Властелины Срединной Тьмы - Чалкер Джек Лоуренс - Страница 5
- Предыдущая
- 5/73
- Следующая
Окинув взглядом его маленькую хижину, она первым делом заявила:
– Да в этой халупе смердит так, словно тут валяется падаль! Не могу понять, как мужчины умудряются терпеть эту грязь, когда достаточно нескольких минут, чтобы вытряхнуть то, чему полагается лететь по ветру, и позволить духам жизни изгнать всю мертвечину!
Не обращая внимания на протесты, она вытащила наружу его одеяла и запасную одежду, а когда взялась за тюфяк, ему волей-неволей пришлось помочь ей, и вскоре он обнаружил, что помимо своего желания вовлечен в большую уборку – хотя бы затем, чтобы спасти те вещи, которыми дорожил. Она принесла с собой кое-какую утварь и немного припасов, одолженных у Четырех Семейств, и оказалось, что она замечательно готовит, хотя на его вкус она несколько злоупотребляла острыми специями: вызванный ими пожар во рту долго не утихал. Но он и не подумал сказать ей об этом. Пока не пройдет ломка, он не способен обеспечить свое существование здесь, на своей родной земле. В этом заключалась ирония его положения, и именно поэтому в первое время ему приходилось почти во всем полагаться на Четыре Семейства. Его коробочка для соли, вмещавшая порцию, достаточную для средних размеров оленя, была вычищена и, как и полагалось, наполнена солью. Он почувствовал себя задетым и вознамерился сам пойти на добычу, хотя и понимал, что сейчас ему не управиться даже с оленем, не говоря уже о бизоне; но в реке он поймал трех вполне приличных сомов.
По сути дела, ему начинала нравиться и она сама, и тот порядок и домовитость, которые она принесла в его жилище. Временами ему даже казалось, что он женат, хотя вечером она уходила к себе домой, и они, разумеется, не разделяли постель. После горячей тушеной рыбы с приправами он сдался наконец и стал с ней сердечнее. Она говорила только по-хайакутски и всю свою жизнь прожила в племени, однако ее взгляд на вещи оказался причудливой смесью старого и нового. Она жила в своем мире, но знала, что есть и другой мир, более обширный – и совсем иной.
В некотором смысле она сама была жертвой племенной культуры. Ее выдали замуж пятнадцати лет, потому что за год до этого отец Танцующей в Облаках погиб на охоте, а мать умерла еще раньше, во время вторых родов. Ребенок тоже не выжил. В племени не было места сиротам, и девушку сразу же взял к себе ближайший родственник, ее дядя, но он был стар, увечен и беден. С Кричащим как Гром ей не повезло: он был намного ее старше и обладал несноснейшим характером; воином он не был и быть не хотел. Он называл себя лекарем, но, по сути, был всего лишь помощником знахаря, то есть содержал в порядке все принадлежности и подавал их в нужный момент, а еще помогал в приготовлении лекарств и снадобий. Занятие не особо почетное, но ему не хватало способностей, чтобы добиться более высокого положения.
В довершение всего он оказался никудышным любовником. Дух его желал, даже страстно желал, но плоть оказалась если и не совсем слабой, то, мягко говоря, несколько вяловатой. Он очень переживал по этому поводу, тем более что никак не мог подтвердить свою мужественность иным путем, хотя бы воинскими подвигами, и в результате поощрял, а по сути дела, даже сам и устроил, ее связь с кротким слабоумным дурачком, который присматривал за животными и едва-едва умел говорить. Танцующая в Облаках по-женски жалела беднягу, чей разум оставался почти детским, хотя прочие способности оказались вполне зрелыми. Ее муж, старательно имитируя праздное любопытство, установил, что умственная ограниченность подставного любовника вызвана травмой при рождении и, следовательно, едва ли передастся по наследству, что его вполне устраивало.
В конце концов заподозрив, что муж собирается убить своего заместителя, как только она забеременеет, Танцующая в Облаках не выдержала. Стерпеть такое было выше ее сил. Положение становилось опасным: муж бил ее, гнал к любовнику, потом снова избивал. Злосчастный пастух на беду оказался недостаточно туп, чтобы оставаться безучастным. Он кинулся ее защищать, последовала схватка – и в результате Кричащий как Гром упал с проломленным черепом.
Она побежала к знахарю. Тот сделал все, чтобы замять историю, но в столь тесно связанном обществе это было просто невозможно. Впрочем, как это обычно бывает, слухи оказались весьма далеки от истины, и хотя, согласно обычаям племени, она должна была исполнять любые приказания мужа, все единодушно решили, что тот поймал ее на измене и поплатился за это жизнью.
Какой был вывод – нетрудно догадаться. Племя отвернулось от Танцующей в Облаках, и теперь, лишившись собственности и положения в обществе, она могла претендовать не более чем на роль прислуги. Единственной ее надеждой был повторный брак – но кто бы отважился взять в жены отверженную?
Никто – за исключением Козодоя. Разумеется, он отлично понимал, почему знахарь прислал ему именно ее, но играть в эти игры по-прежнему не собирался.
– Слишком уж ты мрачный, – упрекнула она его как-то за ужином. – Все сидишь и хмуришься, а вокруг твоей головы клубятся тучи. А ведь второй жизни у тебя не будет. Но ты позволяешь злым духам грызть свое сердце и забываешь о том, что в жизни есть и другие вещи.
Он изумленно уставился на нее:
– А ты никогда не чувствуешь ничего подобного? Мне кажется, у тебя для этого больше причин, чем у меня.
Она пожала плечами:
– Да, конечно. Оно все время прячется рядом и всякий раз, когда я забываюсь, подползает ко мне и кусает мою душу. И все же в мире столько красоты, а жизнь всего одна! Когда горе затмевает радость, это хуже смерти. Но я – женщина, а ты – мужчина, и тебе совсем непростительны такие мысли.
Ему стало неловко. Самое время было сменить тему.
– Высокая Трава говорит, что ты неплохо рисуешь, – сказал он. – Это правда?
Она вновь пожала плечами и попыталась сохранить безразличие, но было заметно, что она польщена.
– Я умею ткать узоры, мастерить ожерелья и украшения. Когда-то я раздобыла цветной земли с южных равнин и рисовала на коже и светлом дереве, но в этом нет ничего особенного. Мои способности невелики, я делаю это для собственного удовольствия.
– Я очень хотел бы посмотреть что-нибудь. Может быть, в следующий раз ты принесешь то, что считаешь лучшим?
– Конечно, если хочешь, но не жди многого. А вообще-то я не прочь попробовать рисовать на бумаге. Пока я не увидела ее у тебя, я и не знала, какая это чудесная вещь. – На самом деле она, разумеется, сказала не "бумага", а что-то вроде "тонкие-и-гибкие-листы-дерева", но Козодой перевел не задумываясь.
– Я дам тебе бумагу и палочки для рисования, – пообещал он. У него было с собой довольно много карандашей.
Она взяла их с почти детским восхищением, и оказалось, что рисует она не просто хорошо – превосходно. У нее был тот природный талант, который не сознает своего собственного блеска, рисовать для нее было так же естественно, как дышать, и она с трудом верила, что кто-то может этого не уметь. Линия, другая, небрежно наложенные тени – и на листе возникал лесной пейзаж или поразительно живой портрет кого-нибудь из ее племени.
Спустя несколько дней, когда она как раз собиралась нарисовать его портрет, неожиданно начался первый приступ. Болезнь подкралась неторопливо, как всегда, и в следующие полтора дня должна была развернуться вовсю. Он страшился ее, как страшились все, кому приходилось возвращаться на рекреацию, и, что хуже всего, от нее не существовало лекарств.
Он затрясся, словно в лихорадке, у него началась рвота.
– Я сбегаю за знахарем, – встревожилась Танцующая в Облаках, но Козодой запретил ей.
– Нет. Он ничем не поможет. Это будет ужасно, потом все пройдет. – Козодой помолчал. – Завтра мне станет еще хуже, я сделаюсь безумным, словно одержим злым демоном. Тебе лучше в это время держаться от меня подальше. Лекари тут бессильны, и придется ждать, пока это не пройдет.
Она недоверчиво посмотрела на него:
– Ты говоришь так, будто знаешь заранее…
– Я действительно знаю. Так бывает всегда, когда я возвращаюсь. Это неизбежно. Там, в Консилиуме, мы пользуемся разными снадобьями, которые делают нас умнее, сильнее, здоровее, но за все надо платить. Ничто не дается даром. Наши тела привыкают к этим снадобьям, и, пока мое тело снова не научится обходиться без них, я буду очень, очень болен, и телом, и душой.
- Предыдущая
- 5/73
- Следующая
