Воин Забвения. Гранитный чертог (СИ) - Счастная Елена - Страница 46

Младу со всех сторон обхватило любопытными острыми взглядами. Кажется, каждый в толпе вдруг решил первый раз внимательно её рассмотреть. И через мгновение тут и там послышались шепотки, перерастающие в нетерпеливые возгласы, суть которых сложно было расслышать в общем гуле.

– Я пойду сама, – повторила Млада.

Но её слова заглушил резкий выкрик справа от кресла князя:

– Пусть железо решит, кто прав! На то сила не нужна!

Волна людского гомона всколыхнулась снова.

– И правда!

– Испытание железом!

– Уж подкову поднять у неё сил хватит!

– Так справедливей будет!

Через мгновение отдельные слова горожан слились в единый вдохновенный гомон. Кричали и разгорячённые ожиданием зрелища мужчины, и женщины. Бездумно поддакивали подростки и даже дети, которых родители держали на руках, чтобы им всё было видно. Как будто Торг перекинулся вдруг в детинец.

Князь резко встал. Тут же шум стих, как писк прихлопнутого комара. Правитель молчал недолго, но это мгновение растянулось, казалось, для каждого стоящего здесь. Люди в ожидании все, как один, смотрели на Кирилла. Разочарованно поджав губы, Хальвдан снова отступил за княжеское кресло. Бажан скривился и недобро глянул в ту сторону, откуда долетел первый совет обернуть поединок испытанием железом. Млада и сама хотела бы увидеть лицо того недоумка. Она считала, что в том испытании было не больше справедливости, чем в схватке между ребёнком и взрослым воином. Причем никак не угадаешь, кто из спорщиков кем окажется.

– Раз даже мои воеводы усомнились в праведности поединка, то пусть будет испытание железом, – провозгласил князь.

По лицу правителя никак нельзя было разобрать, считал ли он сам такое решение правильным. Только глазами он перебегал от одного лица в толпе к другому, будто ждал, что кто-нибудь столь же рьяно выскажется против и задуманное раньше выяснение правды вернётся в прежнее русло. Но люди, похоже, удовлетворились его решением. А Млада в очередной раз уверилась в жестокости людей, которые никогда не откажутся увидеть что-то более кровавое, чем ожидалось. Лишь бы было потом, что обсудить в харчевне или на рынке, перегнувшись через прилавок в разговоре с соседней торговкой.

– Стало быть, это последнее моё слово, – помолчав, добавил Кирилл и попеременно посмотрел на отроков, которые до сих пор держали в руках ненужные более мечи. – Несите жаровню с подковами. И лекаря позовите, чтобы руки перевязал.

Парни без лишнего промедления затерялись в толпе. По двору, сковывая людей и даже сам воздух, разлилось напряжённое ожидание. Ждан замер, опустив голову, и с едва сдерживаемой злостью ковырял носком сапога намешанный с травой снег. Бездумно он сжимал и разжимал пальцы на правой руке, будто уже жгло его ладонь раскалённое железо. Медведь так и стоял неподалёку от княжеского кресла, беспрестанно оглядывая Младу. Наверное, ждал, что в этот раз она уж точно сама попросит выйти за неё. Но она только стянула с руки надетую по привычке перчатку.

Кожу тут же тронуло чуть колючей прохладой.

Отроки вернулись скоро. Пыхтя от натуги, на двух длинных жердях они вытащили на середину ристалища жаровню, наполненную пышущими жаром углями, где лежали две подковы. За мальчишками подоспел и Лерх с чистыми тряпицами в руках.

Млада вышла вперёд. К чему тянуть? Чем дольше откладываешь, тем сложнее заставить себя переставлять ноги потом. Особенно когда будет бледнеть и невольно корчиться от пережитой боли противник. Не то чтобы она боялась, но тело, самой природой приученное уберегаться от опасностей, слегка немело, чувствуя будущую муку. Так же, помнится, сжималось всё внутри в ожидании наказания от Песчаного Ворона, когда доводилось допустить слишком много ошибок в тренировках или ослушаться его. Это потом, много лун спустя, пришло безразличие. А поначалу было жутко. Разум отказывался принимать добровольную готовность тела к истязаниям.

Вот и теперь накатывала слабость, но Млада твёрдо подошла к жаровне и остановилась, взглянув на подкову, присыпанную углями, что переливались внутренним огнём, бросали в лицо сгустки жара. То и дело на них вспыхивали язычки пламени. Князь начал что-то говорить: об обычаях и праведности испытания, которое издревле считается данью почтения Богу-Кузнецу – Млада перестала слушать. Она, стараясь не думать то том, что делает, протянула руку и взялась за раскалённое железо.

Заложило уши, а голова тут же превратилась в гудящий шар. Мир вокруг вспыхнул и погас на мгновение. Тихое шипение плавящейся плоти заполнило уши, запахло палёным. Несколько невыносимо долгих мгновений в сжатых пальцах словно билось что-то живое и злое. Оно пожирало ладонь, норовя добраться и до всего остального. Млада повернулась и, не чувствуя ступней – будто ноги были не её – дошла до края ковра, где стояло кресло князя. Почти десять шагов.

Кто-то схватил Младу за запястье, и она выронила подкову.

– Хватит, – глухо проговорил Лерх. – Достаточно.

Он быстро и ловко перевязал её ладонь узкой тряпицей, не давая даже посмотреть, как та выглядит. На самом деле, Млада и смотреть не хотела, чувствуя только, как растекается по руке вверх невыносимое, вышибающее дыхание из груди жжение. Всё вокруг сжалось до полоски опалённой кожи, на которой до сих пор как будто бы плясали маленькие всполохи огня.  Но душу одолевало нездоровое любопытство – так, расшибив вкровь коленку и заливаясь слезами, дитя норовит внимательно разглядеть рану. Будто от этого утихнет боль.

Но Млада увидела только старательно перевязанную кисть. И всё бы хорошо, только слегка подрагивали пальцы и в горле сделалось на удивление противно. Поклонившись Кириллу, который мрачно смотрел на валяющуюся почти у его ног подкову, она вернулась на своё место, облепленная въедливыми взглядами горожан. А когда вновь повернулась к ристалищу, к жаровне подошёл Ждан.

Он вытерпел испытание стойко. Только стиснул зубы так, что напряглись желваки на скулах. Невидяще он посмотрел перед собой, мимо Млады и показалось, что не сразу услышал, как Лерх, отмерив ему то же время, приказал бросить подкову. Лекарь перевязал и его руку, не смазывая никакими снадобьями. Чтобы лишь Боги могли явить свою волю.

Наверное, предки всех народов, где в своё время укоренился такой способ определить, кто из двух спорщиков прав, каждый раз ждали, что хотя бы у одного рана заживёт совсем. Это было бы самым верным доказательством того, на чьей стороне правда Богов. Но, думается, такое не случалось ни разу. А потому люди научились определять Высший Глас по тому, у кого ожог затянется лучше.

Млада кляла Богов, зевак, которые, лишь удовлетворив своё любопытство, тут же начали разбредаться по домам. Припомнила недобрым словом прародителей всех людей, выдумавших такое паршивое испытание. С разрешения князя она вернулась в свою клеть. Глянув на умывальник в углу, с великим усилием поборола желание опустить пылающую ладонь в холодную воду. Нельзя. Освободить руку от повязки можно только спустя три дня. Для этого поверх ткани её обмотали бечёвой и скрепили княжеской сургучовой биркой. Обработать рану отваром, не сняв повязки, а значит, не повредив верёвки или печати правителя, захочешь – не сможешь.

А потому, пытаясь отстраниться от жгучей боли, Млада просто легла на неразобранную постель и уставилась в потолок, размышляя, достойна ли хоть какой-то помощи извне? Помощи сил, чьё существование большую часть жизни отрицала. Да и правду сказать, в которые не больно-то верила и сейчас. Упадут ли тяжёлыми гирями на чашу весов все деяния, которые она совершила раньше, или значение имеет только нынешний случай?

А может всё решит лишь то, чьё тело, её или Ждана, способно скорее справиться с ожогом?

Кто-то тихо поскрёбся в дверь. Млада приподнялась на локте, не торопясь приглашать незваного гостя внутрь. Но тот, выдержав пару мгновений, вошёл сам. Это был Медведь. От его виноватого вида сразу стало тошно. Сейчас, небось, снова повернёт всё так, будто в случившемся только его вина.