Союз нерушимый (СИ) - Каштанов Михаил - Страница 21

Ну что ж, поделиться опытом с союзником дело святое. Тем более, что вряд ли этот опыт им пригодится. Ничего похожего по характеристикам и, тем более, по вооружению на СБ-2, созданного КБ Архангельского, у японцев не было. Так что Родин ничем не рисковал, в подробностях описывая сегодняшний воздушный бой. Тем более, что к разговору уже присоединился Полынин, и общение приобрело официальный статус. А по окончании митинга официальная часть плавно перешла в неофициальную.

Началось все с тоста за доблестных союзников во главе с императором Хирохито. Чтобы японец не выпил за императора - да ни в жисть! Вот только водка - это не сакэ, даже если она не подогретая. Не успел полковник прийти в себя от потребленного, как уже звучал тост за Красную Армию и товарища Сталина. Ну как тут отказаться? Третий, как и обычно, за тех, кого уже рядом нет. Это произвело впечатление на японца, пожалуй, сильнее, чем всё остальное. Ну, а дальше уже по накатанной. Но то, что для русского хорошо - для японца смерть. Ну, или её подобие. Особенно на утро после такого застолья. Правда, увидеть утренние страдания полковника Танаги Родину не довелось. Откуда-то нарисовались ординарец с переводчиком и уволокли пытающегося что-то петь, причем по-русски, пьяного в стельку самурая. А ведь и выпили всего ничего...

А на следующий день всё завертелось. Информация о необычном воздушном бое по цепочке дошла до Москвы. Что и почему там делалось, сказать, конечно, нельзя, но решение, судя по стремительности исполнения, было принято на самом верху. 'Подать сюда героического летчика и его не менее героический экипаж. И немедленно'! А приказы в армии, как известно, не обсуждаются, а выполняются. Из Харбина уже вылетел самолет, и ни какой-нибудь Г-2, а современный Бар-3. Бумаги оформили с невероятной скоростью. Побрились. Оделись. Попрощались. А вот и красавец Бар-3, в девичестве Сталь-7. Ковровая дорожка. Мягкие кресла с белыми чехлами. Прощай Китай! А может быть - до свидания?

Пантюшин.

В один из дней незаметно наступившей осени, Андрей, отработав ставшую уже привычной ночную смену в радио-лаборатории, примчался на завод. Переоделся в спецовку, наскоро бросив в рот пару кусков сахара, и совсем уже собрался направиться в сборочный цех, когда его придержал за рукав бригадир Григорий Фомич. Придержал и буквально силком затащил в свою каморку. Ну, каморка не каморка, а скорее, небольшая выгородка в цехе готовой продукции рядом с главными воротами.

В каморке этой имелся стол с парой табуреток и предмет особой гордости Фомича и зависти других бригадиров здоровенный банковский сейф с царским орлом на передней дверце. Хранился в сейфе неприкосновенный запас на все случаи жизни - опытный рабочий знает, где и как себе запасец организовать без ущерба общему делу. Ну, допустим, сожжет кто-нибудь хитрый резец по металлу или сверло, а Фомич сейф откроет и выдаст замену. Правда, перед этим отвесит подзатыльник, невзирая на возраст - следи! Нет, орла-то, ясное дело, давно в металлолом отправили, а на его место Фомич вешал переходящий красный вымпел, который довольно часто вручался именно их бригаде. Была в этом заслуга, прежде всего бригадира и совета бригады, куда выбирали самых опытных и знающих рабочих. Совет избирался на общем собрании бригады по числу участков, на которых бригада работала. И входили в него на самом деле опытные и знающие - а зачем рабочему человеку трудовую копейку терять? Можно, конечно, и на красивые слова повестись и гладкие обещания, но когда дело к расчету подойдет, тут и начнешь локти кусать, да поздно будет. Словами и обещаниями и сам сыт не будешь и семью не накормишь. Поэтому баламуты и говоруны в бригаде не держались, мигом в отдел кадров налаживались. А с такой 'рекомендацией' удержаться на заводе было трудно - дармоеды и болтуны никому не нужны. Строго было в бригаде. Фомич даже своих сыновей в бригаду не взял, не хочу, говорил, тут келейность разводить. 'Весь наш завод есть большая семья. А в семье не важно, кто и где трудится, главное, чтобы пользу приносил. Вон, Шулейкину или Митрохину тоже хорошие рабочие руки нужны. Что, мне жалко, что ли? Для общей-то пользы'.

- Не суетись, паря, присядь. Ты когда последний раз в зеркало гляделся?

- Да не помню уже, дядь Гриш. А в чем дело-то? Опять шкура слазить начала?

- Да с тебя не только шкура, мясо скоро отваливаться начнет. Ты у нас сроду телесами не отличался, а сейчас вообще на шкелет похожий - щеки впалые, нос острый. Сегодня опять, поди, не завтракал? Во-о-от, киваешь, а митькина Ольга говорит, ты и обедаешь не всегда. Не дело это, Андрюха. Сам же знаешь, сколько нам еще работы. А кто её делать станет, если сами себя изводить будем?

- Так интересно же, дядь Гриш! И ничего я себя не извожу, не хочется просто, некогда.

- Не хочется ему. У молодежи всегда шило в одном месте, сам такой был. А всё одно - жить нужно быстро, но не торопясь. От торопливости штаны падают. Смекаешь?

- Точно! Как у Зябликова, когда он от дружинников удрать пытался. И удрать не удрал, и штаны на заборе оставил.

- Ну, посмеялись и будет. Ты мне скажи, что за лекции такие ты придумал?

- Дядь Гриш, а я думал, Вы забыли.

- Хе. Я, может, потому и бригадир, что помню всё. И даже как ты...

- Дя-я-ядь Гриш... Сказал же, что виноват. Не подумал тогда. Я же извинился перед ребятами, ну, сколько можно?

- А столько, сколько нужно. Чтобы не забывал и всегда помнил, что ты не один живешь и работаешь. Что вокруг тебя люди, советские люди, твои товарищи. И даже Стёпка Быстров, хотя он и тот еще баламут. Так что там за лекции?

- Да я уговорился с Александром Тихоновичем, начальником лаборатории, что он попросит главных своих инженеров рабочим о радио рассказать. Нужное ведь дело, перспективное. Сами же знаете, приёмники в магазинах уже продаются. А скоро их станет еще больше. Должны же люди понимать, что там и как? И спор там у меня с одним вышел. Любит он всякие умные слова говорить, а сам как Быстров - говорить говорит, но не понимает. И товарищ Углов меня поддержал - если ты, говорит, не умеешь про свою работу простыми словами рассказать, то и сам её не понимаешь. Вот я и хотел с Вами договориться, когда можно будет их пригласить.

- А что, правильно рассуждаешь. Это и нам, старым перцам, интересно послушать знающих людей. А молодежи еще и полезно - им скоро, кому доверим, в армию идти служить, а там без техники никак. Мне племяш писал, что у них в кавалерии сейчас не то, что у нас, в гражданскую, посыльных не посылают, радио уже используют. Мало пока только, ну, так сделают сколько надо. Не одни мы работаем, радио тоже рабочие люди делают, понимают. Так что, я не против. Только мыслю, что в цех их приглашать нельзя. Во-первых, нечего им тут делать, сам понимаешь. А во-вторых, негде им свои картинки будет повесить, не на лодки же, в самом деле? А давай-ка мы после смены к Михал Архипычу прогуляемся. Заводской Дом культуры для лекции будет в самый раз. Все поместимся, или ты думаешь, что послушать только наша бригада придёт? Держи карман шире, ползавода сбежится.

Как в воду глядел мудрый Григорий Фомич - на первую лекцию про радио собралось если и не половина завода, то уж все свободные смены точно. В некоторых цехах, например литейном и формовочном, рабочие даже остались ждать, потому что у них смена заканчивалась за три часа до начала лекции. Ну, еще бы, если парторг завода Зарубин, буркнув что-то про 'смычку рабочего класса с трудовой интеллигенцией' распорядился на всех проходных и в заводоуправлении повесить плакаты-объявления.

Товарищ Зарубин в краевой парторганизации слыл известным возмутителем спокойствия. Особенно после того, как на краевой партконференции открыто возразил секретарю крайкома А.А. Жданову на попытки вмешаться в дела завода. 'Партия обязана людей правильно воспитывать, а не лезть в производственные дела. Для этого у нас Совнархоз есть и нарком, перед ними и отчитываемся. От них и по шапке в случае чего получаем. А вот почему торговля работает из рук вон плохо, так что рабочие не довольны, и мыла днем с огнем не найдешь, и как собираются это исправить, я в отчетном докладе не услышал'. После таких слов Зарубину тут же влепили строгий выговор с занесением за 'неправильное понимание роли партии'. В это время подобная формулировка практически означала приговор, и на старого партийца многие начали смотреть как на покойника. Многие, кроме рабочих и настоящих коммунистов. Да и развития эта история не получила, поскольку через три месяца после конференции товарищ Жданов ушел 'на повышение', укреплять советскую власть в Закавказской республике. А оставшиеся после него партийные 'ребята-бюрократы' развивать историю дальше не стали, посчитав, что у Зарубина есть какая-то поддержка в 'верхах'. До их седалищного нерва никак не доходило, что время партийной халявы кончилось. Что сегодня дело обстоит просто: умеешь - делай, не умеешь или не хочешь - сам виноват, но доппаек 'за руководство промышленностью' ты больше не получишь. Но последствия у этой истории были, да еще какие! Потому, что авторитет Зарубина и заводской парторганизации, которая полностью поддержала своего секретаря, у рабочих вырос неимоверно. И не только у рабочих 'Красного Сормово' - дня не проходило, чтобы Зарубину не поступало предложения перейти на другой завод. Но на них он отвечал всегда одинаково: 'Я 'Борец за свободу - товарищ Ленин' на борту первого советского танка вот этими руками писал. Какой еще другой завод'?