Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 75

• Предыдущая
• 75/107
• Следующая

– Есть у меня ответ и на это, – сказал Тормод, здоровой рукой поглаживая бороду. – Эта весть зла для вас, но добра для меня. Она означает, что мой путь и моя судьба расходятся с твоими. Она означает, что ты с твоим войском уйдешь из Альдейгьи, а я останусь здесь. Об этом я хотел просить тебя, и боги открыли мне, что ты исполнишь мою просьбу. Да и как иначе – ведь ты поклялся!

Эйрик молчал, растерянно хмурясь, пытаясь проследить за мыслью старого хитреца.

– Ты был должен мне две марки, – сказал он наконец. – Стоимость твоей дочери, которую я подарил тебе. Та весть, что ты открыл мне, стоит двух марок. Бесчестно взять назад то, что подарил. Я не отступлюсь от своей клятвы, хотя лучше было бы, если бы ты попросил чего-нибудь другого. Но я благодарен тебе за твои мудрые советы. Отныне пусть у тебя будет новое прозвище—Добрые Вести. А чтобы ты не жалел о старом, я подарю тебе хороший подарок. Я заменю тебе одного белого медведя на другого.

Он сделал знак кому-то из своих людей. Викинги тихо гудели, обсуждая удивительную беседу. Оддлейв ярл сидел с застывшим каменным лицом. Он знал за Тормодом славу ясновидящего и верил его известию. Значит, со дня на день Эйрик ярл уйдет из Ладоги. И то, что за этим последует, для Оддлейва будет не легче самого набега. Но он сделал выбор с открытыми глазами. Ему выпал тот редкий случай, когда отказ от битвы требует гораздо больше мужества. Умереть легко. Труднее жить и делать то, что считаешь верным.

Вскоре в гридницу вошли двое викингов, с усилием волоча какой-то объемистый сверток. По знаку Эйрика ярла они развернули его, и все ахнули – это была огромная шкура, почти белая, с легким желтоватым налетом, с длинными прядями густого меха. Шкура белого медведя, огромное сокровище. Никому и во сне не могло присниться получить такой подарок.

Даже Тормод онемел, приоткрыв рот. Двое викингов разложили шкуру перед ним, и старый корабельщик ощутил острый приступ зависти к самому себе. Шкура белого медведя почти возмещала ему тот кошель серебра, который он получил от Ингольва за корабль и который в первый же день набега вернулся обратно к Ингольву.

– Пусть это останется тебе в знак моей дружбы, – сказал ему Эйрик ярл. – Сейчас ты не хочешь разделить мою судьбу, но помни: я не откажусь от дружбы с тобой и потом. Если здешним конунгам не понадобится твое искусство, приходи ко мне. Меня легко найти.

– Эй, Оддлейв ярл! – крикнул Ингольв, пока Тормод любовался подарком. – Погляди, как щедр Эйрик ярл! Если такой подарок он сделал корабельному мастеру, то как он одаривает своих воинов! Не хочешь ли и ты присоединиться к нам? Наш поход еще не закончен, в море много богатых островов и городов по берегам. Пойдем с нами!

– Пойдем с нами! – повторил и сам Эйрик ярл. – Здесь нам досталось три хороших морских корабля, те, что раньше принадлежали конунгу. Я отдам тебе один из них. И ты не будешь обижен ни местом на пиру, ни долей добычи!

– Благодарю тебя, ярл, – ровным голосом ответил Оддлейв. – Служить тебе – выгодно и почетно, это я вижу и сам. Но я никогда не был ловок в игре двумя щитами. Я дал клятву верности Вальдамару конунгу, и я сдержу ее как сумею.

– Тебе нелегко будет убедить его в том, что ты ее сдержал! – проницательно сказал Эйрик. – И ты слышал весть. Держать ответ тебе придется уже скоро.

Оддлейв ярл пожал плечами:

– Ты знаешь, как говорят. Один раз должен умереть каждый.

На заре следующего дня последний корабль прошел мимо разоренной Ладоги и ушел вниз по Волхову, к Варяжскому морю. Опустели все кладовые в Княщине, опустели корабельные сараи, где держали пленников. Город казался вымершим. Над прежним посадом, наполовину выгоревшим, лишь кое-где поднимались дымки печек. Олегова крепость лежала в развалинах. Весь длинный берег был усеян обгорелыми обломками лодок, обугленными жердями и бревнами погибших построек. Ветерок носил жуткий запах разложения от множества неубранных тел.

Когда хвост последнего дракона исчез в утреннем тумане над Волховом, Арнора отперла погреб и выпустила Арнкеля. Опухший и всклокоченный, с безумными глазами и больной головой, он сразу накинулся на Тормода с бранью:

– Чем ты меня напоил, старый колдун? Что ты со мной сделал?!

– Тише, тише! – успокаивал его Тормод. – Ты бы видел себя сейчас – ты так страшен, словно вышел прямо с морского дна! Я пил все то же самое, что и ты, однако не кидаюсь на людей.

– Еще бы мне не кидаться! Ведь мать конунга послала меня с важным поручением! Она доверяла мне! А я…

– Успокойся! – Тормод миролюбиво похлопал Арнкеля по плечу. – Твой конь стоит в конюшне. Возьми его и возвращайся в Хольмгард. Поручение матери конунга выполнено. Ведь она хотела, чтобы Ингольв ушел из Альдейгьи раньше, чем сюда придет конунг Висислейв? Так и вышло. А какая разница, кто принес весть? Пойди на стену и погляди – Ингольв уплыл, а Висислейва еще и не видать.

Плюнув, Арнкель пошел к конюшням. А Тормод вздохнул, поглаживая заживающее плечо.

– Я и сам не знаю, кому оказал услугу своим пророчеством – то ли Эйрику, то ли Висислейву! – сам себе пробормотал он. – Но я слишком стар, чтобы снова пускаться в поход. Я хочу дождаться моей названой дочери и убедиться, что с ней все хорошо.

– Что ты там бормочешь, Белый Медведь? – окликнула его Арнора. – Или тебя теперь звать Добрые Вести? У тебя новое пророчество?

– Да! – Тормод вдруг просиял и поднял палец. – У меня новое пророчество! Мне думается, что с Саглейд все хорошо! Еще вчера было плохо и я ничего о ней не знал. А теперь я знаю – все будет хорошо и скоро я увижу ее!

Не так скоро, как обещал Тормод, но довольно быстро к Ладоге подошло войско князя Вышеслава. Весть о варяжском набеге догнала его в Бело-озере, как раз перед тем, как князь собирался идти дальше. Собрав всех воевод, он объявил им о случившемся. Невольно Вышеславу вспомнился тот день, когда он был назван новгородским князем: когда Владимир получил известие о печенежском набеге на Белгород и был вынужден повернуть назад. Что за несчастливый год выдался на Русской земле! Нет отдыха от врагов ни на полуденной, ни на полуночной стороне! И вся его дружина высказалась за то, чтобы поворачивать к Ладоге и выбить из нее лиходеев.

– Коли мы свои земли оборонить не сумеем, так и новые под нашу руку не пойдут! – сказал Взороч, и Вышеслав был с ним согласен.

И ему было очень досадно узнать еще по дороге, что его враг не стал его дожидаться и сбежал. Ушёл безнаказанным, увез добычу и полон. И преследовать его было невозможно без кораблей, которых у новгородского князя не имелось.

Ладогу Вышеслав помнил совсем другой: помнил соломенные крыши Околоградья, почти до одной слизанные теперь языками пожара, помнил ряды звериных и птичьих голов на носах многочисленных кораблей вдоль берега Волхова. Прежде чем пристать к берегу, ладья князя Вышеслава проплыла вдоль ладожского поселения до самого Любшиного городка.

«Ломать – не строить! – ожесточенно думал Вышеслав, изо всех сил вцепившись в борт ладьи. – Сколько веков строили Ладогу, а порушили, пожгли, гады, в один день!»

Вместо оживленного многолюдного города глазам его предстал черный бурелом обгорелых останков человеческого жилья. Околоградье было сожжено больше чем наполовину, только некоторые концы частью уцелели – видно, Стрибог[204] сжалился над несчастным городом и развернул свой ветер в другую сторону. Каменные стены Олеговой крепости в двух местах были проломаны, на камнях еще виднелись засохшие пятна крови. Внутренние постройки детинца выгорели почти все – в тесноте крепости дворы знати стояли близко друг к другу и, подожженные на прощание воинами Эйрика ярла, образовали один огромный погребальный костер.

Черная гарь виднелась и на месте Любшиного городка, и на воде Волхова качались обгорелые деревяшки, которые река несла от верхних порожских поселений. Черный Змей войны и смерти пролетел над волховской землей, огненным крылом смел с нее жизнь. Зима убивает жизнь на земле, но приходит весна, и все живое родится вновь. Но трудно было поверить, глядя на пепелища недавно живого города, что и для него наступит когда-нибудь весна.

• Предыдущая
• 75/107
• Следующая