Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Тихомиров Валерий - Страница 10

• Предыдущая
• 10/87
• Следующая

Те содрогнулись. Но желудкам ответить на раздражитель было уже нечем.

— Надо! — обреченно шепнул режиссер.

В стаканах плеснулась сомнительно «Столичная» водка. Ассистент жалобно заскулил, надеясь сачкануть.

— Предлагаю выпить за сотрудничество в национальной политике, — Потрошилов поднял стакан и брови.

Под неумолимым взором тойона москвичи, как загипнотизированные кролики, потянулись к столу.

Застолье закончилось внезапно. К концу второго дня. Режиссер сфокусировал взгляд на часах и вдруг тоскливо взвыл. Группа выпала из комы и вяло зашевелилась.

— Через три часа улетать! — дико завопил режиссер. — А у нас ни метра не снято! Подъем, гады!

Съемка началась через час. Профессионалов штормило и мутило. Камеру пришлось водрузить на штатив и прислонить к ней оператора.

— Мотор! — промычал ассистент, хлопнув в ладоши.

На штатной хлопушке спал шаман и жутко пах миром предков. Шевелить его никто не хотел.

Первой в кадр пошла бумага из Глухоманска. Крупно, наездом. Под заунывный комментарий репортера:

— Так делаются состояния в Якутии…

Степан Степанович посмотрел на вечернюю тундру, пьяных телевизионщиков и вздохнул, входя в образ:

— Сейчас, сынки, я вам рожу олигарха!

Он стянул с отключившегося ассистента кожаный пиджак и шагнул вперед, выбирая среди родных бескрайних просторов место поживописней. По одному ему ведомым признакам. Декорации помогали войти в образ местного богатея. Детишки подтащили к яранге реликвию — рассохшиеся нарты. Возле них уложили лучшего оленя племени. Перед тем как заполнить весь экран, тойон махнул рукой:

— Вертолет возьми в кадр! Обязательно!

— Поехали! — отчаянно вскрикнул режиссер и чокнулся с репортером за начало творческого процесса.

— Когда-то здесь все было иначе, — глухо сказал Потрошилов. — Все началось с того, что я потерял самых близких друзей…

Он прикрыл глаза, вспоминая. Забытые лица выплыли из памяти, выдавливая слезы. Съемочная группа затихла, проникаясь важностью момента. Водка, закушенная свежим воздухом, всасывалась в кровь, как родная. Клиент порол отсебятину, но сценарий за два дня ушел на салфетки. И теперь это уже не имело значения. В жутко прекрасных переливах летних красок тундры и бесконечном море цветущего ягеля вообще ничто не казалось заслуживающим внимания. Ласковый ветер Заполярья дышал безмятежностью. Двухдневная доза «Столичной» якутского разлива грела души. Тяжелые веки смежились. Все шло как надо… Все будет очень хорошо… Они отключились под монотонный рассказ «олигарха» один за другим…

В столице Ил-62 встречал ответственный редактор программы «Темя». Здоровенный широкоплечий бородач долго метался возле летного поля, но съемочной группы из Якутска на трапе видно не было. Он возвышался над толпой встречающих, как маяк отчаяния. Ходорович ждал сюжета. Место в эфире пустовало под якутского олигарха. А группы не было.

Они появились неожиданно. Прямо у микроавтобуса с магической надписью «ЦТ». Ответственный редактор всмотрелся в опаленные тундрой лица коллег и мысленно упал в обморок. Первым, в качестве громоотвода, шел шатающийся ассистент в дубленке, надетой прямо на майку. Но его гнев редактора минул. Бородач вычленил из недр группы режиссера и крепко ухватил за грудки:

— Ты что, обалдел?! Говори мне быстро, снял?!

От встряски режиссер жалобно икнул и, мутно глядя в пространство, ответил честным шепотом:

— Не знаю… Бюджет рухнул! Там все так непросто!

Его портрет в траурной рамке мог красоваться на входе в Останкинскую телебашню. До этого торжественного мига оставалось совсем немного. Ответственный был мужик здоровый. Но Бог бережет людей, потерявших разум. Под огромной лапищей что-то хрустнуло. Хватка ослабла. Из чужого внутреннего кармана редактор двумя пальцами осторожно извлек кассету.

Удивились оба.

— Она? — хрипло спросил бородач.

Что это за кассета, режиссер не знал. Он вообще не помнил последних двух дней, включая съемки и перелет, но, подчиняясь инстинкту сохранения себя, кивнул.

В телецентре ответственный редактор просмотрел материал и взревел:

— Убью, сволочь!!!

Речь Степана Степановича Потрошилова на фоне ржавого вертолета могла похоронить весь канал. Больше всего редактору хотелось вернуться к моменту встречи в аэропорту и довести дело до логического конца. Однако он был профессионалом. В монтажном отделе объявили аврал.

— Бери откуда хошь!!! Хоть из хроник про Хуссейна!!! Но чтоб всё было — и шатры из золота, и нефть рекой! — орал, брызгая слюной на бороду, редактор. — Вечером эфир. Не сделаешь, к Ходоровичу пойдешь сам! Все!

В вечерней программе «Темя» тойон Белого Оленя выступал на фоне белоснежного шатра. На кожаном пиджаке, снятом с плеча ассистента, сиял орден Дружбы народов. Возле ковровой дорожки стоял «мерседес». Нарядные счастливые ребятишки катались на позолоченной карусели. К спутниковой антенне на верхушке шатра тянулись провода от высоковольтной линии электропередач.,.

Ходорович смеялся от счастья как дитя.

Внезапно свалившееся на голову богатство обычно несколько меняет человека. То есть окончательно превращает в полного гада! Все знают. Особенно те, на кого оно еще не упало.

Широкоглазый питерский тойон якутского племени выстоял. Иначе он бы не был тойоном. Степан Степанович Потрошилов, став королем Индигирской низменности и единственным олигархом на ближайшие две тысячи километров к северу, не «обгадился», то есть гадом не стал. Но задумался. Произошедшее в очередной раз телевизионное чудо на секунду сменило на небесном экране стандартное изображение полярного сияния и снова исчезло, оставив за собой терпкий аромат американской зелени и евро-желтизны.

Несмотря на приход в стойбище богатства, племя продолжало жить кисло. Все три зеленые сотни, доставшиеся от Центрального телевидения, пропили за неделю. Бумагу о собственности на землю тойон спрятал как сувенир. И жизнь Белых Оленей потекла по-прежнему. Отстой… точнее — застойно. Как при Брежневе.

Единственным источником существования оставались олени. Особенно — панты. Хотя шествие по миру всеподнимающей виагры и уронило позиции вытяжки из рогов молодых олешек. Но пантокрин продолжали готовить и употреблять. Платили за панты хорошо, но редко. Ровно раз в год. Поскольку заготавливать их можно было только ранней весной.

Степан Степанович обладал способностью к мыслительному процессу. И реализовывал ее регулярно. Пока был трезв. В один из приступов философской трезвости он неожиданно для себя озаботился будущим племени. Неизвестно почему на ум пришло осознание собственной бренности.

— Наследника мне надо, — задумчиво сказал он лежащему у него в ногах шаману.

Старик шевельнулся и вопросительно звякнул бубном. Как наследуется тундра, он не знал. А у духов до полуночи спрашивать было бесполезно. Тем не менее шаман внезапно оживился и резко открыл один глаз.

— Опять?

В поле зрения попала ритуальная бутылка водки в ногах вождя. Нераспечатанная. Стремление делать наследника, не распалив себя перед этим огненной водой, показалось ему необычным, и колдун на всякий случай открыл второй глаз.

— Да нет! — Степан Степанович в сердцах махнул рукой, и она сама собой затормозила на горлышке бутылки. — Я должен передать кому-то имущество и недвижимость.

Шаман немного отодвинулся в сторону и осмотрелся в поисках имущества и недвижимости. После отъезда телевидения вещей в яранге стало меньше, а само обветшалое строение переносилось с места на место каждые полгода и в разряд недвижимости никак не попадало. Тем не менее спорить с вождем он не стал.

— Аристотель — старший сын. Он и наследник, — шаман говорил медленно, как и полагается старейшине. Торопиться было некуда. На дворе стоял длинный полярный день.

— Ну, положим, старший у меня в Питере, — ответил Степан Степанович и сделал задумчивую паузу. — Надо бы его сюда. В нем спасение. Я чувствую.

• Предыдущая
• 10/87
• Следующая