Первомайка - Зарипов Альберт Маратович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/51
• Следующая

Винокуров и я отдыхали и грелись у костра, одновременно слушая и посмеиваясь над россказнями Гарина.

На глаза попался солдат Баштовенко, которому я погрозил кулаком и пообещал устроить ему веселую жизнь, если он еще раз будет демонстрировать показательный отдых на виду у боевиков.

Раненый пулеметчик лежал под навесом и довольно улыбался. Для него война уже кончилась; его укололи промедолом, и ему осталось только дождаться вертолета. От сухпайка он отказался и теперь опустошал баночки с яблочным пюре.

– Филатов, после госпиталя к нам вернешься? – спросил его я.

– Ну конечно, товарищ старшлейтнант, – слегка заплетающимся языком проговорил солдат.

Наркотик уже начал действовать, и пулеметчик постепенно засыпал. По заключению нашего доктора, ранение его оказалось не очень тяжелым, и через три месяца он уже будет здоровым солдатом.

Вскоре командиров групп вызвали к комбату в расположение второй группы. Там уже собрались почти все офицеры и контрактники. Жарко пылал костер. Вокруг него сидели на корточках несколько солдат и разогревали баночки с кашей и тушенкой.

Остальной народ приготовил на шомполах кусочки мяса и дожидался, пока догорят дрова и на углях можно будет поджарить военный шашлык. Гомон и шум стоял сильный: участники недавнего боя, оглохшие от перестрелки, громко рассказывали офицерам из восьмого батальона все или почти все интересные моменты штурма. Те лишь завороженно молчали, глядя в рот собеседнику. Капитан-артиллерист Гарбузов, горячо что-то рассказывавший, заметил меня и сразу вспомнил про свой автомат:

– Ну что, когда будешь автомат чистить?

– У тебя что, солдат нет? – спросил его я. – Я из этого автомата кого прикрывал, тебя или твою бабушку? А кто собирался остаток ленты достреливать, когда вертолеты улетели? Ты бы смылся, а я там и остался бы, под дувалом.

Капитан немного помолчал и пошел на мировую:

– Ну ладно. Идем, я тебя шашлыком угощу.

Дрова в костре почти прогорели, но пламя еще было довольно высоким. Чтобы сбить его сверху, в огонь бросили чей-то окровавленный бушлат без теплой подкладки.

Пламя слегка притухло, но потом с силой разгорелось и начало пожирать пропитанную кровью одежду. Внезапно в костре что-то затрещало – так обычно рвались патроны. Бушлат сразу поддели из огня, бросили на снег и начали тушить ногами. Про него сразу же забыли, но тушивший огонь контрактник вдруг громко выругался. Мы обернулись и увидали, как он носком сапога отбрасывает в снег выпавшие из карманов одежды две гранаты Ф-1 и две РГД-5. Во всех были вкручены запалы. Если б не патроны, которые разорвались первыми, то от огня сдетонировали бы гранаты. А вокруг костра сидело и стояло немало людей, которые только что живыми вернулись из боя, а тут едва не погибли от нелепой случайности или чьегото головотяпства.

Видимо, каждый представил себе картину со взрывающимися в костре гранатами и разом начали вспоминать всю родню по седьмое колено того чудака, который бросил в огонь бушлат, не вывернув карманы. Виновника сразу же нашли – это был солдат с красными от недосыпания глазами, которые только непонимающе хлопали, когда по его шапке несколько раз комбат ударил кулаком. Боец был из числа штурмовавших село, и этим наказание ограничилось: Перебежкин в последний раз стукнул кулаком по маленькой красной звездочке и отпустил бойца отдыхать.

Обычно гранаты держали в нагруднике, где кроме карманов для шести магазинов еще было четыре кармашка для ручных гранат. Но наши пулеметчики, у которых запас патронов в лентах располагался в РД-54, нагрудников не имели и гранаты клали в карманы одежды.

– Это бушлат пулеметчика раненого, – подтвердил кто-то.

– Вон его доктор перевязывает. В ферме его задело капитально. Это, наверное, духи ПТУРом залепили.

– А может быть, это граната от РПГ. На нее они детонирующий шнур наматывают или тротиловые шашки прикрепляют, – вставил один из сидевших у костра контрактников второй группы. Я отошел посмотреть на раненого. Хоть он не был моим солдатом, но его ранило при отходе, когда мы их прикрывали. И я чувствовал себя немного виноватым из-за случившегося. Выйдя из рощицы, я подошел к носилкам с раненым, вокруг которого находилось несколько человек. Начальник медслужбы нашего батальона капитан Косачев уже обработал открытую рану на голове пулеметчика и сейчас разрывал бумажную упаковку на нескольких бинтах, чтобы без задержки сделать перевязку.

Я присел на корточки рядом с носилками, чтобы вблизи посмотреть на все происходящее. Выглянувшее из-за туч солнце осветило своими лучами верхнюю часть тела раненого, а я как-то механически отодвинулся в сторону, чтобы они попали и на лицо солдата.

Я смотрел, как падавшие на снег бурые, почти черные, капли и сгустки вспыхивают под солнечными лучами сочным алым цветом. Под каплями снег подтаял, и уже образовалось маленькое озерцо свежей дымящейся крови.

У пулеметчика был начисто снесен затылок, и его черные волосы были вмяты в бурые мозговые ткани. С некоторых слипшихся прядей стекали тоненькие струйки. Озерцо росло…

Мне было не по себе наблюдать за последними минутами восемнадцатилетней жизни. Я хотел встать и уйти на свою дневку, но что-то удерживало меня на месте. Может быть, чувство некоторой вины или чисто звериное любопытство. А может, желание поучиться оказывать медицинскую помощь при тяжелых и несовместимых с жизнью ранениях.

Каких-то пятнадцать минут назад солдат был цел и невредим: стрелял, переползал, перебегал, меняя свои огневые позиции. А теперь он лежал на брезентовых носилках, весь искромсанный осколками противотанковой гранаты.

Солдат, несмотря на свое тяжелое ранение, был в сознании, не стонал и только спрашивал время от времени слабым голосом:

– А где вертолет? Сука, где вертолет? Когда он прилетит? Сука…

Раненый едва дышал сквозь приоткрытые губы, и его слова слетали с увеличивающимся интервалом при выдохе. Обработанное врачом белое лицо солдата незаметно становилось красным от крови, выступающей на коже из небольших ранок.

Веки его были полуприкрыты, а угасающий взгляд неподвижно смотрел в серое небо.

В уголке глаза быстро набухла темно-красная жидкость, которая тут же кровавой слезой скатилась по щеке. По ее следу стала медленно сочиться темнеющая кровь.

– А-а-а… Сука… Где вертушка?

Командир второй группы придерживал кончиками пальцев его голову за макушку и терпеливо отвечал вполголоса, что вертушку уже вызвали, она уже вылетела и надо только немножко подождать и чуть-чуть потерпеть. А в это время ставший на колени доктор уже начал с солдатской макушки свои священнодействия по спасению человечьей души и теперь быстро и аккуратно перевязывал голову белым бинтом, который сразу набухал и темнел от крови. Солдат лежал на носилках лицом вверх, но голова свисала над снегом, и под ней продолжала увеличиваться небольшая лужица алой крови. Белый снег уже подтаял от этого маленького и теплого озерца, черные края которого резко выделялись на ослепительно белом и чистом фоне.

«Красная, красная кровь. Через час она просто земля… Через два на ней…» вдруг вспомнились слова знакомой песни. Я сглотнул комок в горле и перевел взгляд от этого черно-красно-белого зрелища в другую сторону.

Кроме этой открытой черепно-мозговой травмы у бойца кровоточили также посеченные осколками руки, ноги и тело, но рана на голове была самой тяжелой.

– Весь затылок снесен, – вздохнул кто-то за моей спиной.

Капитан Косачев продолжал перевязывать голову, и с каждым слоем бинта кровавые пятна уменьшались, вскоре голова стала похожа на большой белый шар с редкими пятнышками алого цвета. Были видны только кончик носа и губы раненого пулеметчика.

Доктор окончил перевязывать и встал:

– Бедняга… Могут не довезти…

Я не стал смотреть дальше, повернулся и зашагал обратно к своей дневке. В моей группе тоже был раненый, и тоже пулеметчик, которого нужно было подготовить к эвакуации. Тяжесть пулемета и боезапаса к нему делали пулеметчиков неуклюжими и медлительными, что делало их хорошей мишенью для врага…

• Предыдущая
• 22/51
• Следующая