За закрытой дверью. Записки врача-венеролога - Фридланд Лев Семенович - Страница 10

Мне стало все ясно. Этот юноша был, очевидно, очень честен и порядочен и к тому же мнителен. Он где-то слышал или читал о внеполовых путях инфекции и захотел себя проверить.

Не удивляетесь, пожалуйста. Прийти к врачу перед физическим сближением с любимой женщиной, это кажется вам верхом рассудочности, представляется вам оскорбительным для святого чувства любви? Вы не правы. Это — сама жизнь, трезвая разумная действительность.

Было бы хорошо, если бы такую роль врача брали на себя Институты социальной гигиены.

Я исследовал этого актера. Он оказался совершенно здоровым.

— Слава Богу! Слава Богу! — повторял он со вздохом облегчения.

Я же смотрел на него с некоторым сожалением, вспомнив мой разговор с москвичкой во время первой встречи Нового года.

Визит окончился, У выходной двери, провожая юношу, я крепко пожал ему руку, как бы желая внушить ему осмотрительность. Он был мне симпатичен. Его зеленоватые глаза, обрамленные длинными ресницами, радостно блестели.

Мне захотелось вдруг предупредить его, пока не поздно. Но как? Намекнуть? Но намек потребовал бы объяснения. Имел ли я право на это? В конце концов у меня были только предположения. И если бы даже моя догадка была непреложна, что я мог сделать? Нарушить врачебную тайну? Но ведь они, в сущности чужие ещё друг другу люди. И знаю ли я какое употребление сделает этот юноша из моих слов?

Я промолчал и скоро забыл о всей этой истории.

Когда я возвращаюсь из больницы, я люблю, усталый немного полежать на диване с книжкой в руке. Это мой отдых.

Не успел я раскрыть книгу, как затрезвонил телефон. Меня привезли к больной. И назвали имя пациентки: Нина Васильевна Кобецкая. Это было имя московской стенографистки.

Прошло всего десять дней после визита актера.

Я поехал. В передней меня уже поджидал студент. Он встретил меня приветливо, но лицо у него было хмурое.

Он выглядел сильно утомленным.

В комнате больной горел яркий свет. На широкой металлической кровати лежала моя новогодняя знакомая. Измученное лицо ее было покрыто густой тенью, пышные светло-рыжие волосы беспорядочно спутались на подушке.

Комната была обставлена скромно, но со вкусом. В углу стоял небольшой письменный стол, заваленный мелко исписанными листами бумаги. Пахло духами. На полу белела огромная шкура медведя, разинутая пасть которого былая обращена к камину.

Я не мог понять, что тут произошло.

Когда я подошел к кровати, юноша отошел к окну и принялся глядеть на улицу.

— Доктор, здравствуйте, — взволнованным голосом сказала молодая женщина. — Сядьте ближе. Простите, что я лежу. Но у меня отчаянная мигрень. Дима, — обратилась она к юноше, — выйди пожалуйста из комнаты, мне надо остаться с доктором наедине. Я позову тебя.

И когда мы остались одни, она рассказала мне…

Четыре дня тому назад она отдалась этому юноше, а сегодня он прибежал к ней домой испуганный и дрожащий. Первые симптомы болезни были уже налицо.

— Доктор, — воскликнула она, схватив мою руку, — умоляю вас, скажите ему, что это бывает и не от больных женщин. Если он узнает, все погибло. Он не должен догадаться. Я люблю его. Я не могу жить без него. Он будет у вас сегодня позже. Умоляю вас!

Она смотрела на меня глазами, полными слез.

Я сухо ответил:

— Вы просите невозможного. Я не имею права обманывать в таких случаях. Наоборот, долг врача подчеркнуть, что это серьезная и длительная болезнь, и что она заразительна. Кроме того, — сказал я мягче, глядя на ее низко склонившуюся голову, — я вас предупреждал. Отчего вы не послушались меня?

— Неправда, — закричала она, — неправда! Как только я вернулась в Москву, я сейчас же переговорила с мужем. Он сказал, что он был когда-то болен, но потом вылечился. Ведь вы все переболели в свое время, — зло сказала она. — Я настояла на том, чтобы мы отправились к врачу. Мы были оба у одного из лучших профессоров, делали анализы. И что-ж? Ничего не было найдено. Профессор признал нас обоих здоровыми. Вот ваша медицина, вот ваши профессора! Подумаешь, — с ядовитым сарказмом добавила она, — долг врача. Это ваша наука и виновата в случившемся!

Она откинулась на подушку и истерически зарыдала.

Мне до глубины души было жаль ее.

Я видел перед собой эту любовь, только-что расцветшую и уже омраченную страданиями, в которых потонуло все ее очарование. И разве эта молодая женщина виновата? Ведь если профессор мог допустить ошибку, то что же можно требовать от обывателя? Да и профессор, может быть, тут не при чем.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Предположим, что я захочу вам помочь. Но как это сделать! Ведь не стану же я обманывать вашего друга. Да и поможет ли это? Первый же приятель, которого он посвятит в эту историю, откроет ему глаза на истину.

Она молчала, а я придумывал выход.

Потом я спросил:

— Окажите, в эту ночь вы были совсем здоровы?

Она посмотрела, на меня с недоумением.

— Я хочу сказать, не было ли у вас в эти дни менструаций?

Она покраснела.

— Да, были.

— И в ту ночь?

— Да.

Эта справка объяснила мне все. Я нашел разгадку.

Удивление молодой женщины возросло.

— Но я вас решительно не понимаю, доктор. Ведь и с мужем мне приходилось…

— Я обещаю, — сказал я, вставая, — открыть вашему другу только половину правды. И я думаю, что она его вполне удовлетворит, если, — добавил я не совсем уверенно, — если он не особенно любознателен.

К счастью, эта история не окончилась трагедией. Никто из них не проклял, не убил другого. Моя ссылка на менструацию была им принята без всякой критики и с полной верой. Он не задавал мне пытливых вопросов. В глубине души он, вероятно, считал себя справедливо наказанным за свою несдержанную пылкость. Кроме того, он был настолько удручен самым фактом болезни и необходимостью ежедневно подвергаться утомительной процедуре лечения, что это, видимо, не оставляло места бесцельному любопытству. Студиец аккуратно посещал амбулаторию. Приходил он всегда последним, стесняясь остальных пациентов, стараясь ни на кого не смотреть. Стенографистка тоже лечилась у меня на дому.

Что было дальше?

Представьте себе, они продолжали любить друг друга. Он ни о чем не догадывался. В тоскливый период воздержания студиец развлекался тем, что устраивал ей сцены ревности.

Иногда, во время какой-либо лечебной процедуры, она рассказывала мне о себе. Мы были уже приятелями.

Однажды она описала мне начало их любви.

— Вы очень любите его? — спросил я.

— О, доктор, я никогда так сильно не любила! — последовал ответь.

— А он вас?

— Тоже. Мы безгранично любим друг друга. Знаете, доктор, когда мы впервые познакомились, в первом же пожатии его руки я уже почувствовала что-то необычайное. И он сказал мне тогда: «Наша встреча не случайна. Мы не исчезнем бесследно друг для друга. Я никогда вас не забуду». Ах, доктор, в этот момент родилась наша любовь…

Я подумал, следя внимательно за струйкой лекарственной жидкости:

— «Никогда не забуду» — это, быть может, слишком-много. Но помнить вас он, пожалуй, будет еще долго.

Итак, московская стенографистка была больна триппером и заразила своего друга.

То, что я не нарушил тайны, вполне отвечало моему врачебному долгу. Но, как видите, из-за исполнения врачебного долга пострадало здоровье молодого человека.

Начавшись с драматической сцены со слезами и мольбами, весь эпизод закончился почти идиллически. Ну, а если бы этот юноша повесился? Или в припадке гнева вздумал бы придушить свою героиню? Или, наконец, обратился бы в суд, как это предусмотрено нашим уголовным кодексом?

А между тем, одного моего намека было бы, казалось, достаточно для того, чтобы предотвратить всю эту грустную историю.

Теперь я хотел бы обратить ваше внимание на одну существенную деталь.