Поединок в «Приюте отшельника» - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 8

— Я сразу решила позвонить и узнать, как вы. В нашем возрасте подобные встряски могут быть опасны.

— Не стоит преувеличивать! Меня не ранили — только унизили. Мерзавец дал мне пощечину, можете себе представить? Это случилось впервые в жизни. Даже мой бедный покойный отец никогда пальцем меня не трогал, хоть и бывал груб, когда выпивал.

Джина хихикает, как пансионерка, выболтавшая секрет подружке, и спрашивает:

— Расскажите о себе, о вашей сестре. Я помню, что она была великой скрипачкой, но, видимо, больше не концертирует. Ей сейчас…

— Не ломайте голову, Глории вот-вот стукнет сто.

— Мы ровесницы! — восклицает Джина. — Я бы очень хотела повидать ее.

— Это легко осуществить. Мы живем совсем рядом. Название «Приют отшельника» что-нибудь вам говорит?

— Постойте-ка… Не та ли это резиденция, о которой писали в газетах?

— Она самая. В прошлом году сестра купила там дом, мы живем вместе, среди прелестных людей. Место отлично охраняется. Разбойные нападения нам не грозят.

— Какая удача! Знаете, дорогая Жюли, нам нужно спокойно поболтать. Я знала, что-то произойдет — гадала сегодня утром, и карты мне сказали. Вы с Глорией можете меня навестить?

— Глория больше не выходит. Она совершенно здорова, но с места двигаться не желает. А вот я, несмотря на мои несчастные руки…

— О, дорогая! — вскрикивает Джина, перебивая Жюли. — Я даже не спросила, как вы… Простите! У меня сердце едва не разорвалось, когда я узнала!

«Не переигрывай, старушка…» — мысленно усмехается Жюли.

— Благодарю за сочувствие, — говорит она. — Я хорошо справляюсь и буду очень рада встретиться.

— Поторопитесь, моя милая, приезжайте после обеда, скажем, в четыре. Боже, как я рада! Целую вас.

Жюли кладет трубку. Ну вот, получилось. И так просто! У нее пока нет четкого плана, она не хочет торопиться, но кое-какие идеи в голове мелькают. Жюли не чувствует полного удовлетворения, но она немного успокоилась, «отпустила» себя.

Она зовет Клариссу и распоряжается насчет обеда, звонит в контору и сообщает, что хочет воспользоваться катером между двумя и половиной третьего, потом решает выбрать украшение на вечер. Колец Жюли больше не носит — с тех самых пор… Это причиняет ей душевную боль. Когда-то, отправляясь на концерт, она оставляла кольца в номере отеля, а возвращаясь, сразу надевала бриллиант на левую руку и рубин на правую. Конечно, страховщики всё возместили — без споров и пререканий, — но вернуть ей пальцы было не в их власти. Колье, клипсы и серьги она продала, ничего не сказав Глории. Все эти блестящие цацки слишком о многом напоминали. Несколько самых красивых вещей лежат в шкатулке, которую Жюли никогда не открывает, но сегодня особый случай. Она достает тонкую золотую цепочку — кажется, она была куплена в Лондоне, то ли в 1922-м, то ли в 1923-м. Цепочка красивая, хоть и старомодная. Раньше Жюли легко застегивала ее сама, на ощупь. Ну почему любое воспоминание причиняет такую боль? Она звонит в колокольчик.

— Поможешь? Такая вот блажь пришла мне сегодня в голову! В молодости я обожала драгоценности, сегодня же остались одни только горькие сожаления.

Кларисса привыкла к излияниям хозяйки — она слушает, молчит и делает свое дело.

— Главное — ничего не говори Глории. Принимая гостей, она всегда напяливает на себя жемчуга и браслеты — чем больше, тем лучше. Не хочу, чтобы она надо мной смеялась. Этот новенький, толстяк, уже въехал?

— Да, мадемуазель. Вчера утром. Говорят, он привез с собой рояль. Я слышала, что кое-кто недоволен — из-за шума.

— Моя сестра в курсе?

— Конечно. Она протестует громче всех. Называет рояль «помехой».

— Меня это не удивляет. Ты ничего не поняла, моя бедная Кларисса. Помеха — я, а соседский рояль всего лишь предлог. Да, проследи, чтобы спагетти хорошо сварились. Дай мне палку, пойду успокаивать Глорию.

Хольц живет недалеко, в «Приюте отшельника» всё близко. Цветущие газоны, искусно расположенные на разных уровнях, создают оптическую иллюзию простора. Юбер Хольц купил дом в провансальском стиле, пожалуй, слишком большой для одного человека, но со временем он будет выглядеть весьма стильно. Подъездная аллея вымощена крупной галькой и напоминает брод через ручей. Входная дверь из толстых дубовых досок распахнута настежь.

— Есть кто-нибудь? — зовет Жюли.

— Входите! Входите!

Хольц торопится навстречу гостье, дружески жмет ее запястья.

— Вы с визитом или просто зашли поприветствовать нового обитателя «Приюта»?

— Отправилась по делам и решила заодно заглянуть к вам. До меня дошли слухи, что некоторые соседи опасаются вашего рояля. У каждого из них есть телевизор, однако в нашем узком кружке все неисправимые индивидуалисты, так что, если хотите жить в мире и покое, придется учитывать «общественное мнение». Можете рассчитывать на мою поддержку, я замолвлю за вас словечко.

— Спасибо. Прошу вас, зайдите на минутку. Здесь будет большая гостиная, и я прикидываю, как ее обставить.

Жюли медленно прохаживается по комнате.

— Очень красивый камин, мне нравится. Собираетесь топить дровами?

— Обязательно. Жаркий огонь. Книга. Что может быть лучше?

— Наверное, — тихо отвечает Жюли. — Думаю, на первых порах это будет доставлять вам удовольствие. А что там?

— Моя берлога!

Хольц делает приглашающий жест, и Жюли застывает на пороге, совершенно потрясенная. Просторная комната кажется совсем маленькой из-за великолепного концертного рояля, стоящего в центре и блестящего, как роскошная машина в витрине автосалона.

— «Стейнвей». Безумная прихоть моей жены. Перед смертью она страстно мечтала получить этот инструмент. Я знал, что это абсурд, но не мог отказать ей в последней радости. У нее не было сил играть, но иногда она нажимала на клавишу и слушала, как звучит нота.

— Можно? — робко спрашивает Жюли.

Хольц поднимает крышку, и на лаковой поверхности отражается залитое светом окно.

— Не стесняйтесь, Жюли, и не стоит так волноваться.

Она мелкими шажками обходит вокруг рояля. Ей трудно дышать — то ли сердце дало сбой, то ли проснулась сидящая внутри болячка.

— О, дорогая, — восклицает Хольц, — я и подумать не мог…

— Не обращайте внимания, сейчас пройдет. Прошу прощения, я так давно не…

Жюли делает над собой усилие.

— Мне бы хотелось…

— Говорите же, не тяните!

— Мне бы хотелось ненадолго остаться одной, если можно.

— Ну конечно! Чувствуйте себя как дома, а я приготовлю нам выпить… что-нибудь легкое.

Хольц бесшумно выходит. Жюли смотрит на рояль. Ей стыдно, но она ничего не может с собой поделать. Теперь нужно набраться мужества и подойти к клавиатуре. Жюли протягивает руки и словно наяву слышит, как в утробе оживающего «Стейнвея» зарождаются звуки и он начинает вибрировать. За окном, вдалеке, на разные голоса звучит лето, а в комнате царит тишина. Жюли машинальным движением пытается взять аккорд и замирает: она не знает, куда поставить пальцы. Большой палец слишком короткий. Нота ля, нота до, господи, она их не узнает. Нажимает на клавишу, и по комнате разносится восхитительно чистый фа-диез; звук длится, пробуждая воспоминания. Жюли плачет; тяжелая, жирная, как капля смолы, слеза течет по щеке, и она торопливо смахивает ее. Не стоило будить старых демонов.

Возвращается Хольц с запотевшими стаканами.

— Итак, — спрашивает он, — как вам мое сокровище?

Жюли оборачивается. Ее лицо снова спокойно.

— Инструмент просто изумительный, дорогой друг. Благодарю за доставленное удовольствие.

Ее голос не дрожит. Она снова прежняя Жюли — старуха без прошлого.

— Вы совсем не можете играть? — участливо спрашивает Хольц.

— Совсем. Я знаю, что некоторые пианисты, несмотря на увечье, сумели вернуться к исполнительству, в том числе граф Зичи[10] и Витгенштейн,[11] которому Равель посвятил «Концерт ре-мажор» для левой руки. Не стоит так за меня волноваться, к этому привыкаешь — с трудом, не сразу, но привыкаешь.