От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Кайзергрубер Фернан - Страница 18

Утром следующего дня мы вышли на задание, связанное с артиллерийским взводом, с полевой артиллерией. Нас восемь парней, и мы направились в Славянск или, точнее, возвращались туда раздобыть лошадей. Шли той же дорогой, но на этот раз ложились в один день – неплохая прогулка! Ночевали в Славянске и, заполучив лошадей, отправились обратно в Браховку. Два моих товарища, бывалые наездники, первые несколько километров ехали верхом. Остальные, включая и меня, вели лошадей в поводу. Нет ни седел, ни уздечек. С уходящими километрами грязная дорога утомляла нас все сильнее, и я решил тоже ехать верхом, но, без стремян и уздечки, для новичка вроде меня, это было совсем не просто. Я старался изо всех сил и, не подумав, как последний дурак попытался использовать землю и грязь в качестве трамплина, но, разумеется, мои ноги сразу же по самые щиколотки тонули. И только после неудачной попытки я догадался, что мне нужно найти дерево.

Через 7–8 километров на горизонте появилось небольшое деревце, и я прибавил шаг. Добравшись до места, первым делом срезал ветку, чтобы сделать мундштук для удил, а затем подвел одну из лошадей к дереву. Вскарабкался на двухметровую высоту и соскользнул на лошадь. Попутно отвязал другую. Вот так было значительно лучше, и мундштук отлично исполнял свою роль. Действительно, так меньше устаешь! Через два с лишним часа дороги я пришел к выводу, что у лошади слишком сильно выпирает хребет, и задался вопросом, почему лошади не появляются на свет прямо под седлом? Нет, природа не все предусмотрела! Я не осмеливался слезть с лошади, поскольку вокруг ни единого деревца, которое помогло бы мне спешиться. Решил дождаться более подходящего случая, чтобы перекусить, но и небольшая разминка пошла бы мне на пользу, особенно моему седалищу.

Немного погодя я передумал и решил, что следует сделать привал и поесть. По правде говоря, это оказалось очень кстати, потому что ноги мои затекли, а зад болел. Мы поели и немного размяли ноги, но засиживаться не стоило. Затем – к черту мою гордость! – я попросил товарищей помочь мне взобраться на лошадь. Чуть было не сказал, сесть в седло! Потом «Но!» – на французском, и «Пошла!». Курсом на Браховку.

Мучения возвратились, и я скоро убедился, что страдает не только моя задница, но и почкам тоже изрядно доставалось. У меня не получалось привыкнуть к такой езде; чем дальше, тем хуже. Создавалось впечатление, будто я сидел на гребне скалы и, до того как мы доберемся до места, лошадиная спина превратится в лезвие ножа, на котором покоится мой зад. Разумеется, я менял положение, смещаясь то влево, то вправо. Километр или два ехал сидя ближе к шее, потом сдвигался назад, к крупу. Однако никакого облегчения. Моя ахиллесова пята находится именно там, где вы думаете! С невероятным облегчением я увидел замаячившую на горизонте Браховку. Сразу по прибытии я готовлюсь слезть со своего эшафота, однако, после четырех или пяти часов верхом на лошади, понимаю, что не тут-то было. В довершение всего появляется капитан Чехов, который подъехал встретить нас, верхом, как и мы, но надо ли говорить, что держится он в тысячу раз непринужденнее? И он… ему это нравится, что совершенно очевидно! Мы выпрямляемся, чтобы отдать честь, по крайней мере я пытаюсь. У меня такое ощущение, будто я сижу на зубьях пилы. Капитан приглашает нас спешиться. Я не в состоянии до конца поднять ногу, и вот уже все мое лицо запылало от стыда. Одеревеневший, я повернулся на лошади вокруг своей оси и грохнулся на землю. Я успел заметить досаду на лице капитана, который отвернулся, потрясенный моей манерой верховой езды, а еще более, моим способом спешиваться. Должно быть, он нашел их отвратительными, что мне очень даже понятно. И я уже знаю наверняка, что никогда мне не служить в кавалерии и никогда не удостоиться звания «ротмистра»!

С 12 по 16 июня мы занимались тренировками, а также реорганизацией, и в эти дни я воспользовался подвернувшейся возможностью перевестись из пехотной роты, к которой был приписан, в ПАК (расчет противотанкового орудия), а потом обратно, в пехоту. Не знаю, что мне больше по душе, но, думаю, я как-то разуверился в привлекательности и превосходстве артиллерии. О! Ничего особенного, таким вот образом я вернулся. Пехота ведь царица полей? По крайней мере, так поется в одной из наших песен. Формировался пехотный контингент для отправки подкрепления на фронт на Северском Донце, и я в нем, вместе с несколькими «стариками» и новоприбывшими. Среди прочих старшина (фельдфебель) И. Шено и сержант Генере (унтер-офицер). Последний позже погиб в Индокитае, в одном из боев в рядах Иностранного легиона.

17-го мы выступаем к Северскому Донцу. Дорога к фронту явно не усыпана розами. По пути встречались признаки недавних боев. От едкого дыма першило в глотке, он исходил от разрушенных и сгоревших изб. Но к нему примешивался и другой запах, запах трупов людей и лошадей, которыми теперь был усеян наш путь. Зловонная атмосфера! Этот запах я никогда не забуду. Воронок от снарядов становилось все больше и больше, как и поврежденной техники, орудий и разбитых повозок, грузовиков и другого транспорта, сожженного или изрешеченного пулями. Все это принадлежало русской армии. Вот от избы осталась только торчащая в небо печная труба. Здесь изуродованный кусок стены, повсюду дымящиеся развалины. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что бои были ожесточенными и здесь их эпицентр. Мне говорят, что мы в Спаховке.

Сегодня мое первое боевое крещение! Я чувствовал возбуждение, но мой желудок сжимался и сердце билось сильнее, когда я думал об этом, поскольку час истины наступит совсем скоро. Наверно, я боялся! Каждый раз, когда усиливалось сердцебиение, я старался не думать об этом, однако с приближением критического момента отсрочка становилась все меньше и меньше. Я смотрел на других, чтобы понять их чувства, но все скрывали свой страх, или им не страшно! Гордость не позволяла мне спросить; и потом, сегодня все были неразговорчивы! Это заставляло меня думать, что все мы чувствовали себя одинаково и что никто не признался бы в этом, даже за все сокровища мира! И когда я пытался пошутить, чтобы создать впечатление, будто мне все нипочем, слова падали в пустоту, и мне еще повезло получить в ответ парочку натянутых улыбок, запоздалых и явно просто вежливых. Думаю, никого одурачить не удалось!

Сейчас мы передвигались по лесу, и Северский Донец протекал где-то совсем рядом. Русские были на другом берегу, и тишина стояла просто оглушающая. Сердце бешено билось, и я изо всех сил пытался успокоить его. Порой оно стучало так сильно, что боялся, как бы его не услышали русские или, не дай бог, мои товарищи. Я что, и вправду трусил? Но ведь я был впервые под вражеским огнем! Командир отделения и командир взвода тихим голосом и жестами отдавали приказания. Вот впереди просвет в деревьях. Просека. Мы должны теперь передвигаться рассредоточившись, с осторожностью, пока не окажемся в нескольких метрах от просеки. Нам следовало пересечь эту просеку поочередно, короткими перебежками и по сигналу командира отделения. Я остановился у дерева, прямо возле опушки, горло пересохло, в висках стучала кровь. Опустился на колени, чтобы успокоиться и не представлять собой заметную мишень, и увидел, что остальные сделали то же самое. Никакого движения, и я увидел Северский Донец, тихо текущий чуть ниже. Русские на другом берегу! Река здесь не шире 20 метров, прямо предо мной. Но мне нельзя терять из виду командира отделения, таковы указания. Опасно даже на мгновение уступить своему любопытству ради изучения окрестностей.

Командир отделения поднял руку. Двое вскочили, словно подброшенные пружиной. Как зайцы, они выскочили на просеку. Ну все! Теперь был черед мой и еще одного товарища. Я выскочил на просеку в тот момент, когда первые двое бросились на землю, и, когда пришла моя очередь, я тоже лег или, точнее, упал. Было слышно, как побежали следующие. Двое первых поднялись и снова побежали. Почти сразу же я проследовал за ними. Русские открыли огонь тут же, как только мы появились на просеке, но услышал я его только сейчас. Четыре или пять перебежек, и мы снова оказались более или менее под прикрытием деревьев на другой стороне просеки, но русские продолжали стрелять, по крайней мере еще некоторое время. Разумеется, я слышал свист пуль, пока бежал, но осознал это только сейчас! Успокоил дыхание и убедился, что сердцебиение быстро пришло в норму, или почти в норму. Страх прошел, и я даже не заметил когда. Ну и ну, чудеса! Думаю, страх исчез в тот самый момент, когда я начал действовать. Да, видимо так. Еще пятнадцать минут назад я бы в это не поверил. Уверенность вернулась ко мне, по крайней мере на данный момент. Та самая уверенность, которая так нагло была отнята у меня.