Морские львы и котики - Мужчинкин Вадим Федорович - Страница 36

II. Отсутствие ясности в понимании механизмов, способных исключить расселение ушастых тюленей в многочисленные пустующие сейчас области, и возможность компенсировать поведенческими уловками неудобства на берегу и в океане позволяют допустить проницаемость экваториальной зоны для всех или, по крайней мере некоторых, членов семейства. Тогда потенциальный ареал захватывает всю акваторию трех океанов от одной полярной шапки до другой, а реализуемый расползается на всю ширь потенциального, следуя за его колебаниями при изменениях климата. То есть калифорнийским морским львам издавна был открыт доступ в южную Пафицику, южноафриканским морским котам и австралийским морским львам — в северную часть Индийского океана, а Северная Атлантика должна была принять морских котов и по обоим своим берегам, и по островам Срединно-Атлантического хребта да еще южноамериканских морских львов в придачу (а может быть, и калифорнийских морских львов — через плиоценовый пролив между Америками). Плейстоценовые похолодания, какими бы они ни были, могли лишь облегчить трансэкваториальные связи.

С другой стороны, образование компактных и жестко структурированных береговых поселений, ежегодно скучивающих зверей в одном месте, даже при сильных неблагоприятных воздействиях делает членов семейства, одних больше, других меньше, но всех уязвимыми к перегреву на берегу, ухудшению кормовых условий в районе лежбища и появлению людей, способных достигнуть океанских островов. Соответственно наиболее уязвимыми оказываются наиболее жаркие и заселенные людьми острова Океании и Индийского океана, а в послеколумбовые времена — и острова между Старым и Новым Светом. Наименее уязвимы осваиваемые лишь с конца XVIII в. острова Субарктики (недаром крупнейшие стада северных морских котов оказались на необжитых в момент открытия Командорских и Прибыловых островах) и Субантарктики, где периферийные для зоны береговых лежбищ условия сочетают высокую кормность акваторий с сезонными переменами благоприятности лежбищ и риском прихода непредвиденной обитателями катастрофы (блокирование лежбища плавучими льдами, мор массового кормового объекта).

Возможность пребывания сегодняшних ушастых тюленей в более теплых местах показывает их благоденствие (сохранение хорошей спортивной формы) в тропических и субтропических океанариумах и то, что приуроченность их в океане к холодным фронтам можно списать не на предпочтение холодной воды, а на предпочтение привязанных к этой холодной воде кормовых объектов. Решили бы вопрос удачные опыты по разведению, скажем, калифорнийского морского льва в тропических водах или специальные исследования физиологической и поведенческой тепловыносливости. Пока этого нет, остаются сильные доводы против (легкость доведения ушастых тюленей до теплового шока и отсутствие заходов в тропики сейчас, в противоположность редко, но встречаемым морским леопардам, слонам и монахам).

Доводом против доступности сегодняшних тропиков остаются климатические карты, где галапагосский район — еще не экваториальная зона. Доводом за служит схема районирования растительности земного шара, построенная С. М. Разумовским. Полагая растительность более тонким индикатором климатической ситуации, чем расселение теплокровных отариид, и видя освоенность ушастыми тюленями только части единого ботанического района, можно полагать пригодность и прочих его частей, а тогда от экваториальных барьеров остается немного.

Вторая половина модели, деформация ареалов промысловых видов промыслом, более бесспорна. Опыт зверобойного промысла показывает, что дюжина человек с крепкими палками за несколько приемов выбивает все население крупного лежбища (см. рис. 25). А дальше все зависит от доступности лежбища и способа хозяйствования: либо судьба япономорского стада калифорнийских морских львов, гибель которого сократила видовой ареал сразу на треть, либо судьба калифорнийского стада морских котов, ожившего через полтора века после уничтожения за счет сохранившегося на противоположном конце ареала источника реколонизации.

Насколько плотно осваивали острова мореплаватели каменного века, показывают открытия многочисленных эндемиков среди птиц Гавайских островов и Новой Зеландии, переживших все плейстоценовые перемены, но сметенных полинезийской колонизацией. Насколько эффективно влияли на географию животного населения еще не слишком технически оснащенные (парусные суда и ручной гарпун) люди железного века, показывает общеизвестный пример с локальным стадом командорских сирен, потеря которого превратила всю группу из широко распространенной в ограниченную только тропиками, так же известен пример с истреблением (полным за несколько веков) широко распространенной по северной Атлантике еще во времена Колумба бескрылой (но прекрасно плававшей по океану) гагарки и менее известный пример полного уничтожения к концу XVII в. североатлантического стада серых китов, что сократило видовой ареал его с двух океанов до одного. Причем коров успешно добывали простейшим гарпуном предельно ослабленные цингой люди, гагарку истребили с помощью палки и сбора яиц, а серых китов добили гарпунщики на весельных ботах.

Эти бесспорные примеры дают настолько простую и наглядную связь между ходом расселения людей с экипировкой еще охотников каменного века и гибелью многочисленных форм крупных птиц и млекопитающих, что трудно удержаться от экстраполяции этих событий и на плейстоценовое вымирание крупных млекопитающих. Попытки оценить опустошения, причиненные появлением на сцене и перемещениями по ней плейстоценовых охотников на хоботных и копытных, делались И. Г. Пидопличкой для Евразии, а позже оформились в гипотезу перепромысла П. Мартина. Получается достаточно складная картина единого плейстоценово-голоценового процесса изымания набирающим силу человечеством одного промыслового (или косвенно связанного с хозяйственной активностью человека) вида за другим из богатого, доставшегося ему в наследство миоценово-плиоценового мира. В рамках этого общего процесса рассматриваемая модель (отступание отариид из осваиваемых человеком районов с сохранением к нашим дням лишь на окраинах прежнего ареала) выглядит частными, несколько запоздавшими, но хорошо укладывающимися в общие рамки событиями. Европейские же зверобойные шхуны лишь завершали и чуть было не завершили процесс, начатый палеолитическими ордами, но тут начали действовать новые силы, пытающиеся упорядочить использование ресурсов оказавшейся вдруг такой маленькой и уязвимой Земли.

Слабые места модели перепромысла (или промысла на износ) так же очевидны, как и сильные. Ход колонизации побережий континентов, а тем более островов, археология представляет не вполне отчетливо. Свидетельства плейстоценовых взаимоотношений с ластоногими если и сохранились, то у тогдашней береговой линии, оказавшейся сейчас под стометровым слоем воды. Исследования демографии и взаимоотношения с ресурсами наших палеолитических предков только начинается, и опереться здесь почти не на что. Исчезновение после, казалось бы, ничем не омраченного расцвета многочисленных семейств млекопитающих (не говоря уже о гигантских рептилиях) началось задолго до выхода человека, и раз происходило без его участия прежде, то и по новым обвинениям надо его судить осторожно.

Наконец, гибель от преследования человеком, коснувшись одних, надолго миновала других. Стеллерова корова не протянула и полувека после открытия, дюгони (то же семейство) служили регулярной добычей жителей давно обжитого Персидского залива еще во времена Гильгамеша и дожили в малом числе почти до наших дней. Сохранение курильских лежбищ северных морских котов до конца прошлого века, несмотря на близость человеческих поселений и активный промысел, говорит о мозаичности использования угодий, дающей ресурсам шанс оправиться. На заселенном сразу после открытия в 1502 г. острове Св. Елены какие-то «морские коровы» протянули до начала прошлого века, а на Гавайских островах с четвертью миллиона жителей (перед появлением Кука) погибли бескрылые гуси и ибисы, но сохранились до наших дней тюлени-монахи.