Операция «Молот». Операция «Гадюка-3» - Уэйджер Уолтер - Страница 3

— Прошу прощения, мистер Карстерс. — В дверях появился высокий лысеющий дворецкий. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов Америки лучезарно улыбнулся, полагая, что в любом случае ничто не сможет нарушить его заманчивых планов на этот вечер.

— Прошу прощения, сэр, за вторжение, — в замешательстве продолжал обычно хладнокровный прислужник, — но вам только что передали весьма необычное сообщение по телефону. Звонивший уверял, что речь идет о жизни и смерти.

Карстерс, точно добродушный тигр, довольно ухмыльнулся и в один присест осушил свой бокал. Шведская танцовщица поняла, что хозяин дома заинтригован.

— И в чем же суть сообщения, Родмен? — спросил коллекционер оружия.

Ливрейный лакей вздохнул, покачав головой, вытащил из кармана клочок бумаги и вперил в него взгляд.

— Может быть, это розыгрыш, сэр, в таком случае я прошу прощения. Если я правильно понял, то вот что вам передали. Цитирую: «Дядя Чарльз потерял авторучку. Приезжай на ферму. Четверг. В девятнадцать ноль-ноль. Условия: черное». Конец цитаты. Я спросил, кто звонит, — предваряя вопрос хозяина, поспешил добавить слуга, — и вам просили передать, что звонила Мария Антуанетта.

— Но звонил мужчина, — заявил Карстерс.

Он не спрашивал. Он и так знал.

— Да, мужчина. Это что, какая-то игра, сэр? — спросил озадаченный дворецкий.

— Ну, в общем, да, — задумчиво произнес коллекционер оружия. — Хотя вряд ли многие согласились бы со мной. Причем многие из тех, кто согласился бы, уже мертвы.

Балерина заморгала, не понимая, что это все значит. Карстерс подошел к бару и смешал еще две порции великолепного мартини. Он поставил серебряный шейкер, замер на мгновение, о чем-то размышляя, и улыбнулся:

— Дядя Чарльз потерял свою авторучку. Так, так, так, — произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно, и, взяв бокалы, направился к красивой блондинке.

— Пи-Ти, Пи-Ти, что это такое? — спросила она.

Коллекционер, обнажив великолепные зубы, одарил ее своей знаменитой улыбкой, которая не раз появлялась на обложке журналов «Лайф», «Эсквайр» и «Пари-матч», и потом обезоруживающе пожал своими изумительными плечами.

— Как было сказано, речь идет о жизни и смерти, дорогая, — ответил он. — Вот и все — и ничего более.

Он сделал три шага к стене и остановился.

Миллионер произнес: «Спасибо, Родмен». Дворецкий в ту же секунду удалился, а Карстерс подумал, что стоит достать металлический зеленый чемодан. Она все равно не догадается, что там, рассудил он, и поэтому нажал на деревянную панель обшивки стены. И вдруг — как в старых боевиках — стена отъехала вглубь. Он запустил руку в образовавшийся проем и достал запыленный металлический чемодан зеленого цвета. Гостья не спускала с него глаз.

— Позвольте вам объяснить, — сказал Карстерс, глядя на нее тем странным своим взглядом, в котором соединялись угрюмость и озорство. — У меня нет никакого дяди Чарльза, но меня весьма беспокоит судьба его авторучки. Я-то думал, что она давно потеряна, и безвозвратно, но вот старушка Мария Антуанетта нашла ее. Поэтому мне необходимо завтра же уехать.

— Но вы дали мне обещание прийти завтра на мое вечернее выступление, — запротестовала гостья.

Теперь требовалось срочно уладить возникшую неувязочку, но это ему не составит труда, ибо если и были на свете три вещи, с которыми у П. Т. Карстерса никогда не возникало затруднений, то две из них имели самое непосредственное отношение к женщинам. И сейчас он точно знал, что надо делать.

— Мне очень жаль, дорогая, — очень убедительно сказал он, наклонился к ней и поцеловал. Потом взглянул в ее сияющие глаза и покачал головой в знак нескрываемого огорчения. Эта добрая душевная женщина не играла с ним, в ней не было ни грана фальши, но была какая-то неукротимая звериная страстность, столь же безошибочно угадываемая в ней, сколь и манящая. Он снова ее поцеловал, теперь продолжительнее, потом крепче обнял ее и нежно приласкал. Она подалась к нему и стала медленно тереться о его бедро. Глаза у нее были широко раскрыты и оставались такими на протяжении последующих восьмидесяти минут, в течение которых они занимались любовью. Они покинули постель лишь в десять вечера и, покончив с бренди, в первом часу ночи вновь возлегли на ложе любви. Когда она пробудилась на следующее утро в одиннадцать, на ее заспанном лице все еще сияла улыбка, и она увидела, что он сидит на краю кровати и наблюдает за ней нежным взором.

Поцелуи, объятия, пожелания доброго утра.

— Тебе правда надо ехать? — спросила она.

— Дело чести. У меня нет выбора, — заявил он будничным тоном, не терпящим возражений.

— Ты удивительный человек, — произнесла она, но в ее голосе не было ни тени мольбы.

— Возможно, но когда-то я был много хуже. Это так, между прочим, — признался он грустно, разглядывая ее соблазнительные формы. — В молодости я, знаешь ли, не без успеха грабил банки, я был вором и преступником.

Она рассмеялась. У этих американцев такое восхитительно мрачное чувство юмора.

— Я не шучу, — настаивал ее красивый любовник. Он потрепал ее по плечу: ее глаза раскрылись шире, и она шумно вздохнула. — Я ни капельки не шучу, три года я был членом лихой банды — в нашем деле мы не знали себе равных.

Сквозь отворенную дверь спальни он увидел зеленый металлический чемодан и подумал о Сэмми. Мария Антуанетта, конечно же, не дурак, без колебаний заключил про себя Карстерс, но если дело и впрямь столь трудное и важное, как он о том интуитивно догадывался, тогда им не обойтись без Сэмми Гилмана. Нелишним будет также вызвать и неугомонного итальянца.

Сэмюэль Мордекай Гилман, невысокий коренастый человек с серыми глазами и неукротимой страстью к вычислениям, выглянул из окна своего кабинета на гирлянду светящихся неоновых огоньков и машинально начал подсчитывать затраты на освещение высящегося перед ним большого отеля. От этой привычки не было никакого спасения, ибо мозг Гилмана, помимо его воли, проявлял свой математический талант, и к тому же этот мозг был наделен памятью, в которой застревало множество разнообразнейших фактов и фактиков, включая и стоимость киловатт-часа электроэнергии в Лас-Вегасе. Запоминание подобных данных не имело никакой иной цели, кроме как отвлекать его ум от суматошной круговерти лас-вегасской жизни. Даже будучи храмом удовольствия, воздвигнутым посреди пустыни и призванным развлекать и ублажать, сей град предлагал слишком много искушений, которые выстраивались в бесконечную иррациональную последовательность. Хотя, размышлял он, по существу никакой последовательностью тут и не пахло.

Гилман при этом имел в виду цифры на рокочущих колесах рулетки, и горки разноцветных фишек, и круглосуточно работающих дантистов, и «мгновенную регистрацию брака в часовне с орхидеей для новобрачной» всего за тридцать девять долларов и девяносто пять центов, и эскадроны малорослых телохранителей, и взводы крупных блондинок из кордебалета, и нескончаемый двадцатичетырехчасовой световой день, когда люди завтракают в три пополудни и никого это не удивляет. Жизнь здесь текла размеренно и спокойно, все шло как по маслу, на протяжении всех трехсот шестидесяти пяти дней в году, так что никогда нельзя было сказать, в какое время следует чистить зубы, а в какое — снять девочку на улице или разводиться. Как бы там ни было, климат тут райский, жалованье отличное, а пироги с сыром не хуже, чем в Нью-Йорке. Ни загрязненности воздуха, ни уличной преступности, проблем с паркингом никаких, а вокруг масса симпатичных женщин, у которых — как выражается Фрэнк Лессер — ослепительные зубы и отсутствуют фамилии.

Мистер Гилман обратился к своему арифмометру и не смог сдержать улыбки при виде итоговой суммы. Конечно, он был прав. Он мог бы обнаружить этот чертов прибор, если бы удосужился хорошенько поискать, ибо сам был почти что экспертом по электронике. Но ему доставляла особое удовольствие мысль, что можно доказать наличие скрытого «балующего» устройства лишь с помощью математических расчетов. Ему нравилось не ошибаться.