Where Angels and Demons Collide (СИ) - "fifti_fifti" - Страница 14

— Что мне прикажешь с ним делать, ты свалила его на мою голову нарочно, чтобы он портил мою жизнь! — завопил Давид, в ужасе косясь на пляшущее у его носа острие. — Он уничтожает все, чего касается! Он изрисовал мой чудный парадный портрет! Он не справляется со своей работой! Он выбросил в пропасть трактаты Вавилонских писарей! Что я должен был делать?

— Не говори со мной так, Адова пса ты сын, ты знаешь, что я прекрасно умею обращаться с вилами и другими колющими предметами! Что ты сделал с мальчиком? — не предвещающим ничего доброго тоном процедила сквозь зубы отчаявшаяся мать.

— Ты не могла бы немного опустить оружие? Я правда плохо соображаю, когда мне в лицо тычут острым!

Давид придержал пальцем острый кончик. При этом он делал Сакию всяческие знаки глазами, чтобы тот посодействовал освобождению.

Страж маячил сзади, подбираясь то справа, то слева, не зная, как помочь своему бедному начальнику. Все его попытки так или иначе заканчивались провалом — он не понаслышке знал, что с разозленной Симонией разговаривать бесполезно.

— Интересно, а ты соображал, когда отправлял ребенка одного в мир людей, ничего толком ему не объяснив?! — Симония все плотнее прижимала Давида в угол.

— Этот твой ребенок… — Давид лихорадочно припоминал все цензурные выражения, но они упорно не шли ему в голову. — Устроил здесь мини-переворот! Я не выдержал! Могут у меня сдать нервы в конце концов?

— Ты накормил его Эдемским яблоком!

— Его крылья у меня, видишь? — трясущимися руками Давид вытащил из-за ворота сверкающий кулончик в виде сферы, в котором трепетали крошечные крылышки. — Я ведь его не в Нижнюю палату сверг! Поверь мне, он отправился туда с комфортом. Я обещаю, я пошлю ему подмогу!

Взгляд Симонии метнулся по комнате к выжженному кругу на простыни — единственному следу, оставшемуся после транспортировки Вильгельма в мир людей.

— Мой мальчик! — Вскрикнула она, всплеснув руками.

К большому счастью Давида, она бросила, наконец, алебарду и присела на корточки рядом с тем местом.

Давид облегченно выдохнул. Первый приступ бешенства Симонию, кажется, уже отпустил. Златокрылый гневно указал Сакию взглядом на алебарду, подавая ему знаки, чтобы тот убрал ее от греха подальше.

— Прошу тебя, давай не тут. Нам надо поговорить там, где нас не услышат! — Златокрылый простер к сестре руку.

— Ты уж не сомневайся, поговорить нам действительно надо, — проговорила она, поднимая на него тяжелый взгляд.

Больше ни слова не произнося, Симония подхватила под локоть бледного, как молоко, брата и поволокла его в надежное место — туда, где он смог бы поделиться с ней всеми подробностями. А уж она собиралась спрашивать с него по полной программе.

Заперевшись надежно в своем кабинете и велев Сакию никого не подпускать на дальность полета стрелы, бледный Давид усадил сестру в кресло и рассказал Симонии все, не утаивая даже самых жутких подробностей. Ни того, как он не сдержался, ни того, как Вильгельм откровенно спровоцировал эту вспышку бешенства.

— Тебе доверили ребенка! На перевоспитание! А ты что делаешь, ирод? — Симония больше не пыталась встать, так и сидела в кресле, прикрыв бледное лицо руками. Сакий, который остался за дверью, периодически заглядывал в кабинет, проверяя, не нужна ли помощь.

— Симония, мальчик не пострадает, с его-то способностями. Я пошлю Рафаэля присматривать за ним. Он мой лучший Страж!

— Верни Вильгельма на место, Давид. Мы разберемся с этим, я обещаю! Тебе нужно было подождать меня!

— Эээ... Я не могу… Нам нужно разобраться с его проблемой, будет лучше, если на это время виновника не будет рядом.

— Где это написано?

— Эм... Трактат тысяча пятьсот первый, правило десятое, страница кха-кха... надцатая, — конец фразы получился немного скомканным, но Давид уверенно посмотрел на сестру, которая, увы, не отвечала ему тем же.

— Ты врешь! Трактаты со сводами правил Дворца кончаются на тысяче трехсотом!

— Мы написали несколько сотен недавно, специально в связи с проделками твоего ребенка, — отбил выпад Давид. По крайней мере это было не так далеко от правды.

Глаза сестры гневно блеснули, и Златокрылый снова почти физически почувствовал острие алебарды, прижатое к его шее.

— Но я его обязательно верну, как только выясню, что ребенок хороший и ни в чем не виноват! — быстро затараторил он, комкая последние слова предложения в единую конструкцию.

Симония угрюмо молчала, а у Давида затеплилась надежда, что он может остаться в живых к концу сегодняшнего дня. В конце концов, в своей среде он был на коне!

— Я не верю, что мой сын путается с Демонами, как такое могло произойти? Мальчик он, конечно, сложный, но такое…

— Не могу сказать определенно. Но мои подозрения определенно очень веские.

— Ты хотя бы выслушал его точку зрения, прежде чем срываться?

— Конечно, я выслушал, — Давид немного замялся перед ответом. — Жаль, что это не внесло никакой ясности! Теперь будет расследование. Мы уже собрали группу Стражей, которые понесут дозор по всей территории и прочешут все окрестности. Какие-нибудь следы мы точно найдем. Посмотрим, насколько плоха ситуация. Зная парнишку, я думаю, что тут не все так просто.

— Это более, чем не просто. Это скандал! — звенящим от напряжения голосом воскликнула рыжеволосая женщина.

— Ну, мне-то ты можешь не рассказывать. Но я поступил так, как поступил именно потому, что не хочу, чтобы с ним что-то случилось, — поспешно заверил Давид. — Я не хочу никакой огласки. Мы будем держать руку на пульсе событий, я тебе обещаю!

— Я останусь тут. Пока все это хоть как-то не прояснится, — Симония встала с кресла. — Сакий, проводи меня в комнату, мне надо полежать.

Давид кивнул, дав Стражу знак делать, что говорят. Другого он от нее и не ожидал и ему осталось только молиться за целость Дворца, а так же за сохранность тех людей, на головы которых свалится его чудесный племянничек. Верховный Апостол надеялся, что все разъяснится поскорее, пока Совет Апостолов не спросил с него по всей строгости закона.

На этой мысли он устало опустил плечи.

Симония печально брела по коридору. Ей пришлось бросить многие домашние дела, чтобы резко вырваться в такую даль, но она не могла поступить иначе. Зная характеры Давида и своего сына, она понимала — лучше ей остаться рядом до разрешения конфликта. Положив руку на сердце, рыжеволосая женщина не могла сказать, что доверяла брату на сто процентов. Он был импульсивен и службу свою любил до дрожи, потому неудивительно, если он сделает все, лишь бы черная туча не нависала над ним, а спокойствию Рая не угрожало ничто.

Симония и сама не всегда понимала своего Златокрылого родственника. Они часто не ладили. В детстве, когда родители подобрали их на берегах реки, так же, как подбирают здешние Ангелы всех своих детей, это был шипящий и дерущийся комок из рук и ног, и родителям приходилось держать его по разным углам все двадцать четыре часа в сутки. Симония имела веселый, но вспыльчивый характер и с самого детства доставляла брату немало хлопот, когда тот хотел просто посидеть с книгами, тихо и спокойно изучать любимые предметы или в думах пройтись по берегу озера. Только им обоим исполнилось по сто шестьдесят лет, и для них настало время выбора своего дальнейшего пути. Давид решил попытать счастья во Дворце — он с облегчением собрал все самое необходимое и уехал на службу ко Всевышнему, тогда как Симония решила делать то, что считала нужным для себя — завести семью и растить детей.

У Ангелов это значило, что ей просто следовало дождаться дня, когда на небо попадет чистая душа ребенка и принять ее к себе. Именно так тут и поступали с чистыми душами — безгрешные и светлые, они тоже становились Ангелами, и их принимали к себе другие семьи, чтобы растить, как своих собственных.

И вот тогда-то в истории появился Вильгельм. Он приплыл в корзинке к берегам райской реки Гихон вместе с другими малышами, и Симония сразу поняла, заглянув в его тогда уже черные бездонные глазенки, что именно это дитя станет ее воспитанником. Вместе со своим нареченным мужем Иоргием они растили его, не отказывая ему ни в чем. Мальчик рос в любви и достатке вместе с пятью своими братишками и сестренками, которых Симония приняла к себе в семью значительно позже. Очевидно, именно это и сыграло свою роль — Вильгельм оставался у нее любимым сыном, потому что был ее первенцем. Не стоит говорить, это и наложило свой отпечаток на воспитании сына.