Победа. Книга 1 - Чаковский Александр Борисович - Страница 49
- Предыдущая
- 49/84
- Следующая
– Вы ошибаетесь, господин Гопкинс, – отрицательно покачав головой, сказал Сталин. – Проблема Польши, как выяснилось, в другом.
– В чем же? – почти одновременно спросили Гопкинс и Гарриман.
Глаза Сталина неожиданно сощурились, на губах заиграла злая улыбка, открывая подпалины усов и пожелтевшие от постоянного курения зубы.
– В том, – медленно проговорил он, – что Советский Союз хочет иметь своим соседом дружественную Польшу, а господин Черчилль и его лондонские поляки желают воскресить на наших границах систему санитарного кордона.
– Но ни у правительства, ни у президента Соединенных Штатов такого намерения нет! – быстро сказал Гопкинс.
– Господин Гопкинс, конечно, лучше знает намерения Соединенных Штатов. Что же касается меня, то, говоря о санитарном кордоне, я прежде всего имел в виду Англию. Английские консерваторы не желают дружественной Советскому Союзу Польши и хотят создать там правительство, соответствующее их намерениям. Но мы на это не согласимся. Уверен, что и поляки тоже.
Сталин говорил сухо и отчужденно. А ведь еще совсем недавно он был добродушен, подчеркнуто вежлив, даже мягок…
Гопкинс хорошо знал, что, сказав «нет», Сталин уже не отступит ни на шаг.
С внезапной тоской Гопкинс подумал, что напрасно приехал сюда, напрасно, вопреки врачам, встал с постели, напрасно пересек океан и напрасно сидит теперь в этом кремлевском кабинете.
Размышляя о неминуемо близкой смерти, Гопкинс говорил себе, что прожил жизнь не зря. Добившись, чтобы России была оказана помощь, он не подвел ни свою страну, ни столь любимого им президента. Он не обманул и этого порой загадочного, порой прямолинейно-жесткого не скрывающего своих намерений человека, который сидел сейчас напротив него. Большинство людей в Вашингтоне – в Белом доме и на Капитолийском холме – считали Сталина восточным деспотом, коварным византийцем, чуждым, враждебным всему тому, чем руководствовались в своей жизни американцы. Гопкинс знал, что порой этот человек может быть и жестоким, безжалостным. Однако он всегда поражал Гопкинса своей прямотой и, несомненно, огромной волей.
«Чьи же интересы я защищаю в Москве на этот раз?» – с горечью спрашивал себя Гопкинс. Рузвельта?
Но его уже нет на свете. Трумэна? Но Гопкинс недостаточно хорошо знал этого человека, столь случайно оказавшегося президентом Соединенных Штатов. Черчилля? Его Гопкинс знал хорошо. Перед отъездом Гопкинса в Москву Трумэн показал ему последние письма и телеграммы Черчилля. Дым войны еще заволакивал небо Европы. Рука об руку сражаясь за дело победы, еще гибли люди – русские, американцы и англичане, – а строки, написанные Черчиллем, дышали ненавистью к русским.
…Человеку, которого звали Гарри Гопкинс, оставалось жить не больше года. Он всегда был истинным американцем. Поэтому воспринимал как само собой разумеющийся тот факт, что его страна выходила из войны самой богатой, почти не пострадавшей от военной бури, если не считать жертв, которые унесло и еще продолжало уносить сражение на Дальнем Востоке. Но исход и этой войны – Гопкинс, естественно, знал о секретном ялтинском соглашении – был теперь тоже связан с Советским Союзом. Все это должно было привести и действительно привело Гопкинса к самому важному для него выводу: будущее мира прямо зависит от отношений между его страной и Россией…
Как бы Гопкинс ни старался казаться спокойным, сейчас его раздирали противоречивые чувства. Он вынужден был вести словесный бой со Сталиным из-за Черчилля.
Отдавая должное уму и воле британского лидера, он, как и президент Рузвельт, никогда его не любил.
Дома, в сорок первом году в Кремле и уж конечно совсем недавно в Ялте все казалось Гопкинсу ясным. Сейчас же он находился в смятении. В польском вопросе Сталин был, конечно, прав, но в то же время в ушах Гопкинса звучали панические предупреждения Черчилля о «закате Европы», если она станет «красной».
Наконец Гопкинс решился нарушить тягостное молчание.
– Господин Сталин, – твердо произнес он, – я представляю здесь не британского премьер-министра, а президента Соединенных Штатов. Хочу заверить вас, что президент хочет существования такой Польши, которая дружески относилась бы к Советскому Союзу. Более того, вдоль всех советских границ он хочет видеть дружественные вам страны.
Сказав эти слова, Гопкинс подумал: «Хочет?..» Усилием воли он постарался погасить сомнения.
– Если это так, – уже прежним своим добродушным тоном произнес Сталин, – то насчет Польши мы могли бы легко договориться. Когда я говорю «мы», – пояснил он, – то имею в виду и поляков и Советский Союз.
Сомнения снова проснулись в душе Гопкинса. «Не слишком ли категорически сказал я о позиции Трумэна? – думал он. – Достаточно ли учитываю тот факт, что уже не Рузвельт является сейчас президентом Соединенных Штатов…»
Впрочем, отношения между Рузвельтом и Гопкинсом тоже не всегда развивались гладко. Иногда Рузвельт отдалял от себя своего помощника. Затем приближал его снова.
Но главное, в чем Рузвельт и Гопкинс всегда находили общий язык, была взаимная вера в то, что надежной гарантией будущего мира является сотрудничество с Советским Союзом. Пусть не всегда и далеко не во всем. Но сотрудничество в главном – в том, от чего зависит мир на земле.
Что же касается Трумэна… Новый президент недвусмысленно дал Гопкинсу понять, что намерен во всем следовать линии покойного президента. Следовательно, Гопкинс имел право сделать свое заявление. И все же…
Гопкинс снова напомнил Сталину, что общественное мнение Америки меняется, что антисоветские настроения растут, но что готовность маршала положительно решить польский вопрос, несомненно, будет способствовать улучшению ситуации.
– Конечно, польский вопрос можно уладить, – с едва уловимой усмешкой сказал Сталин. От него не укрылось, что Гопкинс повторяется. – Но только не в том случае, если британские консерваторы попробуют возродить санитарный кордон.
Точка над «и» была поставлена. К вопросу о Польше возвращаться более не следовало.
– Разумеется, – снова заговорил Гопкинс, – Польша не единственный вопрос, который мне поручено поставить. У президента Трумэна есть, например, желание встретиться с вами, господин маршал, и обсудить все проблемы, возникающие в связи с окончанием войны в Европе.
Сталин молча наклонил голову.
– В случае вашего согласия, – продолжал Гопкинс, – можно было бы наметить время и место такой встречи.
– Относительно места я уже ответил президенту, – сказал Сталин. – Мы предлагаем Берлин.
– Очевидно, президент получил это ваше послание после моего отъезда из Вашингтона.
– Молотов вручит вам и господину Гарриману копии, – сказал Сталин.
Молотов тотчас же сделал пометку на лежавшем перед ним листке бумаги.
– Мы ожидаем, – снова заговорил Гопкинс, – что Советское правительство назначит своего представителя в Контрольном совете для Германии. Нашим представителем президент уже назначил генерала Эйзенхауэра…
– Что же, – сказал Сталин, – Советский Союз будет представлять маршал Жуков.
– Есть и другие вопросы. Например, о дате вступления Советского Союза в войну с Японией, о перспективе созыва мирной конференции, о составе комиссии по репарациям…
– Мы готовы обсудить все это, – сказал Сталин, – вы, очевидно, еще не раз встретитесь с Молотовым. Что же касается меня, то я всегда готов вас видеть.
– Тогда, может быть, сегодня мы не будем больше отнимать у вас время, – сказал Гопкинс, поглядев на Гарримана. Тот кивнул.
Американцы сделали движение, чтобы подняться со своих мест, но Сталин остановил их движением руки.
– Мне хотелось бы кое-что высказать, прежде чем мы расстанемся, – спокойно сказал он. – В начале нашей беседы господин Гопкинс сослался на общественное мнение Америки. Я не хочу использовать советское общественное мнение в качестве маскировки и буду говорить от имени Советского правительства и от себя лично. Вы сказали, господин Гопкинс, – пристально глядя на американца и как будто желая проникнуть в самую глубину его души, продолжал Сталин, – что в американских кругах произошло охлаждение к Советскому Союзу. Да, мы это чувствуем Соединенные Штаты не только без всякого предупреждения начали маневрировать с поставками по ленд-лизу. Вместе с Англией вы односторонне провели акт капитуляции немецких войск в Реймсе без нас. Потребовалась вторая берлинская, капитуляция, чтобы восстановить справедливость. Вы, – делая ударение на этом слове, повторил Сталин – задерживаете значительную часть немецкого торгового флота, на который имеем право и мы. Есть и некоторые другие факты, – он сделал легкое движение рукой – о них мы еще успеем сказать. Таким образом, возникает вопрос: нет ли у Соединенных Штатов намерения оказать давление на Советский Союз, вести с ним переговоры под нажимом? В таком случае мне хотелось бы… разрушить эти ваши иллюзии.
- Предыдущая
- 49/84
- Следующая
