Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании - Риттельмайер Фридрих - Страница 28

Просто не верится, с какой живостью может преисполнить человека чувство «сораспятия Христу». Он вплоть до мелочей осознает, что с каждым погружением в мысли и ощущения, направленные лишь на чувственное бытие, еще крепче привязывается к крестному существованию, к жизни в крестном облике — и Христос в нем еще крепче пригвождается к кресту. Но осознает он и другое: чем сильнее связь с Христом, тем свободнее человек становится от своего плотского бытия, которое выражается в кресте. Тогда Христос в нем не столько пригвожден к кресту, сколько несет его свободно. Собственно, именно в таких переживаниях человек по–настоящему срастается с Христом и подобно Ему несет свой крест. «Если кто хочет идти за Мною, отвертись себя и возьми крест свой и следуй за Мною».

Да, крест станет для нас живым знаком всех повседневных переживаний. В давние времена люди осеняли крестом то, что хотели посвятить Христу. Здесь есть глубокий смысл — надо лишь возвысить это от детского понимания до духовного. Мы уже говорили о том, что всякое надлежащее исполнение профессии, всякий настоящий разговор, всякая истовая молитва — это прохождение через смерть к воскресению («Die Christengemeinschaft», Mдrzheft 1927). Но бывает и так, что «ложиться костьми» в профессиональной деятельности вправду означает «простираться на ней», «приковывать себя к ней», целиком и полностью, а стало быть, становиться поистине распятым. Профессиональная деятельность будет тем успешней, чем шире мы как бы раскинем над нею крест Христов и предадимся ему. Решение пригвоздиться к кресту — в большом и малом — должно принимать постоянно. Только так жизнь действительно будет отмечена печатью Христовой. Мы здесь пока что начинающие. Но мы узнаем: горний мир терпелив к нам и помогает нашему продвижению вперед. Нужно вновь и вновь говорить «да!» царскому знаку Христа на земле — кресту. Эту волю простереться и пригвоздиться необходимо постоянно обновлять. Это и есть любовь. Сам Отец мира и есть крест. Так Он изображается иногда на древних распятиях — позади Христа. Это Его деяние по высочайшей воле Отца мира может проникнуть и в нашу повседневную жизнь. Чем дольше мы так живем, тем глубже понимаем христианство. Все предыдущее — лишь приготовление. Можно сказать, что в подобных мыслях возвещается еще более великое христианство. Оно будет более великим в двояком смысле. Крест Христов будет увиден в его сокровеннейшей глубине и проникнет повсюду, в каждый поступок. В этом — зародыш как новой «догматики», так и новой «этики».

Если Будда заповедал своим ученикам преодолеть привязанность к земному, то в Христе происходит свободное самопригвождение к кресту мира.

Мы просим не единожды перечитать эти мысли, но еще и постепенно оживить их в себе. Стоит ли оставлять их невысказанными потому только, что сегодня они пока чужды многим? Глубочайшая мудрость выражена в кресте. Именно поэтому он — величайшая сила в повседневности. Чудо даровало нам крест. Древний божественный символ материи Христос сделал символом любви. Всегда и всюду наша задача — воздвигать крест так, чтобы он указывал вверх, т. е. направлять чувственно–земное по вертикали к небесному. Крест обладает магической силой, и в древности это смутно ощущали. В нем живет воля к спасению мира. «Сим победиши!»

И собственным телом человек научится управлять совсем иначе, если будет нести его как крест. Он почувствует себя крестоносцем, со знаком креста на спине. То, что средневековые крестоносцы представляли себе как образ, было смутным предощущением христианского человека вообще.

Следует исполнить медитацию креста вот таким образом. Мы представляем себе Христа, распятого на кресте, во всей исторической реальности, насколько мы способны ее выдержать. Затем стараемся духовно увеличить эту картину, пока она не станет для нас образом последней тайны мира, пока мы не постигнем, что это — откровение самого Отца мира, на коем основано все наше бытие. Затем пусть этот образ запечатлевается в нас до тех пор, пока мы не отождествимся с ним. Мы говорим «да» судьбе, которая сораспяла нас Христу. Делаем это нашей собственной волей, нашим собственным деянием. Мы чувствуем, что это и есть дух любви Христовой, которую мы теперь призваны вносить во все. Будь у нас только одно направление, направление вширь, мы бы потеряли себя в мире, как зачастую происходит с западным человеком.

Будь у нас другое направление, только ввысь, мы бы потеряли сам мир, как это случилось на Востоке. Именно в обоих направлениях, соединенных в кресте, мы исповедуем «Я» в любви, которое тем более жертвует собой, чем прямее стоит, и тем прямее стоит, чем более жертвует собой. Необходимо изо всех сил растянуть «Я» в этих двух направлениях и наполнить его любовью. Эти два направления живут и в словах, в которых Христос объединяет Закон и пророков: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим» и «возлюби ближнего твоего, как самого себя». «Я» ощущает себя как сияющий мировой крест, устремленный из прочного центра в двух направлениях. Материя в нем теперь преобразилась.

Такие медитации могут выполнять и люди, для которых не все изложенные здесь идеи о мире суть безусловные истины. Если же мы в заключение подобной медитации и внешне осеним себя крестным знамением, то увидим, что движение это способно привести нас к полному единению со Христом.

Медитация креста во многом усилится, если мы решимся дополнить ее медитацией, которая в средневековье была известна под названием «мистическая смерть», или «сошествие во ад». По этому поводу Рудольф Штайнер в цикле лекций о Евангелии от Иоанна говорит: »Чувства, которые ученику дано испытать на этой ступени, приводят его в такое состояние, когда ему представляется, будто в один миг на все физически видимое падает черная завеса, будто все исчезает. Это мгновение важно и другим, что также необходимо пережить, если вправду стремишься к христианскому посвящению в подлинном смысле слова. Тогда возникает ощущение, будто вот–вот погрузишься в бездны зла, боли, страданий и горя. А все, что есть злого на дне человеческой души, можно изведать, сойдя во ад. Таково «сошествие во ад». Если пережить это, то черная завеса как бы раздирается — и становится зрим духовный мир».

Перед нами историческое описание средневекового переживания. Ныне лишь немногие способны испытать его в этой форме. Но ни в нашу задачу, ни в намерения Рудольфа Штайнера вовсе не входит вводить людей в эти переживания, сохранив ту форму, какую они некогда имели. То, что достигалось тогда на пути чувства, нам должно обрести через сознание. Но «сошествие во ад» во все времена есть высокое переживание души, высокое воспитание человеческого «Я». Такие «сошествия во ад» мы находим еще в дохристианских мистериях. В сказаниях о Геракле и Одиссее, где в популярной форме изображены внутренние переживания посвящаемого, мы обнаруживаем «сошествие в подземное царство». Однако особенно поучительно проследить метаморфозу этого первозданного переживания человечества в новое время. В словах Лютера «И если б миром черт владел и тщился б поглотить нас» брезжит что‑то от «сошествия во ад», теперь уже, скорее, как переживание земного сознания. Нечто подобное рассказывает о себе Карлейль под именем профессора Тойфельсдрёка: »А чего ты, собственно, боишься? Почему тебе нравится вечно жаловаться, и скулить, и трусливо, с опаской шнырять вокруг? Ничтожное двуногое! Каков итог худшего, что предстоит тебе? Смерть? Ну хорошо, пусть смерть. Скажи еще — мучения Тофета и все то, что человек или черт желают или могут тебе причинить. Духу не хватает? И ты не можешь претерпеть что бы то ни было и как дитя свободы, хоть и отверженное, попирать ногами и сам Тофет, пока он тебя пожирает? Так пусть приходит! Я встречу его и дам отпор! И когда я думал об этом, словно огненный поток с шумом пронесся по всей моей душе, и я навсегда стряхнул с себя низменный страх. Я был силен небывалою силой — чистый дух, почти божество. С тех пор природа моих бедствий стала иной — уже не страх и не скулящая боль, но возмущение и яростное, пламенное упорство. Так громовой глас вечного «нет» властно грянул во всех уголках моего бытия, моей личности, и вот мое «Я» восстало в его прирожденном, созданном Богом величии и энергично выразило свой протест. Ибо с психологической точки зрения такое возмущение и упорство можно по праву назвать протестом — важнейшим актом в жизни. Вечное «нет» сказало: «Смотри, ты лишен Отца, изгнан, и вся вселенная принадлежит мне (черту)», на что все мое «Я» отвечало: «Я не принадлежу тебе. Я свободен и ненавижу тебя вовеки!» Этим часом склонен я датировать мое духовное возрождение, или огненное крещение Бафометом, — возможно, именно с того часа я и начал превращаться в человека».