Таблетки - Варенников Александр - Страница 1

Таблетки

Это было прекрасное молчание. Два человека, слишком похожие друг на друга и, в то же время, слишком разные по некоторым признакам, просто молчали, наслаждаясь шепотом ночи. Я был одним из них, и я все прекрасно помню.

Открытая лоджия на верхнем этаже высотного здания, тусклый свет в просторной комнате за стеклом. Шум улиц, переплетающихся где-то внизу – там, куда уже не хотелось спускаться. Ближе к небу, под россыпью звезд, свет которых был подернут легкой дымкой – вот где хотелось оставаться. Я помню те ощущения так, будто они случаются со мной в данный момент. Будто время исказилось, и прошлое соприкоснулось с настоящим.

Я помню взгляд моего немого собеседника, тяжелый, направленный в сторону от меня. Ветер, разыгравшийся под конец дня, ворошил его темные волосы. Мне казалось, что ветер тем самым пытался расшевелить его, заставить заговорить. Но все было тщетно – ошибочность молчания безоговорочно одерживала победу над конструктивностью беседы.

Да и мне самому нечего было сказать своему собеседнику, оттого я и пытался концентрировать свое внимание на бокале красного вина, который стоял на стеклянном столе около меня. Мой бокал был полон лишь наполовину, бокал моего собеседника – пуст. Он выпил все одним махом, словно хотел тем самым избавиться от навязчивых мыслей. Но я-то прекрасно знал, как тяжело нам избавиться от подобных мыслей, и одного бокала вина для этого совершенно недостаточно.

Я знал, что его гложет. Переживания его отдавались во мне тупой, невнятной болью, которую я предпочитал заглушать всеми возможными способами. А их, к счастью, было предостаточно. Идеальный мир без боли – то, что удалось создать мне за те долгие годы безумия, через которые мне суждено было пройти. И мой собеседник был не более чем побочным эффектом. И он это прекрасно понимал.

– Мы похожи, – выдавил он из себя пару слов, после чего снова погрузился в молчание. Я кивнул в знак согласия.

Повторюсь, мы действительно были похожи. Те же четкие линии лица, острые края; болезненный прямой нос; чуть запавшие глаза, обрамленные потемневшими с годами кругами. Но это ли делает людей похожими? Задумавшись над этим вопросом, я отпил немного вина. Я любил вино. Мой собеседник – нет. В этом мы были различны, как небо и земля.

– Так что ты собираешься делать? – спросил он меня.

– Я? Да ничего не собираюсь. Я буду жить как прежде. Мне ничего не мешает снова смотреть по сторонам и думать о том, о чем я думал прежде. И тебе тоже.

– Ты так считаешь? – его губы чуть дрогнули. – Понимая, что все это обман, ты… ты будешь жить как прежде? Да кто ты такой?!

Душа его дрожала, испугавшись внезапных перемен в нашем общении. Он был зависим от меня так же, как и я от него. Но мы смотрели на ситуацию, которая сложилась, по-разному. Это довольно сложно объяснить. И еще сложнее объяснить, почему спустя несколько минут он сделал шаг в пропасть…

– А кто такой ты? – ответил я вопросом на вопрос. – И кем ты себя считаешь? Неужели тебе не кажется, что самое важное…

– Хватит пудрить мне мозги! – внезапно взорвался мой собеседник. Он встал со стула, на котором просидел не меньше часа, и сделал несколько широких шагов в сторону. Ближе к краю. – Ты и сам запутался в своих мыслях, и ты не знаешь, кем являешься на самом деле – оригиналом, или подделкой, лишь хорошей копией! А я знаю, кто я. И мне необходимо решить, что делать дальше.

– Просто смириться с этим, и все, – спокойно сказал я.

– Нет, это не выход. Нужно что-то делать…

– Тебя поразила паранойя, только и всего. И ты знаешь, как с этим бороться, – сказав это, я достал из кармана пиджака пластину с таблетками и положил ее на стол, показательно пододвинул ближе к своему собеседнику.

Он повел бровью, но ничего не ответил. Я видел в его глазах тревожное переживание. Он метался из стороны в сторону, как загнанный зверь. Ветер усилился.

– Бери, не стесняйся, – продолжал я. – Эту ночь еще можно спасти. Мы допьем вино и поедем в клуб, хорошенько надеремся. Ты и сам знаешь, как тебе все это нужно. Я могу позвонить и достать то, что ты любишь… ну, ты понял…

– Нет, к черту! Хватит с меня всего этого! Мы только и делаем, что затуманиваем себе глаза. Это… это как катаракта души, мать твою! Как же ты не понимаешь, что далеко не все идеально?!

Я не был с ним согласен. Для меня все было идеально. Кроме, разумеется, этой невнятной ругани посреди прекрасной ночи, которая обещала оставаться такой же прекрасной. У меня был план.

– Ты себя, похоже, Богом возомнил, – продолжил мой собеседник изливать свои мысли. – Но только ты и сам прекрасно знаешь, чем заканчиваются подобные истории. Ты считаешь, что можешь вертеть людьми так, как ты захочешь, и тебе ничего за это не будет? Как бы ни так!

– Ах вот в чем дело! – усмехнулся я, не веря собственным ушам. – Все дело в ней, не так ли? Ты мог сказать об этом еще в самом начале вечера и не устраивать этот спектакль одного актера. Черт, я должен был догадаться.

– Не только в ней. Ты прав лишь отчасти. Да и то не важно! Важно другое: как ты можешь обращаться с ней подобным образом? Неужели тебе нравится наблюдать за всей этой грязью?

– Нравится, не нравится… да что с того? Это мое дело!

Я слышал шелест пластины. Почувствовал вес таблетки пальцами правой руки. Гладкая поверхность, что касается моего языка. Пуля, устремленная в самую глубину моего нутра. Это оружие всегда бьет точно в цель. Оно не дает осечек.

– Да, тебе так проще! – разрывался мой собеседник на части. Мне казалось, что ветер вот-вот подхватит части его тела и души и унесет прочь от меня. Я ждал этого момента. Я хотел, чтобы он испарился в один прекрасный миг. Я думал о ночи, которая еще могла стать прекрасной. Быть может, потому он и сделал роковой шаг.

Это случилось очень быстро. Фигура, столь знакомая мне, поднялась надо мной и исчезла спустя секунду. Остался лишь вой ветра.

Я еще долго смотрел на то место, где видел своего собеседника в последний раз. Меня не мог отвлечь даже женский крик, доносившийся с улицы. И отблески сирен в окнах соседних высоток казались лишь дополнением к блеску реклам и неоновых вывесок. Ночь окутала меня, внутреннее тепло разбежалось по телу. Оно достигло кончиков пальцев. Вены набухли, сердце стало биться чаще.

Мне казалось, что я победил страх, сидевший во мне многие годы. Он точил мое сердце изо дня в день, каждый раз, когда я поднимался выше уровня улиц. Чего я боялся? Высоты? Неизвестности? Или внезапного падения? Теперь это совершенно неважно.

Я подошел к краю, ухватился руками за железные перила. Вдохнул воздух полной грудью, так, что закружилась голова. Передо мной открывался замечательный вид. Улица суетилась, горела, сияла. Темное пятно, практически неразличимое на фоне асфальта дороги, окружали люди. Вот и настал твой час славы, добрый друг. Спи спокойно.

Помню, как пел ту песня Боба Дилана… «Knockin` on Heaven`s Door». Мне хотелось, чтобы мои волосы вились, чтобы приглушенный взгляд закрывали темные очки. Хотелось держать в руках гитару, плавно перебирать струны, играть аккордами. Мягко, а потом надрывисто. Хотел, чтобы вены на шее вздувались каждый раз, когда я начинал брать высокие ноты. Мне хотелось быть кем-то другим и оставаться собой в тот же самый момент. Недолго было запутаться в струнах собственной, или даже чужой, души.

Помню, как смотрел на темное пятно, окруженное людьми, и не мог отвести взгляд от этого прекрасного зрелища. Мне казалось, что я там, внизу, лежу в луже собственной крови, изнывая от переломов по всему телу. Казалось, мой мозг сочится сквозь дыру в затылке на асфальт. Беспощадная смерть. И взгляды незнакомых людей. Вот и настал твой час славы, добрый друг.

Все это я прекрасно помню. Но я ли это был?

***

Мою жизнь нельзя было назвать яркой или необычной, и меня устраивал такой расклад. Я считал, что нормально жить от выходных до выходных, зачастую убегая от того, что делаешь, в сладкие объятия алкогольного дурмана и таблеточной зависимости. Считал нормальным молчать о проблемах, не разговаривать неделями с женой и не получать удовольствия от секса с ней. Я растекался в стороны, как пролитая на скатерть краска. Капая на пол, она создавала звук, и этим звуком становилась моя реальность. А я просто наблюдал за тем, как капли касаются пола и превращаются в грязные пятна.