Пропаганда гомосексуализма в России: истории любви - Каспаров Гарри Кимович - Страница 16

Параллельно мне позвонил менеджер пансионата и сказал, что их руководство запретило пускать нас на территорию, потому что они «не хотят проблем». Мы связывались с директором управляющей компании этого пансионата, и он сказал: «Поймите, мне все равно, но мне поступил звонок из администрации Московской области». Было два варианта: либо все отменять, либо искать другой пансионат. Мы его нашли.

ЕЛЕНА

ЛГБТ-активизмом я начала заниматься в 1997 году. У нас в Петербурге была некоммерческая организация, которая называлась «Лабрис». На тот момент это была единственная такая организация в Питере. Занимались в том числе и правозащитной работой, но тогда не было таких сильных гонений.

Интернета тогда не было и мы писали письма, отвечали на звонки, проводили общественные акции. Все, что попадалось нам, мы переводили, перепечатывали. Устраивали показы ЛГБТ-фильмов.

Сейчас ситуация стала гораздо хуже.

Уэс переехал из России в Сиэтл еще подростком. В 2005 году он сменил имя на более американизированное и из Василия Науменко превратился в Уэса Харли, взяв фамилию своего партнера. Уэс — независимый кинорежиссер, сейчас он работает над художественным фильмом, посвященным его иммигрантской юности в США.

Я переехал в США в 1997 году, мне тогда было 16 лет. Мы приехали в Сиэтл и влюбились в него, так до сих пор здесь и живем. Мы — это я и мама, мы не очень близки с остальными нашими родственниками. Я вырос во Владивостоке, это большой город, но очень провинциальный. В России я не мог даже рассчитывать кого-нибудь встретить — я даже не думал, что там вообще есть люди вроде меня. Разве что какие- нибудь выродки, извращенцы, про которых ходили слухи, вот и все. Я смирился с тем, что я единственный гей в городе. Почти так же плохо, как быть геем во Владивостоке, во всяком случае, в те времена, было быть евреем. Я не еврей, но у меня был друг-еврей, и он тоже в каком-то смысле сидел в подполье. Нельзя было признаваться в том, что ты еврей.

Идея уехать в Штаты появилась не одномоментно, она вызревала постепенно. После того, как распался Советский Союз, мы начали смотреть американские фильмы, начали понимать, что где-то есть другая жизнь. Моя бабушка пугала маму всякими страшными историями, говорила, что в США совсем не так хорошо, как показывают в фильмах, но мама только и думала, как бы выбраться. Она подала документы на участие в лотерее, чтобы выиграть вид на жительство в США, и все время смотрела объявления о работе в больницах по всему миру: она врач.

В результате мы оказались в США, потому что мама нашла себе жениха по переписке. Она вышла замуж за моего отчима, но стоило нам приехать сюда, как обнаружилось, что он сумасшедший христианский фундаменталист, республиканец, заядлый консерватор. Так что, пока мы жили с ним, я по-прежнему сидел в подполье. Потом он начал потихоньку меняться, мы сначала не могли понять, что с ним. Помню первый случай, который нас очень удивил: я уже тогда жил отдельно, и мама с отчимом зашли, проходя мимо, и отчим принес мне тыкву — это было перед Хэллоуином. Нам тогда это показалось очень странным, ведь он всегда говорил, что Хэллоуин — сатанинский праздник. Так что мы с мамой подумали: вау, что-то происходит!

А потом он признался маме, что он транссексуал. И со временем поменял пол. И моя мама, это чтобы вы поняли, что она за человек, еще несколько лет после этого продолжала с ним жить как друг, и ходила с ним и его приятелями-трансвеститами петь песни в караоке. Так моя жизнь в каком-то смысле превратилась в фильм Педро Альмодовара. Теперь я снимаю обо всем этом фильм, полуавтобиографический. Не знаю, удастся ли пробиться с ним в большой прокат, но у меня есть продюсеры и какие-то деньги, и мы сейчас ведем переговоры с Кэрри Фишер, чтобы она сыграла роль моей бабушки.

Все это случилось где-то через два года после маминого замужества, примерно в это же время я встретил Шона. Мне уже тогда отчаянно хотелось завести бойфренда, хотелось понять, на что это похоже. Но у меня не было никакого опыта. В 18 лет я не мог ходить по барам, и у меня не было приятелей-геев моего возраста. Еще я ужасно стеснялся своего акцента. Я тогда еще говорил с сильным акцентом, если честно, люди иногда просто притворялись, что понимают меня. Я был счастлив жить в Америке, мне нравились американцы, но языковой барьер приводил меня в отчаяние.

С Шоном мы познакомились в Сети, я ответил на его письмо на сайте Gay Seattle. Я был суперстеснительным в то время и из-за своего акцента чувствовал себя очень неуверенно. В Сети было не так страшно — более комфортно, что ли. Мне было 18, ему 34. Я соврал в своем первом письме: он запостил в своем профайле цитату из какой-то книжки и спросил, знает ли кто-нибудь, откуда она. И я начал пудрить ему мозги, что где-то видел эту цитату, мол, просто вертится на языке. Примерно с неделю мы болтали с ним по телефону, потом он уехал на рождественские каникулы. На Новый год мы наконец встретились, провели вместе ночь, а утром он предложил мне переехать к нему. Формально я не переехал, продолжал платить за свое жилье, но почти все время проводил у него.

Я был совсем желторотый, поэтому испытывал восторг просто от того, что у меня кто-то появился. А Шон был сложившийся человек, добропорядочный и основательный. Он не пил, не употреблял наркотики, вел размеренный образ жизни. Думаю, именно этим он меня и привлек. Кроме того, мы принимали друг друга такими, какие мы есть. Тогда я еще остро ощущал свою «инакость». Большинство людей меня сторонились, а когда парни проявляли ко мне интерес, всегда оказывалось, что они просто западают на русских и вообще на иностранцев. Шон — черный, поэтому у него был похожий опыт: большинство геев не хотели с ним отношений, потому что он черный, а остальные хотели только потому, что он черный. Было приятно встретить кого-то, кого не волнует, иностранец я или нет, русский или нет.

Моя мама была рада за меня. Ну, может, она и считала, что я немного поторопился, но ей нравился Шон. Когда мы съехались с Шоном, я перестал писать бабушке, которая еще оставалась в России. Она всегда здорово поддерживала меня в жизни, но она не знала, что я гей. Хотя я ей не писал, но однажды послал фотографию, на которой я был вместе с Шоном, и что смешно — она ответила, причем обращалась в основном к Шону, написала: «Вы украли моего внука, но, кто бы вы ни были, не запрещайте ему читать мои письма!». Так что я в конце концов ей ответил и все рассказал: что собираюсь в университете изучать искусство, а для нее это было, наверное, не лучше, чем узнать, что я гей. И что я гей. И что мой бойфренд черный. Написал, что отлично ее пойму, если она меня не поддержит, но что это моя жизнь, и ей выбирать — стать ли ей ее частью или нет. Бабушка ответила, что хочет, как и раньше, быть частью моей жизни.

В последний свой приезд она жила у нас с Шоном. Мы отлично ладили, Шон ей очень понравился. Он пытался немного учить русский когда-то в школе и знает пару фраз. И вот он сделал глупость — сказал ей эти фразы, а она решила, что он говорит по-русски, и стала приходить к нему и говорить, говорить, говорить с ним часами. Я ей втолковывал: «Шон не понимает ни слова из того, что ты говоришь», а она: «Нет, ты не знаешь, он немного говорит по-русски». Она недавно уехала из Владивостока и вернулась в город, откуда она родом, это рядом с Сочи, где сейчас будет Олимпиада.

Мы с бабушкой старомодные люди, по-прежнему пишем друг другу письма от руки. Самое смешное, что она теперь все время рассказывает мне, какие в России есть нетерпимые люди и как она старается их перевоспитать. А сама всю жизнь была страшно зашоренной.

До того, как мы с Шоном расстались, я поменял имя и взял его фамилию. Я знал, что рано или поздно сменю фамилию, отец никогда не играл особенной роли в моей жизни, и мне всегда казалось какой-то глупой условностью носить его фамилию, но я ждал американского гражданства. Сначала я хотел что-нибудь придумать, но мы прожили с Шоном восемь лет, и я решил официально взять его фамилию, Харли. Американцам трудно выговорить «Василий», поэтому многие давно звали меня Уэс или Уэсли, так это и стало моим именем. Сейчас у меня новый партнер, он живет со мной здесь, вместе со своей собакой. Его тоже зовут Шон — моего нового бойфренда, не собаку. Собаку зовут Арчи.