Этика для нового тысячелетия - Гьямцхо́ Нгагва́нг Ловза́нг Тэнцзи́н "Далай-лама XIV" - Страница 6

Что касается основ самой этической практики, то кто-то может предположить, что по крайней мере в этой области я буду защищать религиозный подход. Безусловно, каждая из основных религиозных традиций обладает хорошо развитым этическим учением. Однако здесь трудность состоит в том, что, если мы связываем понимание хорошего и дурного с религией, то тут же приходится спросить: «С которой из религий?» Которая из них сформулировала наиболее полную, наиболее доступную, наиболее приемлемую этическую систему? Спор на эту тему может быть бесконечным. Более того, доказывать что-то именно в связи с религиями значит игнорировать тот факт, что многие из тех, кто отвергает религию, делают это из искренних убеждений, а совсем не потому, что равнодушны к глубоким вопросам человеческого существования. Мы не вправе предполагать, что такие люди не обладают чувством добра и зла или не понимают, что приемлемо с точки зрения морали, – просто потому, что некоторые неверующие аморальны. Кроме того, религиозные верования – не гарантия моральной чистоты. Оглядываясь на историю человечества, мы видим, что среди главных смутьянов – тех, кто навлекал насилие, жестокость и разруху на своих собратьев по человеческому роду – было много таких, кто исповедовал какую-либо веру, зачастую даже во всеуслышание. Религия может помочь нам создать основные этические принципы. Но мы можем говорить об этике и морали и не обращаясь к религии.

И снова можно возразить, что, если мы не признаем религию как источник этики, мы должны будем допустить. что в таком случае понимание того, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что нравственно и что безнравственно, – должно изменяться в зависимости от обстоятельств и даже от личности к личности. Но тут позвольте заметить, что вообще не следует предполагать, будто возможно изобрести такой свод правил или законов, который дал бы нам ответ на каждую из этических дилемм, даже если бы мы и приняли религиозное учение в качестве основы морали. Такой шаблонный подход не в состоянии охватить все богатство и сложность человеческого опыта. И он дал бы почву для утверждения, что мы отвечаем не столько за свои реальные действия, сколько за соответствие этих действий букве подобных законов.

Это не значит, что бессмысленно пытаться сформулировать некие принципы, которые воспринимались бы как моральные обязательства. Напротив, если мы хотим надеяться на решение наших проблем, нам важно найти путь к этому. Мы должны, например, уметь сформулировать разницу между терроризмом как методом политических реформ и принципами мирного сопротивления Махатмы Ганди. Мы должны уметь доказать, что насилие над другими – неправильно. И в то же время мы должны отыскать некий способ действий, который позволит избежать крайностей голого абсолютизма, с одной стороны, и пустого релятивизма – с другой.

Моя точка зрения – основанная не только на религиозной вере и даже не на некой оригинальной идее, а скорее просто на здравом смысле – состоит в том, что выработка ограничивающих этических принципов возможна, если взять за исходную точку то наблюдение, что все мы желаем счастья и хотим избежать страданий. Мы не имеем средств к различению добра и зла, если не принимаем в расчет чужие чувства, чужие страдания. По этой причине, а также потому, как мы увидим, что понятие абсолютной истины трудно поддерживать вне религиозного контекста, этический образ действий не является чем-то таким, чему мы следуем в силу его безусловной правильности. Более того, если правильно то, что желание быть счастливым и избежать страданий является естественной склонностью, присущей всем без исключения, то отсюда следует, что каждая личность имеет право преследовать эту цель. В соответствии с этим я предполагаю, что одним из факторов, определяющих, является ли поступок этичным или нет, будет его воздействие на переживания счастья другими или на их надежды на счастье. Действие, вредящее или препятствующее этому, – потенциально неэтичное действие.

Я говорю «потенциально», потому что, хотя последствия наших поступков очень важны, нужно учитывать и другие факторы, включая и намерение, и природу действия саму по себе. Мы все можем вспомнить какой-то свой поступок, огорчивший других, – несмотря на то, что мы совсем не имели такого намерения. Точно так же нетрудно представить действия, которые, хотя и выглядят в определенной мере силовыми и агрессивными, способными причинить боль, – могут, тем не менее, в конечном счёте послужить счастью других. Под эту категорию часто подпадает воспитание детей. С другой стороны, если наши действия выглядят мягкими, не значит, что они на деле положительны или этичны, когда намерения у нас эгоистические. Так, если, например, мы намереваемся обмануть кого-то, то притворная доброта здесь – наихудший поступок. Хотя здесь не используется сила как таковая, такое действие – безусловное насилие. Это насилие не только потому, что в итоге оно может причинить вред, но и потому, что разрушает доверие человека и его надежду на правду.

Опять-таки, нетрудно представить случай, когда человек может предполагать, что его действия совершаются с добрыми намерениями и направлены на пользу другим, – но на деле они совершенно аморальны. Мы можем представить солдата, который выполняет приказ о казни всех заключенных. Веря, что приговор справедлив, солдат может считать, что эти действия направлены на благо человечества. Но, согласно принципам ненасилия, которые я выдвигаю, убийство – действие по определению неэтичное. Выполнение таких приказов было бы крайне негативным действием. Другими словами, содержание наших действий также важно для определения, этичны они или нет, поскольку некоторые действия плохи по определению.

Однако фактором, возможно наиболее важным в определении в целом этической природы действия, не являются ни его содержание, ни его следствие. На деле лишь очень редко результаты наших поступков напрямую относятся только к нам самим – ведь то, сможет ли кормчий во время шторма довести свое судно до берега, зависит не только от его действий; так и возможные последствия могут быть наименее важным фактором. В тибетском языке термин, обозначающий то, что считается наиболее значимым для определения этической ценности совершенного действия, – это «kun long» человека. Переведенное буквально, деепричастие «kun» значит «совершенно, до конца», или «из глубины», а «long (wa)» означает действие, инициирующее появление, пробуждение, вздымание чего-либо. Но в том смысле, в каком это слово используется здесь, kun long понимается как то, что некоторым образом ведёт или вдохновляет наши действия – и намеренные, и ненамеренные. Таким образом, это обозначает общее состояние сердца и ума человека. И если это состояние благотворно, то отсюда следует, что и сами наши поступки будут благотворны (в этическом смысле). Из этого описания ясно, что дать краткий перевод выражения kun long трудно. Обычно его переводят просто как «мотивация», но ясно, что этим не исчерпывается весь объём смысла. Слово «склонность», хотя и ближе к нужному смыслу, все же лишено той активной составляющей, которая есть в тибетском выражении. С другой стороны, использовать фразу «общее состояние сердца и ума» будет излишне длинно. Возможно, хотя это и вызывает сомнения, сократить это выражение до слов «состояние ума», – но тогда останется без внимания более широкое значение слова «ум», как оно используется в тибетском языке. Слово для обозначения ума, lo, включает идею сознания, или осознания, вместе с чувствами и эмоциями. Здесь отражается понимание того, что эмоции и мысли не могут быть полностью разделены. Даже восприятие качества, вроде цвета, обязательно содержит в себе эмоциональный аспект. Но это и не понятие чистого ощущения, не сопровождаемого познавательным актом. Тут скорее подразумевается то, что мы можем выделить различные типы эмоций. Это и те, которые исходно инстинктивны, как отвращение при виде крови, и те, что включают в себя больше рассудочных элементов, как страх нищеты. И я прошу читателя помнить о сути выражений, когда бы я ни говорил об «уме», о «мотивации», о «склонности» или о «состоянии ума».