Военно-медицинская акаМЕДия - Орловский Михаил Сергеевич - Страница 19

Второй парой в учебном расписании значилась стандартная лекция по гистологии. Одурманенному снотворным зельем Саньку она представилась совсем непосильной ношей. Лекция упорно клонила его в сон, беспощадно плющила о парту и нагло вырывала ручку из рук. На пятнадцатой минуте занятия будущий поп А. Глыба встретился с лакированной поверхностью столешницы и убыл в долгожданное небытие.

Естественно, всем нам ясно, что и без снотворных таблеток будние учебные дни медиков тяжелы, как Авгиевы конюшни. К тому же их ещё и шесть. Учебных дней этих. И протекают они с раннего утра и до позднего вечера. Тянутся, словно им завтра надо. Понедельник, вторник, среда. И вот уже к субботе кажется, что сил совсем не осталось. И лишь предстоящее воскресенье греет душу и холит тело: наконец-то есть возможность по-настоящему расслабиться и отдохнуть.

В воскресенье утром вы просыпаетесь, тянетесь во все стороны и думаете: «Вот оно, счастье». Затем вальяжно переворачиваетесь на другой бок и продолжаете смотреть дальнейшие сны. Через час, когда отработанная жидкость подпирает к горлу, вам приходится встать. Встав, вы плетётесь в гальюн и, стоя у писсуара, думаете: «Нет, вот это — счастье». И каждая клеточка вашего усталого организма радуется. Она пляшет и посылает в головной мозг эндорфины, как бы подтверждая: да — это Истинное Счастье!..

Воскресное, не совсем раннее утро. Умывальник. Свет от недавно взошедшего сентябрьского солнца мягко отражается в зеркалах, пробуждая на полу, стенах и потолке множество солнечных зайчиков. Рядом с последними пробуждаются и слоники, и прочие доселе невидимые зверушки. Они бегут по плитке, перескакивают через пороги и запрыгивают в расположенный по соседству гальюн. Воздух в умывальнике свеж и чист: почти весь курс в очередном увольнении.

Спозаранку в храме умывальников и смесителей находятся всего два человека: Саня Забирский и Вадимыч. Саня намылился, словно как в бане, и клочья пены с лица, ушей и волос падают хлопьями, разбиваясь об старую фарфоровую раковину. Подвальный душ опять закрыли, поэтому вновь пришлось мыться на родимом курсе. Саня трёт себе спину, моет брюхо и снова пенит голову. Он — парень здоровый и крепкий, как и большинство на нашем славном морском факультете.

Вадимыч чистит зубы, периодически сплёвывая ночной налёт в умывальник. Кто-кто, а он твёрдо помнит, что каждый зуб, дабы освободиться от всякого рода гадости, должен непременно получить не менее сорока чистящих движений. Именно поэтому Вадимыч снова мочит щётку и продолжает полировать челюсти. Помассировав подобным образом во рту минуты три, он скалит зубы и, довольный проделанной работой, будто Нарцисс, любуется на них в зеркало.

В какой-то момент в умывальник заходит начальник курса, находившийся с утра в расположении по случаю стояния в наряде ответственным по факультету. Заходит в майке, штанах и тапках на босу ногу, что прямо говорит о совсем недавнем его пробуждении. Глаза начкура ещё не до конца раскрылись, как и мысли ото сна отойти не успели.

Тот факт, что начальник курса присутствует в расположении курса, знали немногие. Остаток субботы прошёл в наряде по камбузу, а рано утром на курсе только господа овощники: им всё равно до завтрака работы нет, если с вечера всю картошку почистили; поэтому они пока всё ещё давят лица (и другие части тела) о подушки. Саня как раз и значился в тех овощниках.

Вадимыч, увидевший начкура, разумеется, не замедлил поздороваться с ним. Однако поскольку рот его продолжал полироваться и вымачиваться зубной пастой, сделал он это более чем почтительным кивком. Газонов одобрительно кивнул в ответ и сделал начальнический жест номер два, разрешающий дальнейшее существование всем присутствующим. Затем, примостившись у противоположной раковины, капитан открыл кран с водой.

Немного продрав глаза при помощи извергающейся из крана жидкости, Газонов огляделся в поисках мыла. Не найдя оного поблизости, начальник обратился заспанным, абсолютно не похожим на свой (будто когда-то занимался пародией), голосом к Сашке Забирскому:

— Юноша, не будете ли вы так любезны угостить меня мылом?

Смурной, уставший после двух тонн (четыре штуки в ванном эквиваленте) картошки (мелкая, сволочуга, пока почистили — обалдели вконец) и отбившийся после трёх часов ночи, Санёк моментально бурчит в ответ:

— А пи..юлями тебя не угостить?.. (И он не имел в виду слово «пилюли».)

Здесь надо сделать отступление. Дело в том, что Саша вовсе не слыл каким-то хамом или невеждой. Нет. Просто воскресное утро, субботняя картошка и не проснувшееся серое вещество сложились воедино, дабы как раз и предложить угостить кого-нибудь чем-нибудь крепким. Вот он и предложил. Громко так. С интонацией.

…Немая сцена, и Вадимыч, со стоном оседающий в раковину всем туловищем, от смеха даже разогнуться не может. Да что там разогнуться, скажем прямо: он даже пастой весь обделался.

Не замечая ржущего товарища (видимо, крепко недоспал), Саня очухивается только после слов тоже не маленького начальника, к которому неожиданно вернулся собственный голос:

— Ну, давайте, юноша, попробуйте угостить!..

Намыленный глаз внезапно ошарашенного Санька крайне жалобно посмотрел на начальника. Посмотрел так, как кролик смотрит на удава перед смертью. Дыхание неожиданно спёрло. Сердце застучало будто заполошенное, а шоколадный глаз (тоже, кстати, намыленный) сжался, как на пожаре.

— В моём кабинете как раз и угостите, — окончательно добил Сашку Газонов.

После этих слов Александра покинул не только сон, но и пена, как будто чувствуя свою вину за всё случившееся.

А спустя пять минут исчезли и штаны, которые, впрочем, наш товарищ так и не успел надеть. Сашка Забирский стоял на ковре начальника, который угощал его мозг пилюлями собственного производства. Говорят, Газонов для порядка даже приложился ремнём. Два раза.

А Вадимыча потом всё же разогнули.

Через полчаса.

Однако Игорь Андреевич не только ругал нас на чём свет стоит. Нет. При первой возможности и подходящем случае он всячески защищал нашего брата от вышестоящего начальства, которому, казалось, хлебом не корми, дай докопаться до младших курсов. И любимый вариант подобного докопалова — проверка порядка в кубриках.

Кубрики проверяли все. Даже самый последний зам нет-нет да нагрянет с проверкой в расположение курса. Именно так и прибыл к нам один из замов. Прибыл он нежданно, но уже к этому времени курс пришёл почти к полному пониманию нужности чистоты в своих «берлогах».

Зам оказался довольно терпеливым и добрался аж до последних кубриков. Когда он зашёл в последнюю каюту и увидел там тоже порядок, он как-то опечалился. Его надежды на ругань и последующее коленопреклонство подчинённых, убивающихся в извинениях, накрылись, так сказать, медным тазом. Зам вздохнул и наморщил лоб. Всегда выручавшая его мысль, основной лозунг которой гласил: «И до столба можно докопаться», казалось, никак не хотела шевелиться. Однако прирождённый инстинкт настоящего военного не дремал. Он подсказал заму, что можно прицельно проверить рундуки. Однако в рундуках тоже оказалась идиллия. Идиллия — если смотреть туда гражданским глазом. А вот если бросить туда хоть одно военное око, то сразу обнаруживался косяк. И именовался косяк как чересчур большое количество обуви. Обувь стояла рядами и даже этажами, хоть и аккуратно.

— Это что? — задал военный вопрос зам.

— Обувь, — ответили ему на том же языке.

— Я сам вижу, что обувь, — проворчал зам. — Сколько её там?

И не дождавшись действий со стороны медлительной вахтенной службы, сам стал считать обувку злополучного рундука.

— Тридцать три пары! — воскликнул он. — Ужас. Непорядок. Это вам моё замечание. — И, довольный собой, он упёрся в свои замовские пенаты.

ИА Газонов не выглядел настолько военным. Он тоже, как и простой обыватель, не разумел, отчего же у человека не может иметься столько обуви. «У некоторых особей женского пола на одной полке стоит большее количество и ничего, — говорил он нам. — Тем не менее с военными надо поступать по-военному, — продолжал Игорь Андреевич. — Посему тому, кто напишет, для чего необходимо будущему военно-морскому доктору столько обуви, даю пять суток к отпуску».