Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 143

Во время нахождения на территории театра он никак не демонстрировал своё внутреннее состояние, продолжал улыбаться и искрить оптимизмом, по мере возможности. Он не хотел, чтобы его в таком виде обнаружил Ромуальд.

Плевать, что подумают остальные, на самом деле. Илайю интересовала лишь реакция Ромуальда, а она могла оказаться самой разнообразной, начиная от попыток поддержать, заканчивая насмешками в стиле «большой мальчик, хватит ныть». Илайя понимал, что не настроен на продуктивное общение. Если к нему сейчас обратиться, реакция будет варьироваться в определённых пределах, но, так или иначе, приведёт к взрыву.

Ненавижу.

На свете было много того, к чему Илайя относился без особой симпатии, но столь жуткую ненависть, как к своим родным, он не испытывал ни к кому. Они были ему противны «от» и «до». Они пробуждали внутри него самые мрачные черты. Они никогда не были его поддержкой и опорой, вместо этого ставили подножки, убеждая в том, что он бездарен, не имеет шансов на счастливое будущее, никогда не сможет заявить о себе. Его удел – подчинение у кого-то, самостоятельно, сам по себе, он ноль без палки.

Существо, даже не человек.

Наверное, мать испытала к нему отторжение, когда он был куском окровавленной плоти в руках акушеров, а потом не смогла полюбить настолько, чтобы свою жизнь посвятить сыну, а не поискам любовника, жениха, мужа. Простого женского счастья, что называется.

Она не смогла найти для него немного любви. Чего ожидать от окружающих? Они вообще ему ничем не обязаны. Потому никто не расстроится, если не увидит рядом унылого парня. Он существо не из их мира, попал сюда случайно. Пройдёт немного времени, и его выбросит из обоймы.

Илайя обхватил голову руками, уткнулся лбом в согнутые колени и вновь шмыгнул носом. Отличное, наверное, умение – стирать себе память. Люди боятся, что однажды начнут забывать свою жизнь, а воспоминания будут появляться отдельными фрагментами. Илайя жаждал избавиться от мыслей о событиях сегодняшнего вечера. Позабыть и больше не возвращаться к ним никогда, потому что подобные заявления, прозвучавшие из уст Фрэда, могли уничтожить кого угодно. Для Илайи они стали болезненными вдвойне по причине того, что он сам ловил себя на подобных мыслях, не мог от них избавиться и долгое время заталкивал туда же, куда мать задевала свои инстинкты, направленные на воспитание чада. Он старался не думать, но всё равно это было чем-то таким… чрезмерно болезненным.

Его таланты не признавали. Его участие в постановке благодаря собственному трудолюбию поставили под сомнение, о чём не преминули сообщить, расписав в красках собственные эмоции от увиденного представления. Илайя понимал, что это делалось нарочно, и Фрэд явно ждал бурной реакции на своё выступление, оттого в дальнейшем, не получив скандала, был разочарован. Но, несмотря на то, увидел он результат проделанной работы или нет, слова достигли своей цели, они попали в десятку и теперь пожирали Илайю, разбирая его на кусочки, такие маленькие, мелкие, окровавленные, неровно оторванные куски плоти, что не желают вновь прирастать к месту.

Наверное, не стоило сдерживаться раньше. Позволь он себе немного больше страданий в былое время, сейчас не было бы этого дрожания поджилок и желания расцарапать себе руки, вырывая жилы, а потом взять и повеситься на них. И слёзы, стекающие по лицу, не похожи на те, что прорываются у ребёнка, которому отказались купить очередную игрушку или сладость. Это не вой по поводу «мама, давай заведём собаку». И даже не «мама, почему ты уезжаешь». Это всё сразу, начиная с самого мелкго и неразличимого, вроде той же сладости, которую не дали, сказав, что лимит исчерпан, больше не будет никаких поблажек. Нужно беречь зубы. И плевать, что он чистит их каждый вечер, а не жуёт украденные шоколадки под одеялом, чтобы потом пускать слюни, подкрашенные какао, на подушку, выдавая своё преступление. Заканчивая самым-самым. Проезжаясь по его поводу для гордости, заставляя поверить: ты неудачник. Плевать, что ты получил роль и начал восхождение на вершину. Плевать, что скоро у тебя появятся поклонники в большом количестве. Плевать, что для достижения цели ты ни к кому не обращался и не ползал в ногах у отчима, пророчившего тебе карьеру поломойки при своём родном сыне. Плевать. Потому что, когда он говорит, опуская тебя ниже плинтуса, мать продолжает хранить молчание, уделяя больше внимания маникюру на своих ногтях или тем цветам, что тебе вручили благодарные зрители.

Чем больше времени проходит, тем сильнее уверенность: Рут не откроет рта. Она уже мысленно согласилась со своим козлом-мужем. Для неё ты такое же пустое место.

И теперь одно идёт за другим, наслаивается, образуя такой пласт, что будь он материальным, можно было бы убить, не прикладывая особых усилий. Просто приложить им пару раз красноречивого оратора, и не останется от него даже мокрого места. Странно, казалось, что обид накопилось меньше, но память услужливо подкидывает море событий. Мама, давай заведём собаку? Собаку, а не отчима. Но собака ей не нужна, в отличие от мужа. Куда она пристроит собаку, когда будет уходить к своему новому супругу? Агата готова принять в свой дом мальчишку, да и то со скрипом. Ни о каких питомцах речи не идёт.

Он сдерживался, как мог. Провёл в зале полчаса, старательно поддерживая необходимую атмосферу, улыбаясь призывно, обмениваясь репликами с другими артистами, журналистами, менеджерами и прочим народом, набившимся в ресторанный зал. Воспользовался тем, что его выпустили из поля зрения и нырнул в коридор. Планировал отправиться в туалет, оккупировать одну из кабинок, забравшись на крышку с ногами, прижаться спиной к стене, закрыть глаза и сидеть так, зная, что никто не отправится на его поиски. Но потом переиграл заранее заготовленный сценарий. Удачно подвернувшееся подсобное помещение, открытая дверь, темнота и осознание, что сюда-то точно никто заглядывать не станет. В туалет может зайти любой, а сюда – только работники. Да и то – вряд ли. Они довольно поверхностно относятся к своим обязанностям. Или просто сбились с ног, желая угодить посетителям, занявшим всё их время, потому никто не озаботился судьбой подсобного помещения.

«Чья ты теперь девочка, Илайя? Кому подставился ради получения роли? Впрочем, вряд ли обошлось одним человеком. Лучше ответь – скольким?».

Илайя не смог ни слова произнести в ответ, хотя вполне реально было отпарировать. Однако в этот вечер он не ожидал такого поступка. Он не сомневался в ненависти со стороны отчима, но почему-то расслабился. Наверное, ошибочно посчитал, что в его персональный праздник ему не станут портить настроение. Думал, что мать разделит триумф и порадуется. Хотя бы обнимет и прошепчет на ухо, что сын – умница. Но она этого не сделала. И позабыла… обо всём.

Илайя шумно выдохнул, поднимая глаза и глядя прямо перед собой.

Полностью окунувшись в меланхолию, умноженную на воспоминания от общения с родственниками, он благополучно пропустил – а здесь больше подходило неблагозвучное, но отражающее суть происходящего слово «проебал» – момент, когда одиночество оказалось разбавлено присутствием постороннего человека. Ему не пришлось долго теряться в догадках относительно личности этого человека. Он знал, что напротив двери стоит Ромуальд. Пройдёт немного времени, и он включит свет, увидит покрасневшие глаза, начнёт цепляться с вопросами относительно случившегося. Придётся отвечать. Молчание Ромуальда не удовлетворит.

Время шло. В его тишину речь не вклинивалась, вопросы не сыпались, как крекеры из разодранного пакета. Ромуальд не придумал ничего лучше, как забрать ключи, всё ещё висевшие в замочной скважине, сунуть их в карман и пройти внутрь помещения, притворив за собой дверь и замкнув её изнутри. Путь он подсвечивал себе телефоном, надеясь не споткнуться и свалиться прямо здесь, поскольку это было чревато неприятными последствиями.

Добравшись до места, где расположился Илайя, он всё так же, продолжая хранить молчание, опустился на пол. Илайю подобное поведение настораживало. Он привык к иным методам воздействия, к иным методам докапываться до сути, здесь ожидал сюрприз. Ромуальд не лез с вопросами, он просто протянул Илайе нечто, оказавшееся при ближайшем рассмотрении бутылкой. Да, пожалуй, это было то, в чём Илайя ныне отчаянно нуждался. Несколько глотков, чтобы заглушить мерзкий голос отчима, чтобы вытравить тишину от молчания матери.