Последний суд - Пирс Йен - Страница 28

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая

— По-моему, это нелепо.

— Старомодно. Но ведь он и не молод.

— И все же…

— Он никогда не упоминает об этом, и вообще он — самый добрый и любящий дед в мире.

— Отлично, — сказал Аргайл. — Как скажете.

— Мне не хотелось, чтобы у вас сложилось ложное впечатление.

— Я понял.

Они любезно улыбнулись друг другу, и Жанна открыла ворота.

— Выглядишь замечательно, — сказал Аргайл. Они сидели за столиком в ресторане, и Аргайл так пялился на нее, что это уже становилось неприличным.

До чего странно устроены мужчины, подумала Флавия. Она могла часами наводить красоту, и Аргайл совершенно не замечал, как чудесно она выглядит, во всяком случае, ничего не говорил. А сейчас, когда на ней мятая рубашка и поношенные джинсы, он восхищается ею так, словно она Венера Милосская. Конечно, это приятно, но ей хотелось бы знать, что послужило тому причиной. Она чувствовала какой-то подвох.

— Спасибо, — улыбнулась она, еще более удивленная его внезапной щедростью на комплименты. — Мне приятно это слышать, но если ты будешь и дальше смотреть мне в глаза, то прольешь суп на рубашку.

Аргайл повел Флавию в свой любимый ресторанчик на Фобур Сен-Дени «У Жюльена». Ему нравились современный интерьер ресторана и демократичное обслуживание. Это особенно удобно, когда спешишь, объяснил Аргайл Флавии. Готовили здесь тоже неплохо, хотя номинально это был всего лишь завтрак.

Флавия беспробудно спала до семи часов вечера, а проснувшись, объявила, что хочет есть. На кредитной карточке у Аргайла еще оставались деньги, и он великодушно предложил сходить в ресторан.

Джонатан первым отчитался о проделанной работе. Умолчав о сказочной красоте внучки Рукселя, он сосредоточился на фактическом материале.

— Все это так странно, — задумчиво сказал он, закончив рассказ, — она изо всех сил пыталась убедить меня, будто Руксель — самый любящий дед на свете. Зачем? Мне нет до них обоих никакого дела.

— Возможно, в ней взыграла фамильная гордость, — предположила Флавия, пожирая глазами эскалоп с гусиной печенкой, который поставил перед ней на удивление благодушный официант. — Никто не любит выставлять напоказ домашние неурядицы. Ты бы на ее месте вел себя точно так же. Вспомни сам, как тебе было стыдно, когда мы поссорились в ресторане.

— Это другое дело.

— Да то же самое. Кстати, у нас хватит денег?

Аргайл заглянул к ней в тарелку.

— Конечно, нет. А ты не хочешь рассказать мне о своих достижениях?

— Ну разумеется.

Флавия положила в рот ломтик печенки и ждала, пока она растает на языке.

— Знаешь, — сказал Джонатан, — если суммировать всю информацию, которую нам удалось раздобыть, то, наверное, разгадка всплывет сама собой. И тогда мы сможем наконец вернуться домой.

Эта убежденность происходила из его вечного оптимизма, что перемены к лучшему где-то не за горами, а скорее всего за ближайшим углом. Но когда Флавия поделилась с ним своими открытиями, даже он, несмотря на весь свой оптимизм, был вынужден признать, что информация, которую они собрали, не дает никакого ключа к разгадке.

— Ну и что ты теперь думаешь делать?

— Во-первых, то, что я должна была сделать первым делом, — повидаться с Жанэ. Так полагается по этикету. Он, конечно, ничего не скажет, узнав, что я без его ведома встречалась с Эллманом, но ему будет неприятно, если я так и не засвидетельствую ему свое почтение. После этого мы с ним займемся Бессоном; возможно, ему известно, зачем Мюллеру понадобилась картина или хотя бы почему он решил, что это именно та картина, которая ему нужна.

— Чудесно. А что делать мне?

— Ты постарайся выяснить, как картина попала к Рукселю. И почему Мюллер в ней разочаровался.

— Это легко. Он просто ошибся.

— Тогда найди ту картину, которая была ему нужна.

— А вот это уже сложнее.

— Да, но зато это даст работу твоим мозгам. Как ты думаешь, есть смысл работать в этом направлении?

— На обратной стороне картины осталась бирка галереи братьев Розье, что на улице Риволи. Думаю, галерея давно закрылась, но попробовать можно.

— Хорошо. А я позвоню Боттандо: узнаю, есть ли новости от Фабриано или от швейцарцев. Еще я хочу, чтобы он как следует просветил биографию этого Шмидта-Эллмана. И еще…

— О-о, по-моему, достаточно, — взмолился Аргайл. — Ешь, у тебя еда стынет. Я предлагаю лечь сегодня пораньше.

— Я проспала весь день, у меня нет сна ни в одном глазу.

— Хорошо, как скажешь.

«Нет, все-таки в последние дни он ведет себя очень странно».

Семьдесят лет назад улица Риволи, возможно, и славилась художественными салонами и галереями, но только не в начале двадцать первого века. Теперь здесь можно было купить лишь одну вещь, мало-мальски имеющую отношение к искусству, — светящуюся модель Эйфелевой башни. Владельцы галерей закрыли свои заведения. Закрыли галерею и братья Розье. Даже в радостное солнечное утро бесконечный ряд лотков с открытками, безвкусных сувенирных лавок и будки обмена валюты наводили тоску. Обдумывая свои дальнейшие действия, Аргайл потягивал кофе — отвратительное жиденькое пойло, подаваемое во Франции, не шло ни в какое сравнение с настоящим итальянским кофе. Флавия опять убежала по своим делам, и он решил провести собственное расследование.

С чего начать? «Отбрось все невозможное», — сказал кто-то из великих, что в переводе на простой английский язык означало «Начни с простого». В данном случае самым простым казалось восстановить историю картины, и здесь уже вариантов было немного.

Великие картины имеют долгую родословную, которую можно досконально проследить через поколения владельцев; практически всегда можно определить, где находилось полотно в конкретный момент времени за последние пятьсот лет; зачастую известно, в какой день какого года, в каком доме, в какой комнате и на какой стене висела та или иная вещь. Но таких картин меньшинство. Выяснить биографию остальных произведений удается лишь при очень большом везении.

В случае с «Сократом» Аргайл располагал только выцветшей биркой на обратной стороне рамы. Поразмыслив, он пришел к выводу, что это, пожалуй, его единственный шанс. Он не знал, к какому году относилась торговая бирка, но, судя по шрифту, картина была выставлена на продажу в период между Первой и Второй мировыми.

Может, посмотреть в телефонном справочнике? Выстрел в «молоко», но как будет приятно, если он попадет в цель. Аргайл позаимствовал старый потрепанный справочник и начал его листать. И нашел. Семейный бизнес — торговля предметами искусства. Фирма братьев Розье не прекратила своего существования. В списке галерей он нашел магазин братьев Розье, расположенный на Фобур Сен-Оноре. Внизу значилась маленькая приписка: «Основан в 1882 году». Вот это удача! Аргайл сверился с картой и, обнаружив, что это недалеко, тронулся в путь.

Фобур Сен-Оноре — очень длинная улица, почти в пять километров, и на всем протяжении ее теснятся галереи и антикварные лавки. Аргайл пожалел, что не взял такси, — галерея братьев Розье находилась в самом конце улицы. Вспотевший и обессилевший, он наконец доплелся до нужного дома. Чтобы не испортить впечатление, Аргайл завернул за угол и привел себя в порядок — поправил съехавший на сторону галстук, пригладил руками растрепавшуюся прическу и одернул пиджак. Ему предстояло сыграть роль успешного бизнесмена, заглянувшего между делом к коллеге.

Вернувшись к парадному входу, Аргайл позвонил в звонок домофона и, услышав характерный щелчок, открыл дверь. Покупателей в галерее не было — очевидно, дорогие магазины не вызывают у них доверия.

— Доброе утро, — поздоровался англичанин, когда навстречу ему вышла женщина с прохладной дежурной улыбкой на лице. Он вручил ей свою визитку — ему нечасто выдавался шанс щегольнуть визиткой, но даже в этих случаях, как правило, выяснялось, что он забыл визитки дома, — и спросил, может ли видеть владельца галереи. Он хотел бы проконсультироваться у него насчет картины, когда-то проходившей через его руки.

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая