Темные измерения - Чандлер (Чендлер) Бертрам - Страница 6

• Предыдущая
• 6/29
• Следующая

— Все правильно.

Граймс и Вильямс сидели с ним в рубке. Коммодор не колебался.

— Хорошо, коммандер Вильямс. Вы знаете, что делать.

— Внимание, внимание, — проговорил Вильямс в ближайший микрофон. — Все главным офицерам подойти в рубку. Всем приготовиться к отключению Движителя Манншенна, невесомости и центробежным эффектам.

Корабль огласился писком сигнализации. В рубку вошли Соня, Хендриксон и Дэниэлс, заняли свои кресла и крепко пристегнулись. Внезапно из люка, как чертик из коробки, выскочил Дрютхен. Его обычно бледное лицо раскраснелось.

— Что это значит, коммодор? — завопил он, брызгая слюной. — У нас проходит важнейший эксперимент…

— А у нас, доктор, важнейший навигационный момент.

— Надо было предупредить!

— Мы предупреждали. Три часа назад было объявлено, что примерно к этому времени курс будет установлен.

— Сэр, мы перескочим… — предупредил Карнаби.

— Живо в кресло, Дрютхен, — рявкнул Граймс.

Физик, двигаясь с удивительным для своей комплекции проворством, подчинился и теперь возмущенно моргал из глубины кресла.

— Инерционный — стоп, — приказал Граймс.

— Инерционный остановлен, — ответил Вильямс.

Неровное бурчание двигателя становилось все более вялым и вскоре прекратилось. Невесомость, как обычно, принесла тягостное чувство потери ориентации.

— Манншенна — остановить.

Внизу, в двигательном отсеке, гироскопы замедлили свое прецессирующее вращение, их пронзительный вой перешел в низкое жужжание, потом в шепот, затем все смолкло. Звуки и очертания предметов снова исказились, время тоже воспринималось как-то не так. И тут Граймс услышал, как Соня прошептала:

— Странно, очень странно. Впервые вижу двойника. Это с Манншенном что-то не так или со мной!

—  Вы видите двойника? — с профессиональной заинтересованностью осведомился Карнаби. — Я не вижу, коммандер Веррилл.

Соня судорожно засмеялась.

— Это, наверно, материализация мысли или что-то в этом роде. Два коммодора… два моих мужа… — она быстро приходила в себя. — А ты видел двух меня, Джон?

— Одной вполне достаточно, — хмыкнул он.

Но он не видел даже одну Соню. Женщина, которая на миг возникла в ее кресле, Соней не была. Хотя некогда она занимала такое же место в его жизни.

— Я думал, — вмешался Дрютхен, — что ваши люди уже успели привыкнуть к психологическим эффектам изменения уровня темпоральной прецессии.

— Просто мы еще не разучились удивляться, доктор, — устало парировал Граймс.

Он посмотрел в иллюминатор. Линза Галактики была там, где ей и полагалось, и выглядела так, как ей и полагалось в нормальном пространственно-временном континууме — светящийся эллипсоид на фоне абсолютной черноты. В жемчужной дымке, как искры в тумане, мерцали солнца Приграничья. Карнаби возился со своими приборами, бормоча под нос:

— Да, это, несомненно, Кинсолвинг. Его спектр ни с чем не спутаешь… Макбет должен быть точно в линию… ага…

— Курс установлен, мистер Карнаби? — спросил Граймс.

— Да, сэр. Установлен.

— Хорошо.

Граймс отдал необходимые приказы. «Дальний поиск» развернулся на направляющих гироскопах, и солнце Кинсолвинга оказалось за кормой. Инерционный двигатель и Движитель Манншенна запустили снова. Корабль лег на курс.

— Я опять вижу двух тебя, Джон, — сказала Соня подчеркнуто ровным голосом.

Дрютхен насмешливо расхохотался.

А Граймс молча спросил себя: «Почему я ее видел?»

Еще в эпоху самых первых, деревянных кораблей, повелось так, что у капитана всегда есть доверенное лицо. Обычно эту роль исполняет старший офицер, очень редко — старпом. Судовые врачи, почти приравненные по статусу к священникам, обладали — и обладают по сей день — положением привилегированных слушателей. Но когда Граймсу понадобилось обсудить дела, он пошел не к корабельному доктору. Он отправился к Мэйхью.

Граймс сидел с псиоником в отсеке, превращенном в псионическую станцию. Как правило, с этой целью использовалась собственная каюта — но не так уж часто ОПС отправлялись в космос в сопровождении жен. В этот раз Мэйхью летел с Клариссой. По ее мнению, псионический усилитель, он же «мозги в желе», был не тем зрелищем, которое приятно созерцать все время, когда не спишь. Поэтому Лесси — так Мэйхью называл свою лишенную тела собаку — пришлось потесниться и переехать в пустой отсек по соседству, размерами как раз с собачью конуру.

Эта сморщенная масса, которая действительно представляла собой препарированный мозг собаки, плавающий в прозрачной емкости с питательным раствором, вызывала оторопь у большинства людей, в том числе и у самого коммодора. Беседуя с Мэйхью, он старался не смотреть на Лесси, хотя в столь маленьком объеме это было затруднительно.

— Уже немного осталось, Кен, — сказал Граймс.

— Да, Джон.

— Ты ни от кого ничего не принимал?

— Я велел Лесси держать ушки на макушке, чтоб засечь вальдегренский эсминец на подходе. Пока ничего.

— Гхм. Конечно… может, у него на борту просто нет телепатов. Если посмотреть правде в глаза, Кен, ты принадлежишь к вымирающей породе.

— Ну, нас пока рано списывать, Джон, ты сам знаешь. Вообще говоря, каждый из нас немножко телепат, в большей или меньшей степени. Люди вроде меня или Клариссы, специально тренированные, могут делать это целенаправленно.

— Я знаю. Ты должен был принимать что-нибудь и на нашем корабле…

Мэйхью рассмеялся.

— Спорим, я знаю, что ты скажешь дальше. В который раз тебе говорю: я связан клятвой секретности. Мы не подслушиваем, Джон. Если мы будем подслушивать, и об этом станет известно, — и, конечно, станет — нам обеспечено приглашение на банкет к Линчу. И, в любом случае, так не делают.

— Даже когда речь идет о безопасности корабля?

— Старый, очень старый аргумент. Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Уж прости, я не буду участвовать в твоем моральном разложении.

Но Граймс решил проявить настойчивость.

— Даже если ты не подслушиваешь специально — ты же должен что-то принимать…

— Ну, да. Но это только — как бы это сказать — белый шум. Хорошая аналогия и вполне тебе понятная. В конце концов, ты же главный эксперт по земному морскому транспорту, от Ноева ковчега до зари Космических времен. Вспомни первые дни радио — беспроволочного телеграфа, как его тогда называли. Телеграф, а не телефон. Послания, набранные азбукой Морзе, точками и тире. Один из тогдашних Спарки на вахте, с наушниками на голове, слушает. Он услышит треск и шум статики, грохот ближних станций и комариный писк дальних. Но единственной станцией, которую он услышит четко, будет та, которая ему нужна.

— Продолжай.

— У нас с Клариссой примерно так же. Мы постоянно слышим жуткую мешанину мыслей, но игнорируем ее. Но если появится малейший, еле слышный шепот с вальдегренского корабля или от Аутсайдера, мы, черт побери, сумеем прочесть его четко и ясно.

— Да, я понимаю. Но…

— Тебя что-то тревожит, Джон.

— Чтобы это понять, не надо быль телепатом.

Мэйхью нахмурился:

— Пока ты не сумеешь убедить меня, что кораблю — или кому-нибудь на нем — грозит опасность, я подслушивать не буду.

— Даже меня?

— С твоего разрешения я могу это сделать. Но в чем дело? Скажи вслух, Я не буду читать твои мысли, пока не пойму, что это необходимо.

— Это произошло во время изменения курса. Ты знаешь не хуже остальных: когда запускают или отключают Движитель Манншенна, могут возникать разные… психологические эффекты.

— Еще бы не знать.

— В этот раз происходило нечто более странное, чем обычно. С двоими из нас, по крайней мере. Со мной и с Соней.

— Давай дальше.

— Соня видела… двоих меня. Нет, у нее не двоилось в глазах. Всех остальных — и всего остального — в рубке оставалось по одному.

— Интересно. Я всегда считал, что одного тебя вполне достаточно.

• Предыдущая
• 6/29
• Следующая