Тотальность иллюзии (СИ) - Борзых Станислав Владимирович - Страница 16

И последнее. Тут я говорю об общем знании, но не об осведомлённости отдельного человека. Люди в целом, не имея соответствующих слов, теряют способность сохранять описываемые ими явления. Нам бы пригодился уже упоминавшийся термин «амок», но его у нас нет, что, пусть и не значит отсутствие данного психического состояния у индивидов, тем не менее, влечёт за собой его нивелирование и игнорирование в данном коллективном опыте.

Всё это вместе взятое заставляет предположить, что слова во многих отношениях равны самому наличию того, о чём они рассказывают. В узком смысле, устранение некоторых понятий, упрощает или сдвигает в нужную сторону наше переживание мира. Вопрос, следовательно, состоит в том, кому это необходимо. Для того чтобы ответить на него, я теперь обращусь к тем явлениям, обозначения которым в языке начисто отсутствуют.

Сказать нечто подобное проще, чем сделать. Будучи продуктом определённого типа и образа социализации, я, как и все остальные люди, страдаю от незнания. Проблема же заключается в том, что я даже не подозреваю, о чём я, собственно, не осведомлён. Те примеры, которые я бы мог привести, в действительности и по большей части будут касаться того, информация о чём всё-таки, пусть и в весьма урезанном виде, присутствует в моём сознании. Кроме того, тут я не вправе ссылаться на общий набор, потому что сейчас я должен выйти за его пределы, включив в свои рассуждения весь язык. Единственным помощником в данном непростом предприятии станет ссылка на чужую для меня коммуникационную систему. Но и это не так легко осуществить. Всегда остаётся, хотя и потенциальная опасность перевода. Если нечто оказывается годным для трансляции в мой язык – это плохой пример. Следовательно, я обязан найти такую игру слов или отдельные термины, которые бы оказывались неуловимыми для всякого толмача, и он был бы вынужден лишь развести руками.

Конечно, в любом языке присутствуют заимствования, но они суть есть ненадёжные помощники. Скажем, англицизмы стали столь распространены, что уже не воспринимаются как нечто чуждое, а это означает, что их понимают. Единственным выходом, как мне кажется, является использование какого-либо философского термина, при переводе которого существует традиция переносить их прямо, даже и не пытаясь как-нибудь определить в знакомых словах. На мой взгляд, подходящей кандидатурой выступает Dasein М. Хайдеггера. Итак.

Собственно, в самом немецком языке это слово отсутствует. Тем не менее, оно понятно его носителям потому, что соответствует определённой структуре данной коммуникационной системы и, вследствие этого, не оказывается за гранью разумного. В других языках Dasein обычно даже пишется в его первоначальном виде. Это существительное, среднего рода.

Самое важное состоит в том, что мне не нужно объяснять, что это такое. И если читатель не осведомлён о содержании данного понятия, то это даже к лучшему. Другие языки или философы не удосужились включить в состав своего словесного репертуара данную единицу и к тому же не предусмотрели её осознание на уровне структуры. Именно поэтому Dasein так хорош.

Однако значит ли всё это, что немцы более прозорливы или же внимательны? Ничуть. Dasein до М. Хайдеггера, конечно, отсутствовал, но, по крайней мере, он был потенциально возможен. Придумав это слово, философ указал на ту часть нашего бытия (да простят меня его почитатели), которая для прочих народов оказалась скрыта. И хотя на уровне долгих объяснений люди приходят к осознанию данного феномена, нам это ни к чему. Что же произошло за пределами немецкого языка?

Мы лишились возможности как заметить, так и, разумеется, постичь Dasein. Это, собственно, то, что не имеет названия. Способны ли мы тогда узнать, что кроется за этим понятием? Нет. Это нечто недоступное до тех пор, пока мы не выучим немецкий язык настолько, чтобы он стал нам родным. Это неназванное сужает наш кругозор ровно на свою величину, лишая, тем самым, нас какой-то части действительности. Вне зависимости от того, насколько Dasein широк и объёмен, он, всё равно, оказывается по ту сторону нашего понимания мира.

Любой язык на самом деле содержит в себе аналоги Dasein. А это значит, что все они как включают, так и исключают отдельные сферы реальности в наших миропонимании и мировосприятии. Это неизбежность. Никакая коммуникационная система не в состоянии объять в себе весь мир, а потому вынуждена изымать некоторые куски действительности в соответствии с внутренними правилами, которые, я надеюсь, станут ясны из последующего изложения.

Теперь же мне остаётся сделать лишь вывод по данной главе. Те ограничения, о которых я вёл речь, присущи любому языку вне зависимости от того, когда он появился и какими характеристиками обладает. Это универсальные пределы, наложенные самой возможностью людей общаться между собой. Если последовательно сложить их вместе получится следующая картина.

Мы, т.е. человеческие существа, напрасно мним себе, что мы способны описать мир во всей его полноте. В действительности его тотальным отображением является он сам, а люди, будучи лишь частью, вряд ли в состоянии адекватным образом перенести его в язык, каким бы развёрнутым и сложным тот ни был. Вообще говоря, наша речь создаёт и воспроизводит только то, что мы ощущаем, и тем ровно способом, какой нам присущ. Все прочие картины – наша иллюзия осведомлённости. Первая из тех, что я намерен здесь описать.

В данном разделе речь пойдёт о, по видимости, неочевидных вещах. Тем не менее, как станет ясно ниже, они всё же таковы. Можно приводить множество доводов в пользу обратного, однако я склонен считать, что мы порою переоцениваем собственную индивидуальность, а также свободу воли. Этим я не хочу сказать, что их нет вовсе, но, скорее всего, искать их нужно в другом месте, для чего стоило бы обратиться к моим предыдущим работам. Как бы то ни было, последующее изложение моей позиции, как я надеюсь, продемонстрирует то, сторонником чего я являюсь.

Процесс социализации обычно описывают в крайне усечённом виде. Тому есть множество причин, но здесь нет смысла их рассматривать. Однако главную я всё же приведу. Если бы люди были в курсе того, как на них воздействуют, они бы просто запаниковали. Действительно, обнаружить то, что большая часть моего Я – это, вообще говоря, не совсем я, на самом деле удар и потрясение для любого человека, вне зависимости от его искушённости. И потому, собственно, подобное положение вещей скрывается, но, разумеется, не нарочно, а словно походя.

Есть и ещё одно хорошее объяснение тому, почему мы таковы, каковы мы есть. Судя по всему, положение вещей не может быть каким-то иным просто потому, что это самое другое неосуществимо в принципе. Люди не в состоянии избавиться, да этого и не нужно, от влияния извне. По большому счёту, человечность приобретается, а не наследуется, или лучше сказать, организовывается в некотором виде. И если бы на нас никак не воздействовали в критические периоды нашей жизни, то мы так бы и остались заготовкой, сырым материалом без колдовства художника над ним.

Впрочем, нередко это влияние грубо и жестоко. Часто нас заставляют или принуждают к тому, чего бы мы при других обстоятельствах ни в коем случае не предпочли³. Однако это опять-таки не значит, что всякое воздействие таково. Вообще, как бы мы не относились к собственной трансформации, стоит отметить следующее. Мы таковы, каковы мы есть, благодаря тому, что с нами случилось то, что случилось. Несмотря на банальность подобного утверждения, оно, тем не менее, несёт в себе глубокий смысл, который, как я полагаю, станет понятным ниже.

Но прежде чем приступить к непосредственной теме данного раздела я должен сосредоточиться на одном крайне важном моменте. Вне зависимости от конечного результата социализации, она всегда покоится на наличном материале. В рассматриваемом случае – это наша человеческая природа. Она серьёзным образом ограничивает возможности общества по созданию самого себя. Впрочем, обо всём по порядку.