Мальчик из Уржума - Голубева Антонина Григорьевна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/42
• Следующая

Наглядевшись на каторжную жизнь рабочих, Сергей в тот год написал в Уржум такое письмо:

"...Например, здесь есть завод Крестовникова (знаете, есть свечи Крестовникова), здесь рабочие работают день и ночь и круглый год без всяких праздников, а спросите вы их, зачем вы и в праздники работаете, они вам ответят: "Если мы не поработаем хоть один день, то у нас стеарин и сало застынут, и нужно будет снова разогревать, на что понадобится рублей пятьдесят, а то и сто". Но скажите, что стоит фабриканту или заводчику лишиться ста рублей? Ведь ровно ничего не стоит. Да, как это подумаешь, так и скажешь: зачем это один блаженствует, ни черта не делает, а другой никакого отдыха не знает и живет в страшной нужде? Почему это, как вы думаете?.."

В то время, когда Сергей писал это письмо, ему было семнадцать лет. Он смотрел вокруг широко открытыми глазами и многое видел. А глядеть было на что.

Вся страна напоминала пороховой склад, опутанный целой сетью тлеющих фитилей. Дело шло к девятьсот пятому году. То там, то здесь вспыхивали забастовки и стачки.

Шли глухие слухи о том, что не всё спокойно и в армии. У солдат и матросов находили революционные листовки. Видно, нижним чинам надоело терпеть зуботычины и муштру.

Камеры в тюрьмах не пустовали. В одиночках сидело по-двое. "Крамольников" с каждым годом становилось всё больше. Они были повсюду - и на заводах, и в армии, и среди студенческой молодежи.

В листовках и прокламациях, на тайных сходках и в открытых выступлениях на улице звучали призывы к борьбе с самодержавием.

Так было по всей царской России, так было и в Казани. 21 января 1903 года по городу были расклеены и разбросаны прокламации.

Попали листовки и на Алафузовский, и на Крестовниковский, и на Свешниковский, и на пороховой, и на пивоваренный заводы, залетели они в мастерские и в типографии.

И даже на суконной фабрике Губайдулина, что в пятнадцати верстах от города, очутились крамольные листовки. Прокламации были напечатаны и на русском и на татарском языках. Говорилось в них так:

"...Нам надо соединиться - вступить в общую семью рабочих-борцов, которая у нас называется "Российская Социал-демократическая Партия".

"Мы, сознательные казанские рабочие, уже вступили в эту партию и призываем всех наших товарищей примкнуть к нам. Так подумайте же крепко об этом, товарищи, и, организовавшись в кассы, в кружки, союзы, подавайте нам свою мозолистую братскую руку и смело вперед, в борьбу, вместе со всеми униженными и обиженными, на наших угнетателей и грабителей".

Такие листовки были наклеены на столбы, на дома, на заборы.

Часам к двенадцати дня полиция рассыпалась по всему городу и принялась уничтожать листовки, но они были приклеены "на совесть" и отдирать их было трудновато.

Орудуя шашками, словно ножами, соскабливали городовые крамолу со стен. А под ногами у них то и дело вертелись мальчишки-татарчата, которые раздавали публике точно такие же листовки, словно это были самые обычные ежедневные газеты. Городовые не знали, что им делать сначала: ловить ли чертенят-мальчишек или соскабливать листовки со стен.

Чуть ли не каждый месяц то в одном районе города, то в другом полиция разгоняла демонстрации.

26 октября в Казани умер арестованный студент, социал-демократ Симонов. Два месяца провел он в тюрьме и четыре месяца - в окружной психиатрической больнице. Больница оказалась хуже тюрьмы. Студента нарочно поместили в отделение, где содержались самые нечистоплотные из душевнобольных. Его лишили прогулок и не выпускали даже на больничный двор. Четыре месяца дышал он спертым воздухом, а у него была чахотка.

Он лежал в больнице, но никто его не лечил. Врач к нему даже и не заглядывал, но зато каждый день его палату неизменно посещали жандармы и следователи. Они старались выпытать у полумертвого Симонова имена тех людей, которые участвовали вместе с ним в революционной организации.

И вот Симонов умер.

Огромная демонстрация студентов и рабочих была ответом на это убийство. Симонова провожали на кладбище с красными венками и с революционными песнями. А через несколько дней, 5 ноября, в годовщину Казанского университета, в память Симонова была устроена вторая демонстрация, какой в Казани еще не видели. Полиция разогнала студентов и рабочих нагайками. Тридцать пять студентов было арестовано.

В демонстрации 5 ноября вместе с другой учащейся молодежью участвовали и ученики промышленного училища.

Долго волновалась казанская молодежь после этого памятного дня. То и дело в университетских аудиториях и на частных квартирах устраивались сходки.

На заводах и фабриках возникало всё больше и больше тайных, подпольных кружков, которыми руководили студенты - социал-демократы.

Студент, к которому направил когда-то Сергея Христофор Спруде, тоже был социал-демократом и руководителем кружка.

Звали его попросту Виктором, без всякого отчества, парень он был простой и веселый. Глядя на его безусое, мальчишески-насмешливое лицо, трудно было поверить, что ему под тридцать лет. Только по его выцветшей, когда-то синей, а теперь голубовато-серой фуражке можно было узнать в нем старого студента.

Сергей изредка бывал у него, просиживал с ним целые вечера, спорил, пил чай и уходил домой, унося под шинелью брошюрки, газеты, а иной раз и объемистую книгу.

Однажды вечером, вскоре после похорон Симонова, Сергей зашел к Виктору.

- Вас-то мне и нужно, - сказал Виктор. - Может, вы мне что-нибудь посоветуете.

Сергей сел на старый, продавленный диван, а студент начал ходить по комнате, дымя папиросой и, видимо, что-то обдумывая.

Потом он подсел к Сергею поближе.

- Послушайте, - сказал он, - у вас в механических можно было бы что-нибудь смастерить так, чтобы начальство об этом ничего не знало?

- А что именно нужно? - спросил Сергей прямо. - Ведь вас, вероятно, не гидравлический пресс интересует и не кронциркули...

Виктор засмеялся.

- Пресс не пресс, а что-то в этом роде. Понимаете, какая история... Нам нужно кое-что тиснуть. Срочно. В большом количестве экземпляров. А на гектографе далеко не уедешь. Так вот, не можете ли вы что-нибудь изобрести? Станочек какой-нибудь или наборную коробку с валиком. Шрифт у нас есть типографские рабочие выручили.

Сергей задумался.

- Что ж, надо сообразить... Коробка - дело не такое хитрое. Но ведь это немногим лучше гектографа. Сотни две-три листовок напечатаете - и конец...

- Ну, что поделаешь, - развел руками Виктор. - В типографии Тимофеева, на Большой Проломной, можно было бы зараз и десять тысяч экземпляров напечатать, но там, пожалуй, нашего заказа не примут...

- Постойте, - сказал Сергей. - Мне кое-что пришло в голову.

- Ну, ну?

- У нас в механических мастерских сейчас чинят одну штуку, которая могла бы для этого дела пригодиться. Не хуже тимофеевской будет, но только много поменьше.

- Это было бы замечательно, - сказал Виктор вставая.

Сергей тоже встал.

- Так вот, значит, я попробую ее достать и передать вам. Она к нам прислана из какого-то общества помощи слепым. Но сейчас, я думаю, она нужнее зрячим... Только надо сообразить, как всё это устроить.

- Добре, - сказал Виктор. - Завтра я сообщу об этом своим, а вы мне скажете, как обстоит дело. Приходите вечером в городской театр. Там встретимся.

Разговор этот происходил 13 ноября. А к 15 ноября Сергей надеялся уже исполнить свое обещание.

Но 14-го случилось событие, которое неожиданно помешало этому делу.

Глава XXXVIII

ШКОЛЬНЫЙ БУНТ

14 ноября в Казанском городском театре был устроен спектакль-концерт в пользу неимущих студентов. Участвовали в концерте сами же студенты.

Еще за несколько дней до этого в городе поговаривали о том, что студенческий концерт непременно закончится демонстрацией.

К ярко освещенному подъезду театра то и дело подходила молодежь. Перед широкими ступенями не спеша, вразвалку прохаживались городовые. Сегодня их было особенно много, - видно, полицеймейстер прислал усиленный наряд.

• Предыдущая
• 38/42
• Следующая