Влюбленный Байрон - О'Брайен Эдна - Страница 32

Тем временем Тереза, перенесшая еще один тяжелый приступ болезни, умолила своего обеспокоенного отца пригласить Байрона на зиму в Равенну. И вот, благодаря доброй воле отца и «неохотному согласию» мужа, Байрона пригласили вернуться. Любовь победила.

Дерзновенный «Тритон возвратился на берег» — так Байрон описал свое повторное паломничество в Равенну. Оставив Аллегру в Венеции, он двинулся в путь со слугами, не уверенный, едет ли на неделю или на всю жизнь.

По дороге, в Болонье, он совершил поступок, который не назовешь несущественным. Он постригся и «все свои длинные локоны» отослал Августе как памятный подарок. Когда он в канун Рождества 1819 года прибыл в «Альберго империале» в Равенне, в городе был глубокий снег; ему была оказана восторженная встреча, а вскоре его приняли папские легаты, вице-легаты и все светское общество как serventissimo[74] Терезы Гвиччиоли.

Когда новости о его семейном положении достигли Англии, Августа сочла это «безумием», а Хобхауз в беседе с Мерреем назвал их дурными.

В это время в Равенне проходил карнавал, как когда-то в Венеции — маски, переодевания, флирт; в избытке радости Байрон утверждал, что никогда ранее не видал столько юности, красоты и бриллиантов.

Равенна подходила ему: жители там не столь склонны к пьяным дебошам, как в Венеции; повсюду в ходу старинные итальянские манеры и привычки; тут же могила Данте — с небольшим сводом, скорее опрятная, чем торжественная, стимул для будущей поэзии. Под руку со своей дамой Байрон посещал утреннюю и вечернюю службы, учился правильно складывать женскую шаль и временами выслушивал упреки Терезы за недостаточную мужественность своей натуры. Он был счастлив находиться в отдаленной части Италии, где «до этого не проживал ни один англичанин». Граф предложил ему снять третий этаж палаццо Гвиччиоли, и вот в феврале он послал за Аллегрой, покинул «Альберго империале», перевез мебель и свой зверинец, включая кошек, собак, обезьянку, ручного сокола и цесарку, и разместился под «неусыпным наблюдением» графа.

Чтобы осуществлять его, граф привлек восемнадцать слуг, счетовода, нескольких горничных, плотника и слесаря по замкам, но, как беспечно утверждал Байрон, «любви замки не помеха». Два мавра в расшитых одеждах с кинжалами за поясом соперничали между собой. Один, из Новой Гвинеи, был верен графу, другой — Луиджи Морелли из Восточной Африки — Терезе.

Было все: ссоры любовников, сплетни слуг, ежечасные страстные письма между Терезой и Байроном, разделенными лишь лестничной площадкой. Тереза часто жаловалась, что он не любит ее так страстно, как раньше. А Байрон приходил в ярость, видя, как она отвечает на полные обожания взгляды и слова мужа, и отмечал, что когда сидит с книгой у камина, то не может оставаться слеп к этим знакам интимной близости между супругами и что она отвратительно услужлива, как он выражался, в своих супружеских обязанностях. Тереза управлялась с любовью обоих мужчин с искусством, достойным Борджиа. После обеда, пока граф отдыхал, она тайно приходила в комнаты Байрона часа на два. Морелли сторожил дверь. Она наняла мастера и сменила замок в комнаты Байрона, потому что у мужа был запасной ключ. Однако, обнаружив вероломство, граф велел заменить этот второй замок. Удивительно, что среди всех интриг и махинаций эта юная женщина (Терезе минул всего лишь двадцать один год) умудрялась сохранять и трезвую голову, и свое очарование.

В течение года граф участвовал в этой, как ее позднее назвала Тереза, «мучительной игре». Однако все трое продолжали эту игру. Тереза выставляла Байрона напоказ как своего amante[75] и в то же время уверяла отца, графа Руджеро, и брата, графа Пьетро Гамбу, что ее отношения с Байроном чисты. А граф, обрушивая на нее свой змеиный нрав, приветствовал Байрона с загадочной любезностью. Как-то вечером, неожиданно вернувшись из одного из своих поместий, граф застал любовников, как выразился Байрон, «почти во время самого события». В отличие от Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия», которая уверяла мужа в своей невинности, хотя тот застал ее в объятиях лорда Стейна, Тереза осталась невозмутимой. Она намеревалась преуспеть в своем неколебимом желании связать Байрона определенными обязательствами, чтобы это позволило ей порвать с интригующим, скаредным, опасным и упрямым графом. Когда той ночью она осталась наедине с мужем, с его стороны последовали такие угрозы, что на следующее утро она написала отцу, прося разрешения вернуться к нему и умоляя его обратиться к папе, чтобы тот разрешил ей жить отдельно от мужа. Верная своей смелой натуре, она вопрошала, почему ей приходится быть единственной женщиной в Равенне, которой не разрешено иметь cavalière servente. Отец, который прежде возражал против ее связи с Байроном, узнав о жестоком обращении с ней мужа, так резко изменил свое мнение, что вызвал графа Гвиччиоли на дуэль.

Даже те горожане, которые знали о скверной ситуации в палаццо Гвиччиоли, приняли сторону Терезы; они аргументировали это тем, что граф давно знал об этой связи и принимал ее. Более того, то обстоятельство, что он занимал деньги у Байрона и даже пытался использовать жену, чтобы выпросить еще несколько тысяч гиней у его светлости, не только бросало тень на графа, но и позволяло считать его своего рода сутенером. Кроме того, граф настаивал, чтобы жена делила с ним ложе и после того, как призналась в неверности, что тоже не возвысило его в глазах людей. Вся Равенна, включая священников, кардиналов и шпионящих слуг, принимала участие в этом хэппенинге «плаща и шпаги»[76].

Граф надеялся, что разрешение на раздельное проживание не будет получено. Он не хотел терять Терезу и быть униженным в глазах ее знатных родственников, но более всего он не хотел выплачивать ей по сто скудо ежемесячно. Он предпринял несколько шагов, включая обращение к папскому легату в Равенне, нанял соглядатаев, следивших за Байроном не только как за участником адюльтера, но и как за очень опасным агентом, ведущим подрывную деятельность, то есть врагом Ватикана.

В июле 1820 года после двух месяцев напряженного ожидания граф Гамба получил папский декрет, утверждающий, что для нее долее невозможно «жить в мире и безопасности со своим мужем». Он переслал его Терезе вместе с нравоучительным письмом от Антонио Рускони, кардинала-легата Равенны.