Последний суд - Пирс Йен - Страница 19

• Предыдущая
• 19/56
• Следующая

— Это так важно?

— Возможно. Но сейчас меня больше интересуют счета и документы мистера Эллмана.

— Могу я узнать почему?

— Потому что мы должны составить список знакомых мистера Эллмана, его коллег по бизнесу, друзей, родственников. Мы должны всех опросить. Например, нам необходимо установить, с кем он был знаком в Риме. Часто ли он туда ездил?

— Ни разу, — уверенно заявила экономка. — Ни разу за те восемь лет, что я работала на него. Не думаю, чтобы у него там были знакомые.

— И тем не менее кто-то там его ждал.

Экономка проводила Флавию из гостиной в небольшую квадратную комнатку, где умещались лишь письменный стол, стул и шкафчик для бумаг.

— Все находится здесь, — неодобрительно поджав губы, сказала мадам Руве. — Шкаф не заперт.

Тут мадам вспомнила о своих обязанностях и пошла готовить кофе. Флавия хотела было отказаться, но потом вспомнила, как мало ей удалось поспать. Пока она не чувствовала усталости, но кто знает, как организм проявит себя в следующую минуту. К тому же ей не хотелось разбирать бумаги под любопытными взглядами экономки.

Первым делом она занялась шкафом. Бланки налоговых деклараций, счета за газ, телефон (ни одного за переговоры с Римом), электричество. Письма к арендодателям — квартиру Эллман снимал. Все эти счета свидетельствовали о добропорядочности убитого и среднем уровне достатка.

Ежемесячные банковские уведомления также не представляли большого интереса. Эллман жил по средствам, в долги не влезал, и, судя по цифрам, его доходы были именно таковы, какими он их представлял в налоговых декларациях.

Тем удивительнее показался Флавии один документ. Это был годовой банковский отчет о состоянии счета за прошлый год. Согласно этому документу, некая компания, связанная с финансовыми операциями, ежемесячно переводила на счет Эллмана пять тысяч швейцарских франков. Название компании Флавии ничего не говорило. Флавия уставилась в потолок, подсчитывая, сколько это получается в год. Шестьдесят тысяч швейцарских франков — немалая сумма. В налоговой декларации ничего такого не значилось. Флавия продолжила поиски и наткнулась на чековую книжку Эллмана. Несколько чековых квитков, выписанных на имя Бруно Эллмана. Весьма солидные суммы. Должно быть, Бруно — это сын.

Вернулась мадам Руве.

— Бруно Эллман — сын вашего хозяина?

Женщина кивнула:

— Да.

— Он возвращается в Базель завтра? Или самолет приземлится в Цюрихе?

— О нет. Он прилетает в Париж. Из Парижа он улетел три недели назад и туда же возвращается.

«Ну вот, еще один повод съездить во Францию», — подумала Флавия. Внезапно она почувствовала страшную усталость и, спускаясь по лестнице, без конца зевала. Все так же зевая, она купила билет в спальный вагон на поезд, отправляющийся в 12.05 в Париж, а в 12.06 уже спала беспробудным сном.

К тому времени, когда спящее тело Флавии пересекало в горизонтальном положении Мюлуз [4], Аргайл приходил в себя после бурно проведенного вечера. Нет, ничего страшного или трагического с ним не произошло, однако душевное равновесие его было сильно поколеблено. А развивались события следующим образом. Выйдя от Делорме, он начал раздумывать, как убить оставшееся до отъезда время. И действительно: чем можно заняться в Париже? — конечно, если вы не приехали туда расслабляться. Идти одному в ресторан, даже самый лучший, Аргайлу совершенно не хотелось, в кино, даже на самый интересный фильм, тоже. Поскольку дождь все шел, прогулки исключались.

Оставалось одно: предпринять что-нибудь в отношении картины, спрятанной у него в номере под кроватью. Но что конкретно? Можно было встретиться и поговорить с Бессоном, который принес картину в галерею Делорме. Аргайл не думал, что Бессон сам украл картину, однако он мог по крайней мере дать хоть какие-то объяснения на сей счет.

Конечно, этот путь таил в себе опасность — ведь кто-то предупредил человека со шрамом, что картину доставили в галерею к Делорме. Вопрос: кто? Аргайлу совсем не улыбалось, чтобы через час после беседы с Бессоном к нему в номер ввалились асоциальные личности с преступными наклонностями. Для встречи с Бессоном ему требовалась мощная поддержка — например, в виде нескольких упитанных французских полисменов. А еще лучше вообще не встречаться с ним. Пусть сами им занимаются.

Кроме того, оставался под вопросом арест Бессона. Жанэ на этот счет ничего не сообщил, хотя Боттандо посылал ему запрос. Сам Джонатан тоже забыл спросить галерейщика, откуда тому известно об аресте Бессона. Как ни крути, а все это было очень странно.

После долгих размышлений Джонатан решил заняться поисками прежнего владельца картины. Восемнадцать месяцев назад она находилась в частной коллекции. С тех пор она немало попутешествовала, прежде чем оказаться под кроватью в гостиничном номере.

В каталоге выставки «Мифы и возлюбленные» имя коллекционера не упоминалось. Это обычная музейная практика, принятая из соображений безопасности: дабы не наводить на владельцев грабителей. Однако картину все-таки украли: значит, вор смог и без подсказки найти владельца.

«Как здорово, что у меня такой богатый опыт по розыскной части», — думал Джонатан, усаживаясь в такси. В римской библиотеке он догадался записать фамилию организатора выставки и запомнил, что тот работает в музее «Пти Пале». Шансы застать его на рабочем месте были невелики, и по-хорошему следовало сначала позвонить и договориться о встрече. Но Джонатан располагал свободным временем, делать ему все равно было нечего, а поездка к Пьеру Джинемеру создавала хотя бы видимость деятельности.

На этот раз удача ему улыбнулась. Женщина за администраторской стойкой строго посмотрела на него и напомнила, что музей уже закрывается, но все же согласилась узнать, не примет ли месье Джинемер позднего посетителя. Получив положительный ответ, женщина объяснила Аргайлу, как найти нужный кабинет. Джонатан долго шел по обширным залам музея, отзывающимся гулким эхом, затем свернул в коридор, где находились кабинеты сотрудников. Там его снова остановил охранник. Аргайл назвался и пошел дальше по коридору, читая таблички на дверях. Наконец он увидел нужную фамилию, постучал и услышал приглашение войти.

Он оказался совершенно не готов к тому, что получит аудиенцию так скоро и так легко, а потому замешкался, лихорадочно придумывая, чем объяснить свой визит. Он знал: в таких случаях лучше всего назвать вымышленный предлог, и так и поступил.

Торопливо и не очень убедительно он начал излагать обстоятельства, побудившие его обеспокоить месье Джинемера в пять часов вечера субботнего дня. История была довольно логичной, но в устах Аргайла звучала недостаточно искренне: он не умел врать и всегда чувствовал себя при этом неловко.

Месье Джинемер был примерно одного возраста с Аргайлом, но имел плотное телосложение — еще чуть-чуть, и его можно было бы назвать полным. Он сразу располагал к себе приятным открытым выражением лица. Тот факт, что он уже успел занять столь важный пост, говорил либо о недюжинных способностях, либо о высоких связях в министерстве. Либо о совокупности того и другого.

В отличие от большинства музейных кураторов и в отличие от большинства людей в целом этот человек вопреки всем ожиданиям не выразил ни малейшего неудовольствия оттого, что его побеспокоили в столь неурочный час, и взмахом руки прервал извинения Аргайла. Обычно, когда у вас в дверях появляется незнакомец и начинает нести какую-то околесицу, вы выставляете его вон или сообщаете сквозь зубы, что очень заняты и не можете его принять. Но месье Джинемер был не таков: он усадил Аргайла на стул и приготовился слушать.

Аргайл сказал, что пишет работу по неоклассицизму предреволюционного периода, затем поплакался, что оказался в Париже случайно и пробудет здесь только до понедельника и для него это единственная возможность получить сведения о работах художника Жана Флоре, над монографией которого он работает вот уже четыре года.

• Предыдущая
• 19/56
• Следующая