Оборотни и вампиры - Вильнев Ролан - Страница 34

И только 23 или 25 февраля 1847 года мною овладело какое-то бешенство и заставило совершить те поступки, из-за которых я и арестован. Вот как это со мной случилось: однажды я отправился гулять за городом с одним из моих приятелей, мы шли мимо кладбища и из любопытства туда забрели. Накануне там похоронили какого-то человека; могильщик, застигнутый дождем, не до конца забросал яму землей, да к тому же еще оставил рядом свои инструменты. При виде их меня посетили черные мысли; у меня как будто сильно заболела голова; сердце бешено заколотилось, я больше не владел собой и нашел какой-то предлог, чтобы вернуться в город. Избавившись от своего товарища, я снова отправился на кладбище, схватил лопату и стал копать. Я уже вытащил мертвое тело наверх и принялся наносить ему удары лопатой, что была у меня в руках, с яростью, которую я и сейчас не могу себе объяснить, когда в ворота кладбища вошел рабочий. Я сразу встал, но уже никого не увидел. Тот человек пошел сообщить обо всем властям. Тогда я поспешил выбраться из ямы и, полностью покрыв тело землей, убежал, перепрыгнув через кладбищенскую ограду...

Со дня последнего преступления прошло четыре месяца. Все это время я был спокоен; мы вернулись в Париж; я считал, что мое помешательство прошло, и тут мои друзья предложили мне пойти с ними на кладбище Пер-Лашез.

Мне понравились темные аллеи кладбища, и я решил погулять там ночью. Я в самом деле пришел туда в десять часов вечера. Перебравшись через стену, я гулял примерно полчаса, обуреваемый самыми черными мыслями; потом я, без всяких инструментов, стал выкапывать мертвеца; я с легкостью разорвал его в клочья, потом ушел в невменяемом состоянии. Это случилось в июне месяце...

Начались события 1848 года. С тех пор мой полк только и делал, что переходил с места на место, и в Париж мы вернулись лишь в июне. Сам я был откомандирован у одной деревни в окрестностях Амьена и оказался в Париже только 17 июля.

После нескольких дней отдыха болезнь одолела меня снова и сильнее прежнего. Мы были в лагере Иври; ночью часовые стояли близко один к другому, им был отдан строгий приказ, но ничто не могло меня остановить. Я сбегал из лагеря каждую ночь и ходил на Мон-парнасское кладбище, где предавался величайшим бесчинствам.

Первой жертвой моей ярости оказалась молодая девушка; я изуродовал ее, а затем разбросал ее члены. Это надругательство произошло около 25 июля 1848 года; после того я возвращался на кладбище всего два раза. Первый раз, в полночь, при ярком лунном свете, я увидел сторожа, который с пистолетом в руке расхаживал по дорожке. Я сидел на дереве у стены и собирался спрыгнуть за ограду; он прошел совсем близко и не увидел меня. Когда он удалился, я ушел, так ничего и не сделав. Во второй раз я выкопал старуху и ребенка, с которыми поступил так же, как и с

прежними моими жертвами; даты этих двух последних преступлений я вспомнить не могу. Все остальное случилось на кладбище, где похоронены самоубийцы и умершие в больнице. Первым человеком, вырытым мной в этом месте, был утопленник, которому я только распорол живот, и случилось это 30 июля. Надо заметить, что я никогда не мог изуродовать мужчину. Я почти никогда к ним не притрагивался, тогда как с бесконечным наслаждением разрезал на куски женщину. Не знаю, чем можно это объяснить.

Со дня эксгумации трупа, о котором я только что рассказал, и до 6 ноября 1848 года я выкопал и изуродовал четырех мертвецов, двух мужчин и двух женщин; последним было не меньше чем по шестьдесят лет. Я не могу назвать точную дату этих эксгумаций. Они происходили примерно через каждые две недели.

6 ноября в десять часов вечера кто-то выстрелил из пистолета в ту минуту, когда я перелезал через ограду кладбища; пуля пронеслась мимо. Это происшествие меня не обескуражило; я улегся на сырую землю и проспал на жестоком холоде не меньше двух часов. Я пробрался на кладбище и выкопал там тело утопленницы. Я изувечил ее...

Поначалу я предавался бесчинствам, о которых говорил, лишь немного выпив, а потом мне уже не было необходимости возбуждать себя вином; простого недовольства было достаточно, чтобы толкнуть меня на дурное дело.

После всего этого можно подумать, что я был также склонен причинять зло и живым; на самом же деле я, напротив, был очень кротким со всеми; я не обидел бы и ребенка. Кроме того, я уверен, что у меня нет ни единого врага; все унтер-офицеры любили меня за открытый и веселый нрав».

Такой ясный и точный в заявлении, сделанном им для Маршаля де Кальви,

Бертран, похоже, не оставил никаких записей, никаких сообщений, касающихся его прошлого. Его подражатели, число которых невозможно установить, так же немы, как и он сам. Нам, к примеру, неизвестны мотивы, которые побудили одного или нескольких осквернителей могил изнасиловать и убить в 1798 году от Рождества Христова молодую датчанку Гертруду Боденхофср.

«Если верить легенде, Гертруда была похоронена в состоянии летаргии. В ночь после похорон грабители трупов залезли в могилу, чтобы украсть драгоценности умершей. Когда один из злодеев вырывал у нее серьгу из уха, она от боли проснулась и села в своем гробу. Бандиты, нимало не взволнованные ужасной сценой, изнасиловали молодую женщину и убили ее заступом» («Монд» от 22 января 1953 года).

История, Эдгара По, которого преданность умершей матери сделала закомплексованным некрофилом, смущает не меньше. Мастерски излагая его психопатологический случай, Мари Бонапарт констатирует, что, в противоположность сержанту Бертрану, «чью историю детства очень любопытно было бы узнать, Эдгар По испытал сильнейшее подавление своей некрофилии. Не подавив ее, он предстал бы перед судом; подавив ее, Эдгар По, чья чувственность была равна Бертрановой, но заторможена по отношению к действиям, стал психопатом и поэтом, и это сочеталось в нем в тех же пропорциях, в каких смешивалось в нем болезненное возвращение вытесненного и художественная сублимация того, что, несомненно, из всех любовных сюжетов «сублимировать» труднее всего».

Ангел Смерти - постоянный спутник Ангела Необъяснимого в сочинениях По. Все мрачное, болезненное, описания разложившейся плоти, преждевременные захоронения доставляют наслаждение этому гениальному пьянице. То последний отпрыск семьи великих невротиков вовлечен во вторую агонию слишком поспешно уложенной в гроб сестры («Падение дома Аше-ров»). То некросадист, с которым автор отождествляет себя, идет осквернять могилу и вырывать зубы у любовницы-эпилептички, которую считал навеки утраченной («Береника»). Конечно, здесь речь идет об исключительном случае, но пример По далеко не уникален, ничего подобного... Роллина также помешан на преждевременных захоронениях и явлениях разложения.

Сексуальный характер только что рассмотренных нами извращений, преобладающий в некрофилии, уже менее определенный в некросадизме, совершенно исчезает в некрофагии, их третьей, особенно сбивающей с толку разновидности.

«Некрофагизм вообще, — пишет Браун, — встречается при стольких видах помешательства, что это затрудняет определение его происхождения и мешает разобраться в чувствах и идеях, с ним связанных» («Journal of Mental Science», 1875).

Цивилизованный или, если хотите, западный человек заключает, поразмыслив, что между религией и жестоким разгулом может существовать связь. Однако он отказывается пойти дальше и допустить каннибализм. Тем самым он, даже не отдавая себе в этом отчета, отвергает нравы и обычаи своих далеких предков, которые приносили в жертву ближних, чтобы умилостивить силы природы или утолить мучительный голод. Сколько угодно говорите, что это мерзко, но не говорите, что это невкусно, ответил вождь Батта одному слишком непреклонному миссионеру. Где начинается мерзость? Вот в чем загвоздка. Всем нам, за исключением народов, которые еще и сегодня прибегают к священной антропофагии в тайных обществах или, соблюдая традицию, поедают ягодицы умерших из своего племени, каннибализм представляется омерзительным извращением вкуса. Конечно, неуверенность в будущем, войны, голод оправдывают случайное возвращение к убийству. Но существуют психопаты, которые намеренно стремятся ощутить вкус плоти и крови своих собратьев. Этих живых «вампиров» можно разделить на три категории в соответствии с тем, являются ли они жертвами тяжелой болезненной наследственности, развращены воспитанием или страдают странным извращением либидо.