Маленькая книга жизни и смерти - Хардинг Дуглас - Страница 21

Что ж, наше нравственное возмущение — хотя и более чем оправданное — не лучший инструмент установления фактов. Хуже того, оно лоснится от толстого слоя шаблонных проблем, которые оно ставит, скрывая их под эмоциональными и поверхностно условными тезисами об ответственности, которые изобилуют противоречиями. Решили ли дурные люди по своей воле стать таковыми — будучи яйцеклетками, когда выбирали свои гены и хромосомы, или будучи младенцами, когда выбирали своих родителей и окружающую среду, или их изначальное порочное решение было принято позднее? А хорошие люди сходным образом замыслили стать хорошими? Что станет с нашей постоянной готовностью расточать похвалы и возводить обвинения, когда мы посмотрим чуть более внимательно на предмет нашего суждения? Какая у нас причина отрицать, что «знать всё значило бы простить всё»?

От этого, конечно, человеческая порочность не становится менее порочной, а человеческая доброта менее доброй. Скорее это значит, что разрешение всегда мучительной и часто душераздирающей загадки проявления в нас добра и зла следует искать на нашем самом глубоком из всех уровней, в месте их происхождения, где они ещё не разграничены, в их ещё не человеческом Источнике. Ещё раз повторю, если есть ответ на наш вопрос, он в том, чтобы увидеть, у Кого он есть, сейчас. Нужно только разобраться в своём Я, и всё остальное станет ясно.

Нашей совершенно необходимой, но условной исходной посылкой является то, что мы, люди, представляем собой очень много индивидуумов, действительно отдельных существ, или «я». Что вы и я являемся только собой, но никак не друг другом. Что, следовательно, моя радость и моё страдание, моя заслуга и моя вина — просто мои, частная собственность, никак вас не касающаяся, и наоборот. Но, как мы снова и снова отмечали в ходе предшествующего исследования, это в высшей степени удобное допущение совершенно не работает. На самом деле, это наша самая главная ошибка, или «первородный грех», искупление которого есть истинная задача нашей жизни. И именно здесь — если головоломки о добре против зла и о прошении против морального осуждения должны быть решены — важно наконец сказать правду. То есть правду о том, кто мы в действительности есть, о том, что есть только Единый — Одно Бытие, Осознание, Реальность, Источник, наше Истинное Я, Вневременный и Вечный Союз, — называйте это Он или Она, Оно или Я, или как вам ещё угодно. И о том, что есть все основания рекомендовать его традиционные описания как Вечного Искупителя и Спасителя Мира, а также Любви, что движет Солнце и светила, Всеобщего Сострадания, которое, отождествляя себя с худшими проявлениями детей времени ничуть не меньше, чем с лучшими, делает эти различия бессмысленными. Нравится вам это или нет — общая вина и страдания во искупление чужих грехов оказываются реальными фактами, как только мы начинаем смотреть сквозь время и его разделённость и видеть Вневременное. В конце концов, чтобы прибыть к Бессмертному, я должен в душе знать, что вся порочность и боль мира, в той же мере, как его доброта и радость, — навеки принадлежат мне. Сойдясь таким образом вместе во Мне (не в Д. Е. Хардинге, конечно), они уже больше не являются хорошими и плохими в традиционном смысле, приемлемыми и неприемлемыми. В реальности, которая есть Вечность, всё хорошо, и ничто на самом деле не идёт не так.

Ничему из этого не следует верить, просто пассивно принимать на слово. Это будет пустым фразёрством до тех пор, пока не будет проверено в настоящем моменте, пока я активно не докажу это себе, уделив внимание данным фактам и перестав откладывать это на будущее.

Вот я и вернулся во Вневременное. Неизбежные муки и неотъемлемая бессмыслица мира времени вернули меня к моим чувствам, и я ответил на вопрос, который задавал себе на протяжении этой главы: действительно ли я заинтересован в осознании Вневременного, а не в продолжении моего существования после смерти? Ответ — Да. Отвечаю так по всем тем причинам, которые я привёл, но прежде всего по этой последней причине: что только в этой Вневременной Реальности, которую я так явно воспринимаю в моём центре, и только будучи ею, можно устранить всё зло и мучения моих часовых поясов. И под Вневременным я не имею в виду некий смутный, мистический, труднодостижимый стержень временного мира, а просто СЕЙЧАС, неотвратимый обыкновенный момент, когда Бессмертный Единый — кто есть не кто иной, как Первое Лицо Единственного Числа Настоящего Времени, — так ясно показан. Как говорит Кабир:

Практически не вызывающее возражений предположение, лежащее в основе всех вопросов о моей смертной природе, состоит в том, что я — тленен, дитя Времени не в ладах с родителями, погрязшее во Времени, если вообще не обречённое утонуть во Времени. Автоматически я принимаю как должное, что мой лучший и, возможно, единственный шанс на выживание в том, чтобы, пока я жив, как-нибудь выбраться из Времени на твёрдую почву Вечности — при помощи аскетических практик, слепой веры, медитации, альтруизма, или (помоги Господи!) философских изысканий — не знаю чего. И вот я брошен в море Времени, одна голова над водой, я сейчас пойду ко дну, и я цепляюсь за набор спасательных тросов, ведущих в Вечность, таких слабых, скользких и истрёпанных, что мои шансы быть вытащенным на берег ничтожны. Такое создаётся впечатление.

Какой страшный сон, какая мрачная шутка! Трезвая истина наяву в том, что я открыто стою, твёрдый и непоколебимый, на Скале Вечности, где даже пена того океана не может меня достать. Нет, гораздо лучше этого: Я есть та Скала, Я ЕСТЬ САМА ВЕЧНОСТЬ.

Но по крайней мере признайте (слышу я чей-то голос), что это ужасно трудное и возвышенное осознание, недоступное никому, кроме нескольких одарённых душ.

Опять же, что за шутка! Как можно попасться на столь явное, ничем не прикрытое злоупотребление доверием! Это возмутительно, невыразимо ОЧЕВИДНО. Я не могу придумать факта, который бы был яснее этого: что я здесь — эта Скала, сама непоколебимость, Недвижимый Движитель мира, неразрушимый, вне времени, не имеющий совсем никакой истории, на веки вечные один и тот же — и прекрасно сознающий всё это.

Чтобы доказать это себе ещё раз с потрясающей живостью, всё, что мне нужно сделать, — это (как я привык выражаться) сесть в мою машину и поехать покататься. И вновь открыть тот ошеломляющий факт, что во всём мире нет такой машины — не произведено такого аккумулятора со стартером, — которая в состоянии привести МЕНЯ в движение! И во всём мире нет такого пейзажа, который в состоянии оставаться неподвижным, — вместо того чтобы соскальзывать, смешиваться и биться в корчах — в моём августейшем присутствии! Мне только нужно пробудиться и увидеть, что тот «прочный мир» — не что иное, как беспокойный океан Времени, а этот «путешествующий по нему» — не кто иной, как Материк Вечности, о который океан напрасно бьётся. В какой безумной неразберихе, как убийственно не прав я был!

«Время, которое обозревает весь мир, должно иметь конец». Да, действительно! Оно кончается ЗДЕСЬ, вместе с обозревателем. Нет вообще никакого смысла в этой фразе «настоящее время». Этот момент вне времени, и пути из этого момента нет.

Как часто бывает, то, что нам больше всего нужно, больше всего доступно — и вызывает наибольшее сопротивление. Неизбежно — и избегается любой ценой. Хорошо — и слишком хорошо, чтобы быть правдой. Реальность никогда не устаёт тыкать нас носом в великолепный факт нашей Вневременной Природы — с минимальным результатом или безрезультатно. Чтобы быть правдоподобной, чтобы вообще быть воспринимаемой, эта Природа должна быть лишена природы, сделана жалкой, незначительной. Это не смирение, а гордость, отказывающаяся склониться перед доказательствами, которые даже наши камеры — не говоря уже о нашем хвалёном принципе относительности — настойчиво нам предоставляют. Чтобы быть камерой, снимающей фильм с движущимся изображением, я должен быть неподвижен.