Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 110

– Когда только успел, – покачал головой Ромуальд.

– Когда спускался к завтраку. Один гиперактивный ребёнок слетел по лестнице вниз, приземлился на меня. Спланировали мы вместе. Это было весьма сомнительное удовольствие. А то, что его родители отказывались признавать вину и наказывать чадо хотя бы выговором, окончательно испортило мне настроение. После этого все прелести курорта стремительно померкли, мне перехотелось выходить на улицу, и я намерен провести оставшееся время в четырёх стенах. Буду лежать здесь, изображать овощ и поглощать одну за другой книги.

– Не возражаешь, если я зайду?

– Нет, – Илайя покачал головой, пропуская Ромуальда внутрь.

Всё-таки пристроил табличку на двери и тоже направился в сторону спальни. Ему казалось, что это будет довольно просто, ничего не изменится, но присутствие постороннего человека явственно ощущалось. Хотя бы потому, что в воздухе повис аромат привычного уже одеколона. То ли у него был настолько запоминающийся запах, то ли просто обоняние внезапно стало нереально острым, способным вычленять компоненты данного парфюма отовсюду, откуда только можно.

К моменту, когда Илайя появился в комнате, Ромуальд успел уже освоиться на новом месте, перебирал несколько томов, разложенных на кровати, с интересом просматривая аннотации. Сходство с родным домом усиливалось. Вспоминалась собственная спальня, книги, сложенные на столике рядом с кроватью, многочисленные закладки, карандаши и стикеры, на которых он в процессе чтения делал пометки, цепляясь за какую-нибудь, наиболее близкую в тот момент времени мысль.

– Читаешь Ремарка, – произнёс Ромуальд.

– Перечитываю, – поправил Илайя. – Впервые взялся за его книги ещё в школе и тогда они казались мне вершиной совершенства. Теперь вот решил возобновить «общение».

– И как?

– Прежде эти книги казались мне непревзойдённым произведением искусства, но со временем приходит некое переосмысление. Нет, мне по-прежнему нравится, но я читаю не так, как прежде, глотая каждую страницу в надежде поскорее узнать, что дальше. Кажется, в таких случаях принято говорить, что пропадает новизна ощущений и хочется набраться новых впечатлений. Однако в былое время я несказанно привязался к этой атмосфере распада и мрачности, теперь периодически вспоминаю. Наслаждаюсь, но дозировано.

Он устроился на кровати и согнул пострадавшую ногу в колене. Одна штанина была в нормальном состоянии, вторая так и оставалась задранной, открывая ногу от щиколотки, где заканчивался край носка, до колена, где были намотаны бинты.

Отложив книгу в сторону, Ромуальд перебрался ближе, чтобы рассмотреть «производственную травму» партнёра по сцене. Некоторое время не решался прикоснуться, потом всё же протянул руку и потянул узел их хвостов бинта, развязывая.

– Зачем? – спросил Илайя.

Он прятал ладони в рукавах свитера, теперь уже не чёрного, памятного и вызывающего определённые ассоциации, а жизнерадостного зелёного. Яркого и привлекающего к себе внимание. Будь у Илайи зелёные глаза, смотрелось бы ещё красивее, но и при стандартном раскладе всё было прекрасно.

– Неправильно наложено, – произнёс Ромуальд. – Слишком туго. Не думаю, что тебе необходима такая повязка, можно было ограничиться мазью, нанесённой на небольшой кусочек бинта, и пластырем.

– Там не только рана.

– Что ещё?

– Синяк, – хмыкнул Илайя. – Он смотрится отвратительно. И болит больше тех мест, где выступила кровь.

Ромуальд усмехнулся и продолжил разматывать бинты, постепенно обнажая пострадавший участок кожи. Синяк действительно выглядел внушительно. Рана оказалась нестрашной, такая затянется довольно быстро, а если не заниматься мазохизмом, сдирая постоянно корочку, даже шрама не останется. Ромуальд прикоснулся к коже, радовавшей глаз густо-фиолетовым цветом, вырвав возмущённый вопль.

– У тебя в роду садисты были, что ли? – проворчал Илайя.

– Целое поколение. С одной из них ты даже неплохо общаешься.

– Вряд ли бы Челси обрадовалась такой характеристике.

– Она об этом не узнает. Правда?

– А вдруг?

– Хочешь сказать, что обязательно ей расскажешь о случившемся?

– Нет, – ответил Илайя. – Я не люблю ябед.

– Кто их любит?

– Старшее поколение. В их представлении подобные детишки являются кристально-чистыми. Только нимба над головой не хватает для полного сходства с ангелами.

– Не без этого, – согласился Ромуальд, внимательно рассматривая пострадавшее колено.

Вновь проводя по нему пальцами, только теперь не надавливая, как прежде, а легко и практически невесомо. Он резко вскинул голову и посмотрел на Илайю. Тот сложил руки на груди, чуть склонил голову, длинная прядь волос упала на один глаз, закрывая его, как некогда ладонь. Снова эта половина губ, половина носа… Только теперь уголки рта не опущены вниз и выражение лица не презрительное с огромной долей отторжения. Ровная бледно-розовая полоска. Ромуальд пытался понять, какие перемены последуют за его действиями, но Илайя не торопился демонстрировать собственные чувства, преобладающие в данный момент. Оставалось гадать: улыбнётся он или скривится? Оставалось лишь надеяться, что он не испытывает тяги к излишней театральности жестов. Не столкнёт Ромуальда с кровати, презрительно выдав, что его место там, на коврике.

То, что они вместе отправились на отдых – ничего не значит. Просто свободное время, отсутствие большого количества знакомств и неумение прибиваться к тем или иным компаниям. Это был не шаг на пути к сближению, а способ скоротать время.

Или же нет?

Ромуальд чувствовал себя довольно глупо с бинтами в руках, будто неумелый интерн, попавший в больницу и теперь отчаянно пасующий перед практикующим доктором. Ему предлагают продемонстрировать собственные навыки, а он не представляет, что нужно делать, чтобы не опозориться. Ему казалось, что в данный момент он выглядит достаточно глупо. Взялся поучать, размотал повязку и застопорился, не представляя, какими талантами может похвастать в дальнейшем, кроме навыка в развязывании узлов. Его внимание отчаянно притягивала к себе щиколотка в сочетании с носком, не стандартным чёрным, грубой, плотной вязки, а белоснежный, будто его только что из стирки вытащили в рекламе, отчаянно пиарящей то или иное моющее средство.

Ромуальд знал, что напарник по сцене вовсе не пай-мальчик, если можно так сказать. Не образец для подражания и вряд ли в школьные годы был отличником в учёбе и тихоней в плане поведения. Его нереально было представить в очках, каком-нибудь кардигане и с волосами, собранными в хвост, а то и заплетёнными в косу. Ему это не шло, это противоречило его образу.

Ромуальд ловил себя на мысли, что ему это нравится. Его это цепляет.

Именно это противоречие, диссонанс, возникающий на стыке внешнего и внутреннего. Когда кажется, что противник обворожителен и крайне мил, а при ближайшем знакомстве выясняется одна пикантная деталь. У него острые зубки, он умеет не только покорно ласкаться о чужую руку, но и укусить способен. Не поддаётся дрессировке, не приручается, предпочитая отношения равного уровня, а не вечные уступки и бесконечное подчинение.

Джулиан являл собой пример гармонии. Прежде. До того, как оказался в сетях своего разума и не сумел выбраться, запутываясь всё сильнее.

Он всегда был добрым, мягким и понимающим. Он не умел играть в противостояние, не говоря уже о реальном столкновении. Он не умел враждовать и бороться. Ему, несомненно, требовался человек, способный стать персональным телохранителем, герой, ограждающий от внешних невзгод.

Илайя предпочитал разбираться с проблемами в одиночестве. Он понимал всё и просчитывал действия противника на пару шагов вперёд, если что-то происходило, он не впадал в отчаяние, а старался найти выгоду для себя, перевернув всё с ног на голову. Ромуальд без особого труда представлял его в школьные годы, и видел перед собой не паиньку, вполне задиристого подростка с вечно сбитыми костяшками и хищным взглядом.