Тот, кто убил лань - Лакербай Михаил Александрович - Страница 26

— Спасибо, — ответил Чигиц и ушел. Но уже сюда не вернулся.

Обстановка в комнате вора произвела на него куда более сильное впечатление, нежели все уговоры деда. Нищета и грязь говорили сами за себя. Вот оно, воровское "счастье"!

Оставив старого вора, Чигиц отправился разыскивать "короля" картежников. Тот произвел на "его еще более тяжкое впечатление: картежник с взлохмаченными волосами стоял на коленях и лихорадочно метал на пол карту за картой.

Юноша выждал удобный момент и рассказал о цели своего прихода.

— О, ты не ошибся! — гордо заявил картежник. — Я играю уже больше тридцати лет. — На мгновение он оторвался от карт и оглядел Чигица воспаленными глазами. Затем снова принялся азартно метать карты и тут же предложил гостю сыграть с ним.

Но юноша поблагодарил старого картежника и поспешил удалиться.

Он понял, что и старый картежник прожил свою жизнь впустую.

Так мудрый Джесиб спас своего внука. Старик знал, что жизнь учит куда лучше, чем любые нравоучения.

Трудовые деньги.

Перевод С. Трегуба

— Ты уже взрослый, — сказал однажды отец сыну, — пора начать трудиться и самому зарабатывать себе та хлеб. Уходи и не возвращайся, пока не заработаешь хотя бы рубль.

Юноша усмехнулся и ушел. Он был ленив и не думал трудиться. Слонялся весь день, а вечером возвратился домой. Выручила его сердобольная мать: дала ему десять рублей.

Отец изорвал деньги и накинулся на него:

— Эти деньги заработаны не тобой. Убирайся и не смей показываться мне на глаза до тех пор, пока действительно не заработаешь деньги своими руками.

Сын недоумевал: кто донес отцу?..

Весь день он бродил по бульварам и кофейням, не думая о работе, снова надеясь на мать. И мать, конечно, еще раз выручила его. Вечером бездельник снова предстал перед отцом.

— Возьми, отец, — сказал он, протягивая ему деньги. — Я заработал их сам.

Но отец разорвал деньги в клочки и снова накричал на сына, повторив все, что сказал ему в прошлый раз.

Сын все недоумевал: откуда мог отец узнать правду?

На третий день он наконец решил поработать. Молодые руки нужны всюду. Вечером юноша, изрядно устав, вернулся домой. Он подошел к отцу и протянул заработанные деньги.

Отец взял их и хотел разорвать. Но на этот раз произошло необычное. Сын схватил его за руки и закричал:

— Что ты делаешь? Не рви! Ведь я целый день трудился, чтобы их получить. У меня до сих пор горят на руках мозоли, — и показал отцу ладони.

Тут отец улыбнулся и сказал:

— Вот теперь я верю, что ты сам заработал эти деньги. Потому-то и дорожишь ими.

Тайное письмо.

Перевод автора

Хорошо известно, как до революции в Абхазии было с распространением грамотности. Немногочисленные школы влачили жалкое существование. В тех трудных условиях от учителей требовался подлинный энтузиазм.

Царские власти не утруждали себя заботой о школах, отпускали на народное образование считанные копейки. Приезжавших в Абхазию для инспектирования школ царских чиновников меньше всего интересовало, как и чему учат детей "инородцев". Но были среди этих людей и очень немногие отрадные исключения. Об одном из них, читатель, разреши мне рассказать эту быль.

Строго размеренный и, казалось, раз навсегда установленный уклад жизни закрытого пансионата Сухумской горской школы был вдруг нарушен. Инспектор и воспитатели метались как угорелые. Старательно убирался двор, оконные стекла мылись до блеска, натертые полы в классах и коридорах сверкали, как зеркало; постельное белье и занавески, словно по щучьему велению, оказались белоснежно чистыми.

Двое суток мы наводили порядок, после чего нас до срока заставили побывать в пансионатской бане, помещавшейся тут же, во дворе. Затем всем нам выдали новую форму. Стали лучше кормить.

Обновкам, да и другим переменам мы, конечно, радовались, но вместе с тем недоумевали: в чем, собственно, дело? Что случилось? Мы обращались друг к другу с этими вопросами, так как воспитатели предпочитали ничего не объяснять, несмотря на настойчивые наши просьбы. А догадки были разные. Одни из нас говорили, что в Сухуми, наверно, едет сам царь, другие — будто нас повезут на экскурсию в Кутаиси, в Гелатский монастырь, куда возили в прошлом году гимназисток... Предположений было много. И только буфетчик Апанас Иваныч внес наконец ясность.

Он сообщил "по секрету" одному из воспитанников, что будто бы послезавтра должен прибыть из Петербурга попечитель кавказских учебных заведений, действительный статский советник — что-то вроде генерала.

Что ж, генерал так генерал! Встретить надо как полагается...

Был среди нас один беспокойный, до всего страстно допытывающийся сверстник, первый застрельщик всяческих игр и драк по фамилии Чкок.

— Ребята! — сказал он как-то в спальне, когда все мы улеглись спать. — Как только этот попечитель уедет, все снова пойдет по-прежнему: отберут у нас обновки, наденут старое тряпье. И кормить будут так же, как раньше. Все это они делают только для отвода глаз. Ясно: его хотят обмануть. А мы не допустим этого! Давайте вручим попечителю письмо, в котором опишем, как нас кормили и одевали до его приезда.

Мой сосед по койке и добрый приятель Леонтий Тарба возразил:

— Не стоит этого делать. Ведь всем нам здесь все-таки лучше, чем дома. Жаловаться на учителей — не по аламысу.

Но Леонтия не поддержали. Чкок настоял на своем, сумел убедить большинство воспитанников, и письмо попечителю было решено передать.

Когда попечитель наконец действительно прибыл в школу, Чкок все время вертелся вокруг швейцара Никифора. Не успели гость и его спутники снять верхнюю одежду, как он незаметно пробрался в гардероб и сунул письмо в карман попечительской форменной шинели.

Попечитель, седой, плотный старичок невысокого роста, в сопровождении начальника Сухумского округа генерала Засыпкина, архимандрита отца Андрея (в миру — князя Ухтомского) и нашего начальства, прошел по всей школе, осмотрел классы, спальни, кухню, столовую, баню, побывал на уроке русского языка.

Учителя во главе с инспектором школы тоже в новых мундирах с начищенными до блеска пуговицами, вытянувшись перед попечителем, как солдаты на плацу, всячески старались по выражению глаз гостя дознаться, доволен ли он.

Ночью в спальне Чкок сообщил ребятам, что операция, как он выразился, удалась, и попечитель унес наше тайное послание в кармане своей шинели.

Но следующий день не принес никаких новостей.

Ребята недоумевали. Один из нас высказал предположение, что, заметив у себя в кармане какую-то бумажку, гость просто выбросил ее за ненадобностью, не прочитав.

На четвертый день, в двенадцать часов, уроки внезапно были прерваны, и всех учащихся созвали в актовый зал. Из учительской в зал вышел попечитель. Были с ним только наши учителя и школьный инспектор.

— Мальчики! — обратился к нам попечитель. — Письмо ваше я получил, прочел и вот пришел, чтобы ответить вам на него.

Воцарилась напряженная тишина.

— Письмо написано от имени группы воспитанников, но в нем не проставлены фамилии, — продолжал он. — Наверно, поспешили и забыли подписать... Я знаю, абхазы — народ храбрый, смелый, всегда отвечающий за свои слова и поступки! Я прошу писавшего письмо своей рукой назвать себя!

Все молчали.

— Кто же написал письмо? — повторил попечитель. Все продолжали молчать, затаив дыхание.

— Ну что ж, — продолжал он, несколько помрачнев. — Бывает и так: у храбреца отца сын труслив. Значит, выходит...

Не дав ему договорить, Чкок выскочил вперед и громко заявил:

— Письмо писал я! — Лицо у него было красным, как перец.

Попечитель словно просиял.

— Так-то лучше. А теперь поговорим. Скажи мне, пожалуйста, есть у тебя родные?

— В деревне мать и две сестренки. Отца нет.

— Скажи-ка, когда к вам приходят гости, вы едите пищу вкуснее, чем в обычный день? Так это или нет?