Ступени к Храму - Нергина Светлана - Страница 2

– Хранящие, зачем?!!

– А я почем знаю? Мне велено – я передал. Но вообще-то у Прасковьи ребеночек со вчерашнего в горячке лежит. Может, варом каким лечить решили? Не знаю я.

– Поняла. Беги, скажи, что сейчас приду. – И ставню захлопнула.

Заметалась испуганной кошкой по горенке, лихорадочно собирая все, что мать велела. Полотенце, ножницы, венок ромашки – выскочила, дверью хлопнула, даже обуться забыла. Так, босая, к Прасковье и побежала…

В доме было темно и тесно. Голова сразу же закружилась от духоты, в нос ударил запах ладана. Люди бесшумно расступались перед девушкой, давая пройти. Мать сидела подле маленькой кроватки. Лицо будто золой посыпано, сгорбившаяся, усталая, словно постаревшая за это утро на десять лет. Она молча приняла у дочери ношу, лишь слегка кивнув головой, и вернулась на прежнее место. Девушка незаметной тенью постояла еще немного у кроватки и ушла в сени. Стала на колени, принялась жарко молиться.

Умирает. Она это знала точно, пусть и не была знахаркой, как мать. Но такое давящее молчание, духота и мрак бывают лишь в том доме, где за чьей-то спиной полупрозрачной, темнеющей с каждым мгновением тенью стоит смерть. Всего три года. И за что такое? Слезы текли горячими дорожками, разъедая глаза, губы безостановочно твердили слова молитвы.

В комнате зашумели. Девушка неслышно вернулась к кроватке. Мать, кусая губы, стояла у окна, Прасковья безголосо рыдала и заламывала руки, все люди смотрели в пол, боясь встретиться взглядами и словно чувствуя на себе вину за смерть маленького ребенка.

Нет… Не может быть!..

Подчиняясь какому-то внезапному порыву, девушка подошла к кроватке и взяла на руки маленький теплый комочек. Словно делала это уже не раз, коснулась губами его лба, легко провела пальцами по лицу, словно снимая липкую паутинку, и, закрыв голубые глаза, прижалась лбом к груди младенца.

Темнота, судорожно сжимающаяся вокруг души, осмелившейся кинуть вызов самой Смерти. Тишина, бьющая по ушам, затягивающая в воронку небытия. Медленно уплывающие секунды… Одна… Две… Три… Больше нет ничего. Ни комнаты, ни ребенка, ни ее собственного тела. Есть только сознание, безвольно растворяющееся в темноте… Нет!.. Шесть… Семь… Зачем ты пришла, девчонка? Тебе все равно ничего не изменить и не исправить, разве что сама сгинешь. Слишком поздно… Нет!.. Восемь… Девять… И ты летишь, силясь поймать белый тусклый силуэт, уже почти растворившийся в темноте и безмолвии. Постой, остановись, не уходи!.. Десять… Одиннадцать… Слишком поздно, глупая… Он уже растаял в сумраке небытия… Нет!.. Двенадцать… Поздно… Где ты раньше была, ведьма?.. Тринадцать…

УДАР. Еще. Судорожный вдох. И крик. Детский крик.

Девушка подняла голову и распахнула глаза. Черные. Пронзительные до боли. Ведьмовские.

Испуганный взгляд матери, замершая в ужасе Прасковья, отшатнувшиеся люди, осеняющие себя крестным знамением, боязливый шепоток: «Ведьма, ведьма, ведьма…»

Она сама испугалась больше, чем всполошившиеся односельчане. Стояла и недоуменно, растерянно переводила взгляд с одного знакомого лица на другое. И везде видела только боязнь и отвращение.

– Уходи. Тебе здесь не место. – Твердый голос бабки Марфы.

А за спиной камень. Это Марфа думает, что ведьма и не подозревает о нем.

Медленно, деревянными руками положила ребенка назад. Черной кошкой проскользнула меж людей, стремительной тенью промчалась по улице и перевела дух только дома. Нет, в доме. Подошла к зеркалу. Все тело сотрясает лихорадочная дрожь, лицо бледное, как у мертвой, так и не доплетенная утром коса совсем растрепалась, расплескав по спине длинные черные волосы.

И что теперь?

«Что? Тебе же ясно сказано – уходи!»

Прочь. Неважно – куда, неважно – зачем. Лишь бы подальше отсюда. Иначе они ни матери, ни ребенку спасенному житья не дадут. Прочь.

Вот только…

«Что только? Что ты еще можешь сказать этим людям? Что они могут тебе сказать? Все уже сказано и наглядно камнями продемонстрировано!»

Неправда!

Три шага к столу. Перо сажает кляксы, выскальзывая из дрожащих пальцев, выводя восемь букв. Самых нужных. Самых важных.

Вышла. Прикрыла дверь. Ушла.

Куда?.. Неважно… Прочь.

«ПРОСТИТЕ».

– А сама-то простила?! – Прямой взгляд серых старых глаз режущим светом расколол бездонную темноту черных, высветив все закоулки мятущейся души. Марья откуда-то знала все, будто прочитала в ведьмовском взгляде.

– За что прощать? За то, что ведьму ведьмой назвали? – глухой, будто загробный голос девушки.

– За то, что выгнали, как собаку бешеную, за то, что ребенка спасенного убили, за то, что камни за спиной держали, за то, что нечистью окрестили, – за это ты их простила?!

Медленно, словно с трудом выговаривая слова:

– Они – люди… Что с них возьмешь?

– Не смей! Не смей, слышишь?! Люби людей, ненавидь их, жалей или презирай. Но не смей говорить: «Они – люди. Что с них возьмешь?»! Никогда, слышишь? Слышишь?!

Глухой, безжизненный голос… набирающий силу с каждым словом, каждым звуком… звенящий от напряжения…

И оборвалась перетянутая струна… Воздух звенел от силы…

– Не смей, ведьма, – тихий, испуганный шепот.

Взгляд. Темный. Полыхающий силой. Почти физически давящий своей тяжестью.

Марья испуганно попятилась назад, наткнулась на полено и упала, неудачно подвернув руку под себя. Ледяными щупальцами боль сжала запястье.

Крик боли словно привел ведьму в себя. Она вскочила с лавки, помогла Марье подняться на ноги. Быстро осмотрела поврежденную руку, сжала запястье ладонями и закрыла глаза.

Сад. Яблоня. Гибкие ветви, зажатые в закрытых воротах. Освободить, а не то сломаются. Открыла калитку и выпустила облегченно вздохнувшие веточки. Подошла, провела рукою по старому шершавому стволу. И все. Так просто…

Открыла глаза, убрала руки и вернулась на лавку. Уронила голову на стол.

Марья осторожно повращала кистью. Даже не ноет. Подошла к девушке. Та сидела неподвижно, прижавшись лбом к дереву. Только спина вздрагивает.

– Спасибо, девочка… – Села рядом, обняла за худенькие плечи. – Птенец ты. Птенец, еще не оперившийся, но уже осознавший, что вороненку среди голубей не место. Грустно, больно и обидно: «За что?» Ты только знай: голубь у земли всю жизнь держится, зерна клюет, а ворон крылья расправит и выше дерев летает. Каждый ребенок станет взрослым, каждый росток станет цветком, каждый вороненок вороном вырастет. Подумай об этом, девочка…

Марья говорила что-то еще, но ведьма уже не слышала, отдавшись на волю слез и темноты…

Я очнулась посреди ночи. Посидела, подождала чего-то… Не дождалась.

«Люби людей, ненавидь их, жалей или презирай… Слышишь?»