлова проклянут. Но я не сдамся. Вот, дальше: «Отнимите у науки право на вероятное, на гипотезу, и она превратится в мрачный храм догмы, где за ученым останется лишь единственное право – спокойно гулять по каменным плитам общепризнанного». Ну, каково?

Я пытаюсь скрыться за надежные стены профессионального подхода:

– Для газеты это великолепно, по-моему. К первому сентября – напутствие студентам, например.

– Про газету я больше вашего знаю, – неожиданно реагирует Анохин. – Я еще сорок лет назад в печати комиссарствовал, а потом газету «Красный Дон» редактировал. Чувствую чутьем старого газетчика – не помилуют меня оппоненты.

– Петр Кузьмич, как бы к вашим работам отнесся сам Павлов?

– Вопрос поставлен по-современному, – смеется Анохин. – Из Павлова некоторым ученым хочется сотворить икону, как говорил Маяковский, – навести хрестоматийный глянец. Чтобы по этому глянцу спокойно в науку проскользнуть. А ведь Павлов был сам величайшим революционером в науке. Именно он писал – вот послушайте: «Все наши классификации, все наши законы всегда более или менее условны и имеют значение только для данного времени, в условиях данной методики, в пределах наличного материала. Ведь у всех на глазах недавний пример неразлагаемости химических элементов, которая считалась долгое время научной аксиомой». Вот так-то. И не иначе, потому что иначе науки не будет.

...В апреле 1972 года академику П. К. Анохину за монографию «Биология и нейрофизиология условного рефлекса» была присуждена Ленинская премия.

...О таких людях, как Петр Кузьмич Анохин, не поворачивается язык говорить в прошедшем времени – был. Поэтому, готовя эту книжку к печати, я не изменил ничего из написанного ранее, из просмотренного и отредактированного великим ученым.