Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 37

Только вот…

Нет-нет, я продержусь.

Коньяк сильно отдавал одеколоном. Я – от голода, от перенесенного напряжения – опьянел почти сразу. Осмотрел свои запасы и горько пожалел, что уже почти всё съел. Осталось немного шоколада, пара пачек сушеного кальмара и банка шпрот. Надо написать Спириту – пусть привезёт ещё еды. Видимо, нормально питаться здесь (Нормально? Я уже считаю здешнюю еду нормальной? Вот оно, падение!) мне нескоро придётся, если вообще придётся.

Сумерки наполняли комнату. Я дремал, кое-как свернувшись на продавленной кровати. По- хорошему, стоило бы приняться за алгебру – задали какое-то несусветное количество примеров, но я махнул рукой. Авось не спросят! А если и спросят – ну, поставят двойку и что? Для человека, который столько пережил, двойка – уже не самое страшное. В конце концов, у меня отличные оценки. И вообще. Всех ненавижу. Холодно. И есть хочу.

Разбудил меня громкий стук в дверь. Я суматошно скатился с кровати, дохнул себе на ладонь – не слишком ли пахнет одеколоном? Вроде нет. Повернул чуть трясущимися руками ключ и выдохнул сквозь зубы. Ну, конечно-конечно, как же я мог забыть. Татьяна Павловна.

– Картошка, Веригин! – она принюхалась. – А что ты надушился, как на свидание?

– Ранку дезинфицировал одеколоном, – буркнул я, отворачиваясь. Чёртова картошка! Как будто у меня есть настроение! Как будто у кого-то вообще – во всей обозримой вселенной – есть настроение чистить картошку.

В маленьком закутке на кухне оголённая лампочка светила с беспощадной яркостью. Стас уже был там, высыпал из вёдер картошку в плоский поддон. Я бессильно прислонился к косяку – всё казалось чересчур резким. Вода – тугой прозрачной струёй – жестоко колотила в жестяной поддон и картошка грохотала, как камнепад, и запахи с кухни были, почему-то, приторно-органическими, с ноткой помоев и барахлящей канализации, и Стас… Стас на этом фоне тоже казался какой-то неестественной фигурой, и мне вдруг почудилось, что это какой-то совершенно незнакомый мне человек.

Как и вчера, он был в одной майке – уже без пятен крови. Как-то очень внезапно я понял, что он, действительно, очень сильный и запросто мог бы вчера забить меня до смерти. И не только меня. Наверное, и с Григорием Николаевичем он бы запросто справился.

Наверное, вот таким становишься, если всё время надеешься только на себя. Наверное, вот таким меня мечтал бы видеть мой отец – сильным, изобретательно жестоким, хитрым… и без всякой личной жизни. Может, предложить ему усыновить Стаса?

Он поднял на меня свой странный взгляд. Что у человека за лицо – ничего по нему непонятно!

– Вон – ножик, вон – табуретка. Бери ведро, ну и … – он не договорил, отвернувшись.

На меня ему тоже, наверное, смотреть противно теперь. Ну, хоть педиком не назвал, и то счастье.

====== 11. О чём говорят мальчики ======

Привет вам мои любимые три с половиной читателя, которые мне особенно дороги. У меня вопрос к вам – всё ли у меня впорядке с мотивацией и внутренней логикой персонажа? У меня-то в голове всё очень стройно и я отлично их понимаю, но со стороны? Как со стороны? В рамках логиги личности – они адекватны? И пожелайте мне удачи – я жду звонка после собеседования

– Урод! Вот ведь педрила подлый! – я, от избытка чувств, пинал кровать. Кровать держалась, но вот уже спинка начала как-то подозрительно хлопать. Пожалуй, надо переключиться на батарею, но что радости её пинать? Пинать надо по-живому, по-мягкому, чтоб дёргалось и вырывалось. Ух, я бы сейчас этого педика отпинал! Так и представляю – Макс на полу, свернулся, закрывает свою рожу противную ладонями, нос разбит, а я изо всех сил пинаю, так, что рёбра ломаются…

– Стаааас! Сатанислав Евгеньевич! Комнин, приём! – Игорь сидел на своей кровати, поджав ноги, и пытался до меня доораться. – Хватит ломать кровать! Или ты забыл, что это последняя кровать такого размера в интернате?

– А ведь и впрямь, – не смог я не согласиться, и, развернувшись, от души пнул кровать Игоря.

– Эй, а мою-то за что?

– А таких кроватей полно!

– А уняться не судьба?

– Нет! – и я, развернувшись, пнул теперь уже свою тумбочку, из которой вылетели мыльница и бритвенный станок. – Ты представляешь, я, значит, захожу… А этот пидорас сидит с Леночкой! С Леночкой, бля! Эта мразота сидит у него на кровати, понимаешь, да ещё и полуголая! А я только решил, что он не педик! – я поднял мыло и бритву, запихал их обратно в тумбочку и огляделся, думая, что бы ещё пнуть.

Я вернулся только что, притащив чистую рубашку, которая теперь влажным комком свешивалась с батареи. Нужно было пойти в стиралку и развесить её там, но ещё, пожалуй, какой умник перепутает её с половой тряпкой (я сам так делаю). Ничего, похожу и в мятой, а то, пожалуй, и поглажу.

– Знаешь, Стас, в чём твоя проблема? – Игорь слез с кровати и принялся собирать вещи, которые я до этого выпнул из его тумбочки, – ты что-нибудь для себя решишь, а потом весь мир должен под это подстраиваться.

– Это не моя проблема, это проблема окружающего мира! – я подошёл к окну и принялся вглядываться в темноту.

Как я подорвался-то сегодня! Прямо мозги закипели! А Макс ещё такой: «Да ты мне нахуй не сдался!», «Я тебе бабок дал и заткнись!» И этот педик мелкий…

Ненавижу его. Вот прямо не знаю, почему. Ну, я, конечно, много кого ненавижу. Таракана – директора нашего. Физрука – мразь такую. Да много кого. Но с Леночкой… Тут меня прямо выворачивает.

Помню, как Вовчик в конце прошлого года подгрёб ко мне с такой довольной лыбой и заявил, что развёл этого педика мелкого на отсос. До сих пор помню, как я не сразу въехал, о чём это он. А потом резко двинул по морде. Без разговоров. Даже говорить с ним не стал. Потому что… Не могу. Ненавижу. Жалкое, гнилое создание, совсем не способное дать отпор. Вообще никакого. Да ещё и позволять себя трахать…

Я прижался лбом к холодному окну. Интересно, Макс с Леночкой – это в первый раз? А я-то его с собой в душ водил… Бррр!

– Слушай, Стас, а чего ты так напрягаешься? Ну, потусовался он с Ленкой и что? Ты же сам всегда говорил, что тебе пофиг?

– Игорь, захлопнись, а? Не хочу об этом говорить.

Не хочу. Это одна из тем, что меня безумно нервируют. Та же история, что и с девками. Ну, там всё проще – кому хочется, чтоб про тебя все знали такие вещи. Я думаю, такое практически со всеми случается. Кто-то спускает сразу, у кого-то, в самый ответственный момент, падает. Просто тут никого нет, кто бы меня, по-настоящему, завёл, вот и вся фигня. Сам с собой-то я нормально. А Леночка… Бля, прямо корёжит, когда его вижу. Потому что… Не знаю. Ненавижу и всё. И просто сама мысль, что кто-то с ним… Тем более, Макс.

– Ага, я захлопнись, а ты опять всю ночь будешь учебник по химии читать, а завтра на людей кидаться, как будто тебе все виноваты!

– Ты что, воспитывать меня будешь? Я, кажется, раздельно и громко сказал – захлопнись! Водка там осталась, не? Мне выпить надо.

Игорь состроил странную гримасу и достал из своей тумбочки флакон из-под лосьона от прыщей. В нём я храню всегда заначку – немного водки. Если совсем пиздецпаршиво или не спится, можно глотнуть и немного угомониться.

– Ты будешь? – я плеснул в колпачок от пены для бритья. Игорь сделал ещё более странное лицо и покачал головой. – Как хочешь.

Водка мерзкая сама по себе, да ещё и с жутким запахом этого самого лосьона. Я вспомнил про хранящиеся в сарайчике Николыча бутылки и мне смертельно захотелось на улицу. Выбраться в окно, перелезть через забор, добежать до дороги, а потом бежать, бежать, бежать, не останавливаясь, пока сердце не лопнет. Что ж мне так тоскливо-то в последнее время?

– Ты куда?

– Пройдусь.

На улице холодно, очень холодно. Конец октября, а я в одной рубашке. Хотелось бы простыть, свалиться с высокой температурой, чтоб лежать и нихрена не соображать. Ага, как же. Хрен я простыну. Я же живучий, как не знаю кто. Сам слышал, мать рассказывала, что, когда меня только из роддома принесла, всё время под окном открытым клала, надеялась, что я простыну и умру. Ага, не дождалась. Я даже испорченными продуктами не травлюсь. Вот такой вот я.