Возвращение (СИ) - "Nothing-Happens-to-Me" - Страница 12

Переступив черту, Джон набрасывается на него, как одержимый, целуя со всей жадностью до смерти изголодавшегося, его губы и руки ненасытны, и ничего более великолепного с Шерлоком еще не случалось. Его собственной активности хватает лишь на то, чтобы стянуть с Уотсона свитер, и затем детектив попросту лежит на ковре, замерев, судорожно вцепившись в рубашку на спине друга.

Тот разрывает поцелуй, но не отстраняется, смотрит с опьяняющей нежностью, кончики пальцев скользят, снова и снова очерчивая контуры лица, касаются бровей, скул, губ, подбородка.

Шерлок улыбается в ответ, улыбка – робкая, дрожащая, жалобная, и Джон вновь завладевает его ртом, и язык доктора Уотсона – фактор, что грозит ввергнуть чертоги в окончательный хаос. Детектив, наконец, оживает, отвечая на поцелуй не менее пылко, его руки поглаживают спину Джона, тянут из-за пояса брюк рубашку, забираются под футболку.

Прикосновение ладоней к обнаженной коже заставляет сдавленно ахнуть обоих.

– Боже… – едва слышно стонет Джон, уткнувшись лицом Шерлоку в шею.

Холмс с силой прижимает его к себе, сходя с ума от желания ощутить каждый дюйм тела, уничтожить даже намек на расстояние между ними. Член Уотсона настойчиво упирается Шерлоку в живот, и существование одежды вдруг воспринимается детективом как страшнейшее проклятие на свете.

Он размыкает объятие, слегка отталкивает Джона, тот вздрагивает, приподнимается, в глазах отчетливо читаются испуг и отчаяние. Холмс поспешно льнет губами к губам, бормочет:

– Все хорошо, все хорошо…

Неловкими движениями он стаскивает с себя пиджак, ни на секунду не разрывая зрительного контакта, готовый поймать и нейтрализовать любой, даже самый маленький приступ сомнения. Но, единожды решившись, Джон, похоже, намерен идти до конца. Несколько мгновений они лихорадочно сражаются с пуговицами, тянут рубашки с плеч, высвобождаясь из рукавов. Уотсон сдергивает через голову футболку и буквально валится на Шерлока, вновь опрокидывая того на ковер.

Новый поцелуй глубок и бесконечен, от нехватки кислорода у Холмса начинает звенеть в ушах, и он разрывается между всепоглощающей потребностью окончательно отдаться на волю подхватившему его безумному вихрю и желанием контролировать ситуацию, чтобы ни секундочки не упустить из происходящего, запомнить каждое прикосновение, каждый стон, каждый вздох.

Уотсон спускается ниже, покрывая грудь и живот детектива бешеными поцелуями, дрожащие пальцы смыкаются на поясе брюк. Шерлок чуть ли не всхлипывает от нетерпения, от необходимости освободиться, избавиться от преград. Горячее напряжение в паху невыносимо, и когда ненавистные предметы одежды в итоге оказываются сдернутыми до колен, детектив инстинктивно вскидывает бедра вверх, подставляясь под губы и руки любовника.

Джон берет его в рот сразу, крепко сжимая ладонями бока, сосет резко, почти грубо, и Шерлок вскрикивает, выгибаясь, упираясь в пол локтями и затылком. Острота ощущений не оставляет ни малейшего шанса на то, чтобы продлить наслаждение, но как ни соблазнительна перспектива кончить вот так – утонув в гостеприимной, влажной, обжигающей глубине, Холмсу сейчас этого мало.

Детектив со стоном подается назад, его член выскальзывает изо рта Джона. Тот поднимает голову, лицо искажено страстью, потемневший взгляд непривычно тяжел, приоткрытые губы блестят от слюны, и у Шерлока внезапно мелькает странная, беспокойная мысль, что перед ним – незнакомец. Он хватает друга за ремень, вынуждая придвинуться. Уотсон загнанно, прерывисто дышит, пока Шерлок расправляется с застежками, торопливо стягивает с него брюки и трусы.

Во рту у Холмса пересыхает, и, завороженный, он никак не может отвести взгляд от предмета своего многодневного, мучительного любопытства, впитывая каждый нюанс: форму, длину, объем, оттенки кожи…

– Ты… будешь смотреть?.. – Джон силится улыбнуться.

Страдание в его голосе возвращает детектива в реальность, он рывком роняет Уотсона на себя, их члены соприкасаются, и взрыв удовольствия ударяет по нервам, почти сводя на нет способность к мыслительной деятельности.

Шерлок совершенно перестает сдерживаться, извивается под Джоном, прижимая его к себе теснее, трется, задыхаясь, изнемогая от нарастающего в теле томящего жара. Им обоим хватает десятка лихорадочных, скользящих движений, чтобы бушующее внутри пламя вырвалось наружу – Шерлок кончает всего на несколько секунд раньше Джона, с хриплым, отчаянным, болезненным вскриком, зажмурившись и запрокинув голову.

Разум включается по мере того, как спадает судорожное напряжение в мышцах, и детектив внезапно осознает, что Джон, приникнув лбом к его плечу и содрогаясь от накатывающих одна за другой волн оргазма, тихо, но, тем не менее, отчетливо шепчет:

– Шерлок, Шерлок, Шерлок...

*

Он безошибочно считывает вину в каждом движении Джона.

Вновь облачившись в белье и брюки, но по-прежнему с голым торсом, Шерлок сидит на полу, привалившись спиной к своему креслу, и смотрит, как друг старательно застегивает рубашку, не отрывая взгляда от собственных пальцев.

– Джон…

Тот наклоняется, поднимая скомканный свитер, расправляет, аккуратно складывает, оглядывается с потерянным видом, кладет свитер на журнальный столик и снова наклоняется – на этот раз за рубашкой и пиджаком Шерлока.

– Джон… – тон детектива мягок и ненастойчив, слишком велик страх потерять только что обретенное.

Уотсон застывает, чуть склонив голову к плечу, хмурясь и все так же не глядя на Холмса.

– Я…

– Я понимаю, – быстро говорит Шерлок.

Его самого все еще слегка потряхивает от царящего в мыслях сумбура, эмоции с трудом поддаются контролю, но самое главное сейчас – избавить друга от бессмысленных извинений, не дать ему замкнуться под гнетом чувства вины, не позволить голосу его совести воспрепятствовать отношениям между ними.

– Я понимаю, – снова повторяет детектив, стараясь максимально передать интонацией бесспорную готовность Яна Сигерсона принять обстоятельства такими, какие они есть, и, неудовлетворенный убедительностью своих слов, добавляет абсолютную, неподвластную никаким условностям правду: – Я хочу быть с тобой, Джон. Я хочу быть с тобой, кем бы я для тебя ни был.

Джон устремляет на него настороженный, неуверенный и вопросительный взгляд, прикусывает губы, словно пытаясь скрыть затаившуюся в их изгибе горечь, затем подходит ближе и приседает на корточки, заглядывая детективу в глаза.

– Прости меня, – устало произносит он, и Шерлок покрывается мурашками от ясно звучащей в тоне друга безнадежности. – Прости меня, но я должен подумать.

*

Остаток вечера Холмс проводит наедине со своими тревогами, нервно меряя шагами гостиную и периодически впадая в затяжное оцепенение, уставившись на ковер. К ночи ему удается навести относительный порядок в чертогах, и детектив серьезно озадачивается вопросом, как сделать так, чтобы близость с Джоном не оказывала на его разум столь одурманивающего воздействия.

Мысли, что близость может и не повториться, Шерлок решительно не допускает.

*

Как ни странно, но он проваливается в сон, едва донеся голову до подушки, и просыпается в неожиданно позитивном настроении. Потягивается, жмурится, будто кот, сквозь ресницы поглядывая на струящийся в окно солнечный свет.

Джон не сказал «нет», Джон сказал, что он должен подумать.

Подумать!

Шерлок улыбается, выбирается из постели, раздевается и голышом отправляется в ванную.

Все будет хорошо. Уж с «подумать» он как-нибудь разберется…

*

Детектив наливает себе вторую чашку кофе, когда Джон появляется в проеме двери, и первое, что Шерлоку бросается в глаза – друг тщательно выбрит. В груди мгновенно разливается тепло, ускоряя кровообращение, и Холмс торопливо подносит чашку ко рту, пряча улыбку.

– Я сделал тосты.

– Ок, – Уотсон раскрывает холодильник и смотрит в его недра до тех пор, пока тот не начинает издавать пронзительный протестующий писк. – Где масло?