Мусорщик - Охлобыстин Иван Иванович - Страница 5

— А что, есть что-то новенькое? — заинтересовался мусорщик.

Официант смущенно развел руками и убрал меню.

— Тогда две курицы, фирменных, волосатых. И два жульена из бледных поганок.

— Жульены — дрянь, — шепнула девушка.

— Курица не лучше, — успокоил ее мусорщик. — Не «Метрополь», что поделаешь. Лаптем щи хлебаем — фирменное блюдо.

Мусорщик приветливо помахал сидящей поодаль комичной парочке — неимоверного объема толстухе с обесцвеченными младенческими кудрями и её тощему унылому кавалеру.

— Кто это? — спросила девушка.

— Галя. Коллега с соседнего участка. Как это она уговорила своего благоверного на людях показаться?.. Странная субстанция — любовь. Он её любит, обожает каждый килограмм ее тела, но стесняется с ней на улицу выйти.

Мусорщик наполнил рюмки текилой, затем потёр лимоном и посыпал солью между большим и указательным пальцем. Девушка, глядя на него, повторила.

— За странную субстанцию — любовь! — подняла она рюмку.

Они чокнулись и выпили, слизнув соль с руки.

— Поговорим? — спросила девушка.

— О чем?

— О странной субстанции.

— Начинай.

— Я новичок в твоей игре. Сначала ты.

Мусорщик откинулся на стуле и сплел пальцы, глядя на нее.

— Ты однолюб, — начал он.

Девушка чуть не подавилась минеральной водой, торопливо поставила стакан и постучала ладонью по груди.

— Ну-ну, — отдышавшись, весело сказала она.

— Ты однолюб, — спокойно повторил мусорщик. — В твоей жизни была только одна большая, чистая, светлая, самоотверженная и абсолютно взаимная любовь — это ты сама… Первая детская любовь тебя миновала, потому что лет с десяти ты уже твердо знала, что этот городок не для тебя, ты берегла себя для Москвы, для другой жизни. Впрочем, был одноклассник, хороший парень, к тому же влюбленный в тебя до одури — завидная партия по местным понятиям.

— Еще бы! Отец — главный хирург, мать — майор милиции, — не без гордости сказала девушка.

— Все считали, что вы поженитесь сразу после школы, а ты вытирала об него ноги, издевалась, как могла, исследуя пределы своих женских чар. Ночью после выпуска ты отдалась ему, наполовину от жалости, наполовину из интереса, и всю ночь с искренними слезами повторяла за ним клятвы вечной любви, зная, что через час уедешь навсегда и никогда больше его не увидишь…

Официант принес заказ, расставил тарелки на столе и удалился.

Следом, улучив благоприятный момент, приблизился квадратный молодой человек, позорно сбежавший несколько дней назад из «Опеля».

— Наш стол хочет заказать для вашей дамы песню, — официально сообщил он. — Если вы не против. «Естердей».

Мусорщик, недоуменно подняв брови, мельком покосился на него, не в лицо, а куда-то в область паха, и указал на девушку. Та равнодушно пожала плечами, аппетитно вгрызаясь в куриное крылышко.

Детина понимающе кивнул и направился к эстраде.

— Э! — окликнул его мусорщик. — Только без слов!.. Произношение чудовищное, — пояснил он девушке.

Бандит озадаченно потоптался на месте, потом подошел к лабухам и принялся объяснять им что-то. Наконец солист объявил:

— Для гостьи нашего города Виолетты звучит эта… эта мелодия… — и отошел от микрофона, уступив место саксофонисту.

— У тебя иногда проблемы со вкусом, — огорченно сказал мусорщик.

— А ты бы хотел, чтобы я сообщила им свое имя и подробный адрес?

— Нет, но Виолетта — это перебор…

— А объясни-ка мне лучше, почему эти мамонты тебя боятся? — прищурилась девушка.

— По недоразумению, — улыбнулся мусорщик. — У них есть главный, я с ним как-то разговаривал. Очень неглупый человек. Подозреваю, что он им представил меня как матерого рецидивиста, сбежавшего из-под расстрела за людоедство и скотоложество… Продолжим?

— Непременно.

— Итак, ты поступила в театральное училище. Но не сразу. В первый год тебя срезали за провинциальный говор: прощальный привет от родного города. Зато ты познакомилась с долговязым очкастым старшекурсником и год жила с ним в выселенном доме напротив училища, поскольку денег у вас не было не только на квартиру, но и на еду. Спасали только посылки с гуманитарной помощью от твоей матери… Он поставил тебе произношение, познакомил с педагогами, короче, сделал свое дело и исчез из твоей жизни. Какое-то время ты занималась тем, что отбивала парней у московских сокурсниц — просто из чувства социальной справедливости. Потом был старый актер, который сбежал от тебя, потому что ты по молодости очень любила это дело, а у него уже пошаливало сердце. Потом — рок-музыкант, наркоман и нищий гений. Вот его ты, пожалуй, действительно любила. Но однажды, когда ты училась на предпоследнем курсе, к тебе неожиданно, без звонка приехала мать. Ты стеснялась её и прятала от знакомых. А вот с твоим волосатым музыкантом они неожиданно нашли общий язык и по вечерам пели на два голоса под его волшебную гитару. Когда мать наконец уехала, ты всю ночь плакала, потому что с ужасом поняла, что сказка не сбывается, призрак твоего города идет за тобой, точнее, ты несешь его в себе. Ты бросила училище, благо еще старый актер объяснил тебе, что актрисой ты не станешь, что роли, кроме «кушать подано!» в Урюпинском драматическом театре, тебе не светят. Ты бросила своего гения — к твоей чести, не без душевных терзаний — и ушла к его продюсеру, деловому и циничному малому, который для начала устроил тебе прописку и квартиру. Впрочем, к любви это отношения уже не имеет…

— Похоже, — сказала девушка. — Забыл только про два аборта и полгода замужества с битьем посуды в финале.

Мусорщик развел руками: виноват.

— Но я не сказал еще о твоей главной любовной драме, — поднял он палец. — Примерно год назад тебя оставил самый верный, страстно и взаимно любимый человек: ты разлюбила себя, такую красивую, умную и хорошую. Тебе пришла в голову простая мысль — что, может быть, не мир так плох вокруг тебя, а все проблемы в тебе самой. А поскольку жить без любви человек не может, ты заметалась, уехала из Москвы, увидела первого встречного и начала выдумывать себе любовь на пустом месте, там, где ее нет.

— Неправда, — тихо сказала девушка. — Есть… Только ты боишься в это поверить. И я боюсь…

Снова в разговоре возникла опасная пауза.

— Извини, — мусорщик оглянулся на толстуху Галю и её унылого кавалера. — Так ведь и просидят целый вечер. Ты не будешь против, если я приглашу ее?

Не дожидаясь ответа, он встал, торжественно прошел через весь зал к толстухе и галантно склонил голову. Галя зарделась и замахала руками, но мусорщик неожиданно легко поднял ее, резко прижал к себе щекой к щеке и замер, устремив вдаль суровый взор.

Оркестрик играл танго, и хотя мусорщик не сделал с Галей еще ни одного шага — это уже был танец. Затем он стремительно сорвался с места и помчал партнершу к эстраде, едва не сметая с пути официантов с подносами и танцующие пары, у эстрады уронил ее на руку и отвернулся, трагически прикрыв ладонью глаза.

Девушка за столиком расхохоталась, в восторге хлопая в ладоши. Потом удивленно оглянулась по сторонам.

Хотя эта мастерская пародия на роковое танго в исполнении десятипудовой толстухи была немыслимо комична — ни одного смешка не раздалось в зале. Посетители сидели с каменными лицами, жевали губы, сдерживая смех, опускали глаза. Мужичонка, видимо, приезжий, залился было тоненьким голоском — и тот-час получил кулаком в бок от бандита из-за соседнего стола. Саксофонист на эстраде никак не мог собрать разъезжающиеся в улыбке губы и нещадно фальшивил — и тут же был награжден грозным взглядом гитариста.

А мусорщик вдруг сменил рисунок танца и лихо закрутил толстуху. Повинуясь ему, оркестрик грянул старый добрый рок. Раскрасневшаяся Галя только охала, летая бабочкой в сильных руках мусорщика. Только раз едва не вышел конфуз — когда мусорщик в азарте попытался усадить ее себе на бедро и чуть не рухнул вместе с ней.

Девушка одна во всем зале откровенно веселились, глядя на танцующих. Потом не выдержала, махнула рюмку текилы и присоединилась к ним. Тут уж началось нечто не имеющее названия — гремучая смесь из джиги, фламенко и пляской папуасов из Новой Гвинеи.