Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Ма - Вафидис Эмилиан - Страница 44

Пусть принимаются за работу с утра и после молитв третьего часа возвращаются к ней.

Как только появляется свободное время, мы заводим разговоры. Когда мы больше всего говорим? Когда идем из церкви в келью. Но если ты выходишь из церкви и празднословишь, а тем более заводишь речь о предметах, чуждых монашеству, то разве можешь ты убедить Бога, святых и братьев, что ты действительно молился в храме? Ты лжешь. Ты ничего там не понял. И если при молитве ты случайно прослезился, то не сомневайся, что твои слезы и молитва — это действие сатаны. Чтобы избежать этого, лучше с самого утра принимайся за работу. Режим в монастыре святого Августина немного отличался от общежительного, он больше подходил пустынникам.

Часы в братствах святого Августина совершались в положенное по уставу время, и это очень правильно. Прервать работу и прочесть или выслушать последование часа легко. Но трудно, как только закончишь молитву, вновь вернуться к работе. По большей части именно тогда у нас и появляется расположение поболтать. Поэтому святой велит вновь немедленно браться за работу.

Пусть они не затягивают бесед, разве что беседа будет душеполезной.

Раньше монахи, и особенно в братствах святого Августина и монастырях святого Василия Великого, трудились вне монастыря. Даже одежду стирали за оградой монастыря. Во время работы братья хранили молчание. Таким образом, мы молчим и за трапезой и за работой, а говорим мы только о том, что прочитали в Евангелии (если Бог положил нам на сердце этим поделиться), и о том, что необходимо по работе. Ктото, может быть, спросит: не будет ли нам скучно молчать? Но скуку наводят именно слова, потому что они всегда одни и те же и потому что ими мы раним людей, и тело нашего братства раздробляется.

Этот пункт устава — великолепное зеркало, показывающее еще одну человеческую немощь — многословие за работой. Без сомнения, когда дело сопровождается разговорами, может быть, в итоге оно будет сделано хорошо, но никогда не достигнет совершенства, потому что это не благоприятная Богу жертва. Это труд и утомление, которые не приносят Божественного плода, а значит, мы не приобретаем сокровища на небесах. Только работа в молчании — благоприятная и угодная Богу жертва. Слова становятся выражением нашего эгоизма, помыслов, идей, сознания. Они показывают, что мы не члены тела Христова, а изолированные друг от друга частички этого мира. Если мы последим за собой, то убедимся, что мы произносим слова, за которыми кроется наше «я», а вовсе не откровение Господне — результат молитвенных слез и бдения. Но даже если мы и скажем нечто духовное, то и в этом можно будет найти семена нашей самости.

Итак, мы работаем по-монашески, если при этом не пустословим. Разговоры всегда приводят ко греху, осуждению и разделению. Видишь, как кто-то болтает? Нет никаких сомнений, что это человек одинокий. Тот, кто чувствует общность с телом Христовым, любит молчать, чтобы не потерять горение Духа. Даже самый пламенный человек, открывая рот, теряет жар ревности, и самый умный — тупеет. Перед тобой человек, который много говорит? Если сочтешь его глупцом, то будешь совершенно прав. Человек умный, уравновешенный, целостный, зрелый, простой — молчалив.

Если кто-то не старается с помощью милости Божией изо всех своих сил исполнять эти заповеди, но пренебрегает ими и не повинуется им, пусть его вразумят раз или два. Если он не исправляется, пусть получит подобающее наказание, по уставу монастыря. Если же позволяет его возраст, пусть будет наказан розгами. (10)

Все мы говорим: «Я хочу творить волю Божию, но не могу. Я старался, но у меня не получилось». Однако нужно трудиться постоянно, прилагать все усилия и одновременно полагаться на милость Господа и Его помощь. Ведь только Господь может нам поистине помочь. Собственными силами мы не можем стать выше самих себя. Духовная жизнь преисполнена дарований — это подарок, Бог дарит ее нам. И если ты хочешь чего-то достичь, ты должен приложить все свои силы. Не для того, чтобы добиться этого именно своими силами, но для того, чтобы умилостивить Бога, — и Он дарует тебе то, чего ты ищешь. Но если ты хоть сколько-нибудь положишься на свой труд, усилия, борьбу, желание, ты потерпишь крушение. Как корабль, натолкнувшийся на айсберг, терпит крушение и тонет, так будет и с тобой.

Если, несмотря на все сказанное, кто-то будет нарушать заповеди, его нужно вразумить, потому что зло заразно. В особенности быстро, подобно чуме, распространяются те грехи, которые основываются на нашем желании, своеволии или мнении. Никакая молитва не поможет человеку, подверженному таким грехам, потому что причина их кроется в добровольном выборе. «Вразумите нарушителя, — говорит святой, — но если вы увидите, что он не подвизается со всем пылом, любовью и доверием Богу, со слезами и напряженным усилием отвергнуть свою логику, празднословие, стремление выходить из монастыря, то вразумите его один или самое большее два раза». А почему бы нам не вразумить его и в третий, и в четвертый, и в пятый, и в шестой раз? Потому, что такой человек не хочет исправляться. Отвращайся еретика и раскольника после первого и второго вразумления, — говорит нам апостол Павел. А поскольку человек не хочет исправления, то, даже если ты и кровь за него прольешь и сердце свое вынешь и ему отдашь, он не изменится. Воля человека очень сильна, сильнее самой силы Божией.

Монах, нарушающий монастырские законы, становится раскольником: он раскалывает тело братства, разрывает нешвеный хитон Христов. Тот, кто оставляет Церковь, этим хочет сказать: «Я сам отвечаю за свою жизнь и делаю что хочу». Но тот, кто остается в монастыре и продолжает нарушать правила монашеского жительства, — раскольник, он становится опасным, потому что может развратить овец Христовых и сделать из них козлищ. Поэтому святой говорит, что нарушителя нужно вразумить один или два раза и, если он не исправится, наказать. Но и наказывать нужно только один-два раза.

«Если же позволяет его возраст, пусть будет наказан розгами». Это правило указывает на порядки древней Церкви, отразившиеся и в монашеском жительстве. По правилам святого Пахомия Великого и других отцов, в монастыре полагалось вывешивать розги, причем одни предназначались для особо непослушных, а другие — для менее непослушных. Эти меры соответствовали общественному мировоззрению той эпохи, потому что монастыри подвергались влияниям извне.

Обычно отцы, составители монастырских уставов, после первого и второго вразумления оставляли нарушителя в покое (как апостол Павел — кровосмесителя у коринфян), отчего тот подпадал под гнев и тиранию лукавого демона, или ограничивались тем, что налагали на такого запрет причащаться. Иначе не научить нарушителя уважать единство тела братства. Но при этом ему ничто не мешало при желании и дальше вести греховную жизнь. Если ты кого-то вразумил один-два раза, а потом наказал и он не исправился, это показывает, что его душа предана злу с ненасытным, страстным желанием. Человек никогда не делает того, чего не хочет. Хотя бы я и кровь пролил ради своего послушника, он ни за что не послушается, если ему не повелит сердце. И даже если он исполнит повеленное, то потом вернется меня оскорбить. А если и не скажет грубость мне лично, то своим ропотом оскорбит в лицо Самого Господа. Это закон. Человек поступает по своей воле. Поэтому теплохладные люди не удерживаются в монастырях: человек должен быть либо холоден, либо горяч. Теплохладный не живет настоящей жизнью, он погряз в своих страстях и самоволии. Формально он может жить в монастыре, но однажды непременно падет.

Итак, после обличения и духовного или дисциплинарного наказания отцы налагали на виновного отлучение — запрет причащаться. И последней мерой, к которой они прибегали, было совершенное отделение его от братства, изгнание. Изгоняли нередко тех, кто совершал большие или малые грехи и упорствовал в них, чаще всего это было осуждение, непослушание и ропот. Изгоняли также тех, которые заводили между собой особенную дружбу, и тех, которые сеяли раздоры, противясь общему духу братства. Всех их как можно скорее отделяли от общины, потому что именно они — самые главные растлители монашеского духа, вызывающие соблазны в Церкви.