Военно-медицинская акаМЕДия - Орловский Михаил Сергеевич - Страница 32

— Ну раз больного с животом представляете, то уж как преподавателя по абдоминальной хирургии зовут наверняка знаете? — почти до конца раскрывается начальник.

«Опа, — думаете вы, — позавчера же занятие проходило, ребята отметили меня как нарядного (стоящего в наряде. — Авт.), так как я отсутствовал по своим делам (будьте людьми, зачёт по фарме) и.» — вы уже нашли ключ к разгадке.

— Александр Владимирович, — честно врёте вы, понимая, что всё равно сейчас вас выдерут за прогул и терять уже нечего. Задача решена.

— Но на последнем занятии вы с ним, похоже, не встречались, так? — бьёт по цели Газонов, который сам не знает, как зовут препода. Да это для него и не важно.

— Дак я… это… — начинаете вы как бы оправдываться, но не шибко бойко, а скорее так, для проформы. Вы даже специально тянете слова, сознавая: командир всё равно вас резко перебьёт.

Начальник не заставляет себя ждать.

— Да мне рядом с птицей, почему вы отсутствовали, — заключает он, опытный и выучивший наизусть все наши оправдания. — Вы понимаете, что на лодке вы будете один, и тех знаний…

Именно после слов «тех знаний» речь начальника для вас и теряется. Она просто и бесследно исчезает. Исчезает в ваших собственных мыслях. Растворяется, словно в облаках. Приблизительно вы знаете предстоящий монолог и автоматически переключаетесь на свои переживания по поводу текущих дел. А именно по поводу достойного времяпровождения близлежащих выходных с вашей любимой девушкой. На ковре, например, у вас есть время прикинуть, куда вы сможете с ней пойти и хватит ли вам денег, чтобы именно туда вам и пойти. А потом можно и на чай задержаться. Или пропустить парочку чашек кофе. Надо только не забыть в аптеку за печеньем заглянуть.

— А когда ваши родители. — продолжает Газонов свою речь, как бы вклиниваясь в ваш тесный мирок, и снова исчезает.

«Ах, точно. Блин, у мамы же в пятницу юбилей, — мысленно хватаетесь за голову вы. — А у меня даже намёка на подарок нет. Да и суббота скорее всего потеряется, поскольку сам день рождения она будет встречать на работе, а в выходной уже семья, родня и подруги. Вот непруха» — начинаете огорчаться вы за столь неожиданный отрыв от девушки. — Хотя, с другой стороны, можно сразу на чай прийти. Так сказать, без прелюдий — театров и киношек», — находите вы положительные моменты непредвиденно возникшего праздника.

— У нас тут… когда. в семестре. — как из загробного мира доносятся обрывки фраз начальника, продолжающего беседу с нерадивым подчинённым.

А еще, думаете вы, подарок. Есть два дня на поиски, но опять же вопрос. Что дарить? Хотя в отношении женщин подобный вопрос не вопрос. Так, полемика. Всем известно, чего хотят женщины: цветы да косметика, ну и золото там, брюлики. Вазы, посуда, пылесосы и прочая ерундистика отметалась сразу не столько по этическим соображениям, сколько по тому, что дом кишел подобного рода предметами.

— Ещё мой отец… — распинался ваш командир, ставя в пример своего талантливого родителя, профессора А. Б. Газонова. Данный обрывок фразы вы слышали не потому, что появлялся промежуток в ваших мыслях, а потому, как начкур постоянно упоминал о родителе, чем укреплял в наших головах любовь к предкам и поддерживал и без того не лёгкие сыно-отеческие связи.

«Точно, — решаете вы, едва заслышав про отца начальника, — может, с папаней сложиться, — в смысле, со своим. — Он-то наверняка какой-нибудь подарочек припас. Надо бы ему срочно позвонить».

— Мне даже звонили с кафедры… — пересекается мысль Газонова на счёт звонка с вашей и тут же снова отваливается. — И они…

«Блин, — вспоминаете вдруг вы, но не про них. — Я же ещё Саньку обещал в выходные с переездом помочь. Уже в третий раз. Опять скажет, что отмазываюсь, но тут ведь юбилей, — готовите вы оправдательную речь. — Может, ксерокс маминого паспорта ему принести для пущей убедительности».

Примерно таким образом и происходит ваша выволочка на ковре. Правда, вы настолько увлечены собственными мыслями, что давно забыли не только про ковёр, но и про начальника и даже, как это ни печально, про Акамедию. А что делать? Ничего. Такова защита организма от стресса. Полная абстракция.

С врачебной точки зрения состояние ваше местами, можно даже сказать — весьма близко, похоже на сон. Отличие лишь в открытых глазах. Такой, знаете, сон наподобие дрёмы. Глубокой дрёмы. Единственная разница между ними лишь в том, что в дрёме сюжет вы выбираете сами.

Однако не стоит так уж радоваться, дорогой читатель. Помечтать долго не получится. Вернуть тебя в реальность достаточно легко. Без каких-либо особых усилий и ударов по щекам. Стоит только захотеть.

Вот как раз примерно на пятнадцатой минуте вашего номинального присутствия на ковре начкур, сам того не ведая, и захочет произвести действия, способствующие вашему скорейшему пробуждению. Происходит подобное в тот самый миг, когда ваши размышления беспардонно прерываются довольно призывной интонацией начальника:

— Ну, Павел Васильевич, что думаете по этому поводу?

Вот вы и здесь. Шлёп. С возвращением!

Шок. Большой шок. Куда бежать? Что происходит? В секунду, ниоткуда, перед вами образуется кабинет, люстра, стол и начальник. Его лицо занимает всю комнату, а глаза упираются вам прямо в нос. Они пристально смотрят и ждут, ждут, ждут. Они сверлят вас и готовы пришпандорить к стене или к потолку. Безжалостные, тёмные, холодные глаза. Их два. И они у начальника на голове.

А вы один…

Беззащитный…

И на ковре.

Повстречавшись с ковром и выслушав нравоучения от Игоря Андреевича, мы проникались необходимостью учебных занятий, знакомства с преподавателями, приобретения медицинской практики и бежали всюду. Абсолютно всюду. В основном в близлежащие клиники. Реже — в читальный зал. Кто-то бежал дальше остальных и занимался там, вдалеке. И случалось подобное потому, что вторая база Акамедии находилась в сорок девятом городке, вблизи станции метро «Пушкинская». Мне повезло крупнее остальных: облюбованная мною ещё до поступления клиника военно-пулевой хирургии раскинула свои просторные палаты буквально в трёхстах метрах от нашего Пентагона.

Именно прохождение практики в полюбившейся клинике помогло мне твёрдо уяснить, что не всё так в нашей жизни просто. И конечно же, стал понятен и осознан тот неоспоримый факт, что главный медицинский принцип — он действительно главный! И прав оказался профессор, упреждая нас на лекции: «Таким образом, коллеги, если, несмотря на все ваши усилия, больной остался жив, то это не ваша заслуга».

На календаре гремела пятница. С неба вовсю хлестал промозглый дождь, который, игнорируя пронзительный ветер, висел сплошной вертикальной стеной. Дождь бил по голове, топтал червяков и смывал въевшуюся в автомобили грязь. Сумерки уже опустились на город, одев близлежащие дома и клиники в мантию из светящихся окон. По улицам разбегались вечерние огни и спешащие домой человечки. Последние быстро топали ножками и спешили к трамваю, стараясь поскорее занять свободные места. Самые везучие из них, толкая соседей под рельсы, занимали блатные места «для детей и инвалидов». Жизнь, как и дождь, тоже била ключом. И тоже преимущественно по голове.

В клинике военно-пулевой хирургии текла своя жизнь. Несмотря на двусмысленный лозунг известного поэта Маяковского, висящий в реанимационном блоке:

«Скорые» сменяли друг друга необычно вяло, и у дежурной бригады даже появилось время попить чай, лишь отдалённо похожий на тот, знаменитый, индийский. За чаем и разговорами время подкатило к ужину. После ужина больных явно прибавилось. Но нам всем запомнился лишь один случай.