Мирные дни - Чаковский Александр Борисович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/35
- Следующая
Много лет тому назад, когда я был ещё совсем мальчишкой, мне довелось поступить на завод.
Шли первые годы первой пятилетки. Главное заключалось не только в гигантских строительных планах и в начавшемся уже их осуществлении. Главное было в изменении людей. Люди, самые разные по возрасту и характеру, становились энтузиастами. Пятилетка стала не только служебным, но и так называемым частным делом людей. Незаметно, в очень короткий срок и как-то совершенно естественно она сделалась мерилом дружбы, любви, смелости, таланта и многих других проявлений человеческой натуры.
Завод, на который я тогда поступил, был огромным комбинатом. Он выпускал самые разнообразные вещи — от победитовых резцов до электроламп. В нашем цехе делали электролампы. Рано утром мы, молодые рабочие, собирались в контрольном цехе. Мы нарочно приходили на завод за полчаса до смены, чтобы успеть встретиться в контрольном. Это была огромная комната, в которой день и ночь горело не менее десяти тысяч ламп. Здесь они проходили испытание на продолжительность горения.
Представьте себе это зрелище: десять тысяч установленных длинными рядами горящих ламп! Здесь было тепло, почти жарко, и так приятно было забежать сюда с мороза. Все в этой комнате выглядело по-волшебному необычно, — мудрено ли, что мы, мальчишки, так стремились сюда? Нам казалось, что все самое важное в нашей жизни заключено в том заводе и, больше того, что мы отвечаем, всерьёз отвечаем за всё то, что делают на этом раскинувшемся на километры заводе тысячи рабочих.
В те дни я был только подручным электромонтёра, а мои товарищи, участники наших сходок в контрольном, были подручными слесарей, токарей, прессовщиками вольфрама или тянульщиками молибденовых нитей. Со стороны наши сборища напоминали совещания у директора завода или что-нибудь в этом роде.
Мы обсуждали работу цехов, яростно критиковали начальство, распределяли обязанности в отряде «лёгкой кавалерии», спорили о том, какой бригаде поднести «верблюда» — символ плохой работы.
Страна переживала трудности, но мы не унывали. «Суп с головизной» — неизменное первое в меню заводской столовой — нас вполне устраивал. Взрослые люди, рядом с которыми мы работали, жили так же. Вместе с ними мы приезжали на завод за час до работы и уходили с завода поздно ночью. То было чистое, без копоти, горение.
С тех пор прошло много лет, и каких лет! Эти годы, и особенно годы войны, отодвинули, заслонили далёкие ощущения юности. Но странное дело: уже теперь — это было в конце третьей недели моей работы на заводе, — войдя в мартеновский цех, где, точно таран, бросалась на мартен завалочная машина, я вдруг испытал то самое, давно забытое ощущение, которое охватывало меня, когда много лет назад я торопливо вбегал в цех контрольных ламп.
Да-да, это было то же самое ощущение тепла и какого-то деятельного, нервного ожидания, ощущение того, что вот здесь-то и есть настоящее и сюда надо стремиться. Я не сразу отдал себе отчёт во всём этом. Сначала было только одно: воспоминание о той комнате, сверкающей накалённым светом, и ощущение себя каким-то другим, более молодым и смелым.
…Работа в редакции мне нравилась, и отношения с коллективом у меня были прекрасные. Мою фамилию уже знали на заводе, по крайней мере так уверял меня Андрюшин, который весь день пропадал в цехах.
Каждое утро мы вместе с Лидой уезжали на завод, на дню я обязательно два-три раза забегал к ней в лабораторию, но домой часто возвращался один: Лида задерживалась на работе до позднего вечера.
В течение последних дней мы изготовили ещё несколько конструкций индукторов. Мы приобрели уже большой опыт в этом деле.
Одна из этих конструкций показалась нам очень подходящей для закалки «лесенки», и мы решили снова попробовать закалить эту деталь…
В тот вечер к нам в лабораторию зашёл Иванов. Высокий, чуть сутуловатый, в прожжённой, надвинутой на лоб кепке, он прошёл прямо в комнату, где сидели мы с Ириной, и угрюмо спросил, не здороваясь:
— Ну как? Все пятнышки? Не даётся сталь. А?
Ирина раздражённо пожала плечами. Она могла говорить, не теряя самообладания, о чём угодно, кроме закалки.
— А ты не злись, инженерша, — успокоил её Иванов. — Давай-ка вечером покалим. Может, заговорю я твою сталь.
— Иван Иванович, вы этим делом не шутите, — заметила я, — мы места себе не находим четвёртый месяц.
Иванов промолчал.
— Но в чём же твой секрет, Иваныч? — разволновалась Ирина. — Что ты хочешь сделать?
— Сталь хочу закалить, и чтобы без пятен, — пробурчал Иванов.
Ирина пожала плечами.
— Как ты полагаешь, додумался? — спросила она меня, когда Иванов ушёл.
— Кто его знает, — ответила я. — Ты ведь Иваныча знаешь. Только мне кажется, что если он сам пришёл и так определенно сказал, значит…
— Неужели выйдет? — мечтательно проговорила Ирина, отодвигая в сторону микроскоп, в который разглядывала срез металла. — Я просто представить себе не могу, что завтра проснусь — и первая моя мысль не будет связана с неудачей.
Мы едва дождались вечера. Пришли к агрегату и подготовили все для закалки.
Появился Иванов. Он ничего не сказал, только сдвинул на затылок кепку и оглядел нас и всё, что было в этой комнате, своими маленькими колючими глазками.
— Ну, — нетерпеливо крикнула Ирина, подбегая к нему, — ну, говори, что делать, Иваныч?
— Это я с тобой хотел посоветоваться, что делать, — ответил Иванов, присаживаясь на подоконник.
— Иваныч! — в отчаянии воскликнула Ирина.
Лицо старика как-то незаметно изменилось. Не дрогнул ни один мускул. Иваныч не улыбнулся, а прищурился, но внезапно во взгляде его мелькнуло что-то отечески доброе. Впрочем, может быть, мне это только показалось.
— Лет сорок тому назад, — спокойно начал он, не обращая никакого внимания на наше разочарование, — служил я у хозяина. Получили мы заказ на деталь машины. Заказ был дорогой, важный, и условие было: закалить деталь так, чтобы комар носа не подточил. Ну, закаливали, конечно, огоньком, без всяких там штучек-дрючек. — Иванов усмехнулся. — Хозяин по целковому на брата обещал, если заказ как следует выполним. Ну, закалили, не впервой. Отправили заказ. На другой день его к нам обратно: не соблюдено, говорят, условие. Пятна.
Я увидела, как вздрогнула Ирина, когда Иванов произнёс это слово: пятна.
— Пятна, значит. Хозяин на себе волосы рвёт. Раньше на эти пятна и внимания бы никто не обратил, а тут особый заказ, для точной машины… Ну, мы опять калим, из огня, значит, в воду — и все пятна… И вот тогда подручный мой, Санька Волков, мне и говорит: «Дядя, говорит, Ваня, а что, если нам не в воде закаливать, а в чём другом?» Я на него цыкнул: «В киселе, говорю, для тебя калить аль в вине, может?» А он пристал: «Не в воде, не в воде, говорит, надо».
— А в чём же? — в один голос выкрикнули мы с Ириной.
— Ну, думаю, была не была, дай попробую, — продолжал Иванов. — Заменили воду, стали закаливать — и нет пятен.
— Чем, чем заменили воду? — закричала Ирина.
И вот тут лицо Ивана Ивановича приняло растерянное, виноватое выражение. Он потёр что-то между ладонями и сказал совершенно необычным тоном:
— Не помню, Аринка, не помню. Сорок лет прошло. И не по моей это теперь специальности. Это уж ты додумывай. А только не вода была, не вода!
Мы с Ириной переглянулись. Было ясно, о чём говорил Иванов. Он предлагал использовать вместо воды щёлочь, она давала менее плотную, чем вода, паровую рубашку вокруг закаливаемой детали. Иванов, не будучи термистом, думал, что открывает нам нечто новое. Но в этом не было никакого секрета: мы и сами прекрасно знали свойства щёлочи. Однако грубоватая и вместе с тем душевная заинтересованность Иваныча в нашем деле была так искренна, что мы выслушали его без тени улыбки.
В прошлом мы не раз пробовали заменить воду щёлочью, но нас подводила конструкция индуктора. Сегодня у нас был новый индуктор, хитроумно облегающий все выступы «лесенки», и, таким образом, напоминание Иваныча о щёлочи оказалось весьма своевременным.
- Предыдущая
- 18/35
- Следующая
