Алая карта - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 9

Всевидящая Клеманс сообщила мне, что сегодня утром у мадам Рувр были красные глаза, как будто она плакала. Если Клеманс права, стоит подумать, что могло расстроить… Люсиль. Подумать хотелось, и я до полудня гулял по берегу моря, размышляя над смыслом слова «старик». Когда человек становится стариком? Старик ли я? А Рувр? Уж он-то точно старик, раз передвигается с помощью двух металлических тростей, подтягивая за собой ноги (я не видел этого человека, но именно таким его себе представляю). Бог с ним, с Рувром, что сказать о себе? Да, у меня седые волосы. И несколько коронок. Но все остальное имеет вполне презентабельный вид. В сравнении с Вильбером и даже с Жонкьером я очень прилично сохранился. Еще пять-шесть лет назад фигура у меня была как у молодого. Так почему же Арлетт?.. Неужто она испугалась, что однажды придется стать сиделкой? Но мне тогда было всего шестьдесят. Возможно, мадам Рувр — мне больше нравится называть ее Люсиль — плакала от безысходности, понимая, что навсегда привязана к больному старику?

По пляжу группками разгуливала молодежь. Одна девица в купальнике едва не задела меня локтем и даже не извинилась. Она меня просто не заметила. Я был для нее чем-то вроде призрака, я не существовал. Мне в голову пришло определение: «Старик — человеческое существо, еще пребывающее в этом мире, но уже не существующее». Увы бедолаге судье Рувру! И увы мне!

Жонкьер предупредил, что будет обедать в городе. Странно! Он пришел в столовую, съел суп и немного пюре, коротко простился и был таков. Вильбер накапал лекарство в стакан, добавил какой-то белый порошок и половинку таблетки, строго взглянул на нас и проглотил лекарство. Люсиль пыталась сдержать улыбку.

— Посидите с нами, — сказал я Вильберу, — это единственный приятный момент дня.

— Не хочу быть назойливым, — буркнул он.

Ответ прозвучал так глупо и неуместно, что я не удержался и пожал плечами.

— Видите, они и впрямь невыносимы, — прошептал я, обращаясь к мадам Рувр.

Она озабоченно посмотрела вслед Вильберу.

— Я меньше всего на свете хочу нарушить сложившиеся устои. Думаю, будет нетрудно получить место за другим столом.

— Ни в коем случае! — воскликнул я и сменил тему, спросив, хорошо ли они устроились.

— Нужно уметь довольствоваться тем, что есть. В Париже… нет, я больше не хочу думать о Париже. Меня все устраивает, за исключением разве что первого завтрака. Молодая официантка…

— Франсуаза.

— Да, Франсуаза имеет неприятное обыкновение приносить оба подноса сразу. Один она ставит на столик в конце коридора, и кофе успевает остыть, пока она подает другой моему мужу. Это неприемлемо.

«Черт возьми! — подумал я. — Мадам Рувр явно не из числа непритязательных!» Поскольку мне Франсуаза нравится, я завел разговор о других обитателях «Гибискуса», чтобы отвлечь внимание привередливой парижанки от бедной девушки.

— Вы их оцените, обещаю. С возрастом люди становятся оригиналами… Видите хрупкую даму, что сидит у меня за спиной? Это мадам де Бутон… ей восемьдесят семь… Когда ее соборовали в первый раз — это было давно, до меня, она отказалась, потому что ей не понравился священник. «Ни за что! Он слишком уродлив!» Это чистая правда!

Люсиль смеялась от всего сердца.

— Вы же не станете утверждать, что у вас тут обитают исключительно выдающиеся личности!

— Конечно, нет. Не только исключительные. Но в основном.

— А как здесь развлекаются?

— Можно пойти на курсы йоги, записаться в хор или в университет для людей «третьего возраста». В приемной директрисы есть целый список занятий для досуга.

— Я, к несчастью, не вольна распоряжаться своим временем — из-за мужа. А библиотека здесь имеется?

— Не слишком богатая, несколько сотен томов. Но, если позволите, я сам буду снабжать вас книгами.

Я едва удержался, чтобы не похвастаться: «Я тоже когда-то был писателем!» Мое предложение явно обрадовало мадам Рувр.

— Еще один вопрос, с вашего позволения, — сказала она. — На принадлежащих вам сочинениях есть экслибрис или какой-нибудь другой символ? Вы не ставите на титульном листе свои инициалы?

— Нет. Но почему вы спрашиваете?

— Это могло бы не понравиться моему мужу. Он совершенно непредсказуем!

Вот об этом-то я и подумаю перед сном!

Боюсь, я лезу не в свое дело. Да, определенно не в свое, зато скука, окутывавшая меня подобно туману, взявшему в плен сбившийся с курса парусник, начинает рассеиваться. Вот почему я решил описать события сегодняшнего дня без стариковского брюзжанья, так, словно во тьме моей ночи забрезжил слабый свет. Это не значит, что я обрел надежду. На что мне надеяться? Но мои мысли приобрели вполне определенное направление: я размышляю о мадам Рувр.

Необходимость прояснить небольшую загадку стала могучим стимулом для продолжения жизни. Я хотел бы знать — из чистого любопытства, да будет оно благословенно! — причину слез Люсиль. Должен признать, что пока я не слишком продвинулся, но одно интересное открытие все же сделал.

Итак, начнем по порядку. Мадам Рувр была права насчет первого завтрака: кофе мы получаем едва теплым. Грех невелик, но Франсуаза и впрямь «не ловит мышей». Придется поставить ей на вид.

Следом идет эпизод с ежедневным уколом. Короткий разговор с Клеманс.

«Вы сами-то верите во все эти лекарства, мсье Эрбуаз? Я вот что думаю: если тело устало, нужно отпустить его на покой».

Простолюдинка Клеманс наделена чертовски здравым смыслом, она этакая веселая фаталистка, и ей часто удается развеять мои мрачные мысли.

— Как там Рувры? — спрашиваю я. — Расскажите мне о них.

— Сегодня утром к Его чести было не подступиться.

— В вашем тоне чувствуется насмешка…

— Ничего не могу с собой поделать. Ну скажите на милость, зачем мужчина с такой тощей задницей требует, чтобы его называли «господин председатель»?!

Мы захихикали, как проказливые школьники.

— Вы просто ужасны, Клеманс, для вас нет ничего святого.

— Возможно, вы попали в самую точку, мсье Эрбуаз.

Продолжим. День начался как обычно. День как день, изнурительно жаркий летний день. Душ. Бритье. Безмолвная беседа со своим двойником в зеркале. Волосы на висках поредели. Глубокие носогубные складки словно бы поддергивают уголки рта вверх, как на веревочках. Старый паяц, который все никак не насытится раёшным театром жизни! Иногда меня охватывает ненависть к себе за то, что я такой… траченный жизнью. Определение тривиальное, но очень точное! Ничего не поделаешь, жизнь со мной разочлась! Моя голова не убелена сединами, меня не назовешь дряхлым старикашкой, но я пришел в упадок, как статуи в общественных парках, покрытые серо-зеленой плесенью и птичьим пометом. Как бы там ни было, я решаю надеть элегантный костюм из серой рогожки, который меня стройнит, словно хочу произвести впечатление! В «Гибискусе» принято «держать марку»…

Но довольно философствовать, пора переходить к главному — рассказать о прогулке по парку. Ноги сами понесли меня в кипарисовую аллею. Я не торопился, пытаясь «расходить» ногу, и вдруг услышал где-то совсем близко громкий разговор, да нет, не разговор — спор. Сначала я узнал голос Жонкьера, он произнес что-то вроде: «Так не пойдет!» Потом я заметил его голову над живой изгородью, Жонкьер очень высокий, и его разъяренное лицо плыло вдоль зеленой стены, словно какой-то кукольник-весельчак насадил его на палку. Собеседника Жонкьера я не видел, но, услышав ответную реплику, понял, что это мадам Рувр. Не скажу, что очень удивился — я был уверен, что этих двоих связывает общий секрет. Мадам Рувр закричала:

— Берегись! Не доводи меня до крайности.

Они перешли на быстрый шепот, потом Люсиль воскликнула:

— Попробуй — и увидишь, на что я способна!

Голова Жонкьера уплыла в другую сторону. Я стоял, не решаясь шелохнуться, но не из страха быть обнаруженным — заметить меня они не могли. Просто я вдруг почувствовал себя преданным. Люсиль его любовница! Никаких сомнений. Они на «ты», да и тон разговора… только слабоумный не догадался бы.