Философия возможных миров - Секацкий Александр Куприянович - Страница 16

Современная форма тестов чаще всего управляется инструкцией «нужное подчеркнуть» (в той или иной форме). Крайне любопытно и загадочно, почему для спонтанного сознания господствующей является другая стратегия – «ненужное – вычеркнуть!». Вот и степень невежества (глупости) кажется большей тогда, когда все ответы приемлемы, нежели тогда, когда не нравится ни один… Мы не знаем, почему это так, но тех участков, где именно команда «забыть!» свидетельствует о включенности сознания, заметно больше, чем участков, где включенность сознания представлена командой «запомнить!». Возможное объяснение состоит в том, что избирательная память решает задачу самосохранения, необходимость затягивания дыр, разрывов и последующей регенерации, – похожее объяснение можно найти уже у Лейбница.

У него нет принципиального разделения между физической и психической реальностью – и та и другая представлены монадами. Каждая монада обладает простейшим, то есть смутным и неотчетливым восприятием, причем, по мнению философа, каждой монаде таким смутным и неотчетливым образом дан весь остальной мир. Дело всего лишь в том, что память элементарной монады не избирательна, но в принципе все, что вообще связано временем в природе, все связанное в природу, может быть сопоставлено с состоянием одной единственной монады[26]. Подход Лейбница допускает интересную трактовку, согласующуюся с современной квантовой физикой. Простейшую фоновую память, или «память Лейбница», можно отождествить со всей совокупностью событий и феноменов, образуемых четырьмя взаимодействиями: гравитационным, сильным, слабым и электромагнитным. Все они так или иначе составляют континуум, то есть связаны некоторым регулярным образом, связаны временем и во времени, поэтому, в зависимости от обстоятельств, их можно называть как связями природы, так и связями памяти – «памяти Лейбница». Эта «память» не имеет субъектов, она, в сущности, не является чьей-то, но у нее есть топография, она неоднородна с точки зрения поглощения регулярностей. Если карта не имеет разрывов, ни один участок не может быть изъят из нее, то неизымаемость уже есть некая простейшая память. Таким образом, монады суть элементарные топографические пометки на карте фоновой памяти континуума.

Поставив вопрос так, важно отметить две вещи. Во-первых, будучи континуумом, «память Лейбница» не включает в себя суперпозиции и предшествующее становящемуся Универсуму свободное ветвление возможных миров. Выражаясь математически, мощность этой памяти не включает множества комплексных чисел. «Память Лейбница» размещена во времени как история, как прошлое и как действительность. Ясно, что в таких условиях первый жест сознания, точнее, первая операция, ведущая к сознанию, будет представлять собой выборочную блокировку паразитарной данности мира. Ведь в каком-то смысле помнить больше, чем содержится в фоновой памяти природы, уже нельзя, можно только помнить яснее, и прояснение идет параллельно как в восприятии (в континууме бесконечно малых восприятий, выражаясь в духе Лейбница), так и в самой конфигурации сущего, где за счет разрыва суперпозиций (декогеренции) и соотношения с самим собой образуются, а затем и начинают преобладать компактные экземплярности. Все объекты, если они хорошенько раскомплектованы, суть компактные экземплярности, но «душа», «сознание», «человек» к классу таких объектов не относятся, хотя могут быть отброшены в этот класс в случае утери трансцендентной составляющей.

Кстати, если по объему превзойти «память Лейбница» нельзя, то возникает вопрос: возможно ли потерять даже ее, иными словами, возможны ли события, не сохраняющиеся в «памяти Лейбница», события, не оставляющие следов в природе? Ответ положительный – да. Такие события возможны, и это как раз распады суперпозиций, редукции вектора состояния. Переход от объекта (n↑, n↓) к соотнесенному с самим собой наличному объекту n не оставляет никаких следов, ибо распад суперпозиции уносит альтернативное состояние в безвременье ветвящихся возможных миров, которые не связаны в континуум, так как друг друга не стесняют, у них нет общего пространства, в котором они были бы как-то локализованы, каждое возможное состояние тут же и дано, так что не нужно ничего раздвигать и теснить.

Странно, что мы говорим здесь об актах запоминания/ забвения как о некоторых событиях самого сущего, но формирование природы, выборка, консолидация Универсума из Мультиверсума есть первичное событие памяти – расхождение начинается потом. Только когда память приватизируется, становится чьей-то, а тем более человеческой памятью, содержание ее может изыматься из природы, и мы опять-таки не в силах проследить всех звеньев этого иллюзиона: многое, слишком многое выпадает. Но и человеческая память, и «моя память», будучи причастной к первичному феномену и будучи в известном смысле его модификацией, отнюдь не сводится к работе нейронов головного мозга, она включает в себя все слои и уровни, в том числе и «память Лейбница».

Следовательно, запомнить то, что не остается даже в «памяти Лейбница», хотя странным образом и возможно, но лишь в ситуации существенного системного сбоя либо посредством искусственных приемов, один из которых состоит в том, чтобы дать удовлетворительное объяснение происшедшему. Когда-то таким удовлетворительным объяснением, способствующим сохранению в памяти странных феноменов, могла служить «теория нечистой силы», быть может, даже ссылка на Серенького Волчка, но коль скоро эти средства перестали работать, а взамен их ничего не предложено, фиксация чудовищного означает репликацию разрыва, его дальнейшую прогрессию и соответственно дрейф навстречу подступающему безумию. Надо ли говорить, что такое запоминание не приветствуется.

Кстати, и «забыть» фоновое содержание «памяти Лейбница» в свою очередь далеко не просто, как раз в этом направлении и устремлена поступь разгорающегося сознания, вооруженного дыроколом памяти. Эволюция от элементарной монады к человеческой душе, точнее, разуму, лучше всего может быть описана в терминах герметизации – что означает блокировку сырой, паразитарной данности мира, неустанную работу забвения по отношению к природной среде, к «памяти Лейбница», и, наконец, формирование герметичной капсулы «я». Ворота восприятия должны быть закрыты, люки задраены под наплывом смутного и неотчетливого, следует оставить только узкие бойницы, в которые входит строго избирательная данность внешнего мира. Подобные ограничения необходимы как в направлении актуального восприятия, где подключение к общему чувствилищу, к регулярностям и изохронизмам, заменяется на выборочные, точечные касания, так и в отношении истории касаний – должны быть отброшены те, что вызвали интоксикацию. «Память Лейбница» и некоторые вышележащие слои могут быть включены в человеческую память только после обработки шлифовальным кругом амнезии с целью устранения всех шероховатостей, наростов паразитарной памяти. Тогда вместо расплывчатой картины соучастия на горизонте возникают избранные объекты реагирования, то самое «ясное и отчетливое», что Декарт назвал собственно знанием. Ясная и отчетливая картина избранной данности мира формируется двумя путями.

Во-первых, размытость бушующего первичного Океаноса сжимается в дискретные объекты – не в последнюю очередь за счет выпадения хроносенсорики, вычеркивания из картины итогового восприятия результатов становления. Возьмем знаменитую картинку, на которой можно увидеть либо два профиля, либо кувшин. Человеческому зрению недоступно увидеть и то и другое сразу, в одной экспозиции: «кувшинопрофиль» должен быть расщеплен посредством Einselection, процедуры мгновенного решающего выбора. Но это, так сказать, последний, высший уровень, и можно представить себе, сколько фонового мусора было отброшено в ходе зачистки «памяти Лейбница» высшими монадами. Как уже отмечалось, восходящая линия развития реализует стратегию «вычеркнуть ненужное», так что ясное и отчетливое есть сухой остаток такого вычеркивания.