Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность - Соколов Борис Вадимович - Страница 12

Я подал отличное французское вино, предварительно вытерев бутылку влажным полотенцем. Два хрустальных бокала красиво искрилась. Гитель взял бутылку, приподнял брови и удовлетворенно подморгнул:

– Очень хорошо!

После второго бокала я подошел к Зиберту и заботливо предложил освободиться от ремней. „Ведь они стесняют!“ Николай Иванович снял ремень вместе с кобурой и облегченно вздохнул. В кармане брюк лежал запасной „вальтер“.

– Разрешите? – вежливо обратился я к Гителю.

Немец, правда с меньшим энтузиазмом, тоже снял ремни с кобурой. Я повесил их на вешалку на виду у гостей…

Я сел за стол вместе с другими. Это обстоятельство возмутило Гителя. Как так! Рядовой солдат, а ведет себя как равный! В тот момент, когда я отвечал на вопросы Гителя, взбудораженного моим бестактным поведением, Кузнецов зашел за его спину, моргнул мне и с силой навалился на гестаповца. Я тут же ринулся на помощь, заломил руки фашиста за спину. Подоспел и Хуберт Гляз. Он воткнул в рот хрипевшему Гителю кляп. Фашист понял свое безвыходное положение и с выпученными от страха глазами замотал головой, подтверждая свою готовность пойти на все условия, лишь бы ему сохранили жизнь».

Теперь Кузнецов начал с майором задушевную беседу:

– Слушайте Гитель. Скажите правду, что вы знаете о немецком офицере, которого заподозрили в сотрудничестве с иностранной разведкой?

Гитель потрясенно молчал.

– Если вы не хотите говорить, я не настаиваю, – ласково продолжал обер-лейтенант Зиберт. – Тогда вы умрете без покаяния.

– Нет, нет! – в отчаянии заорал майор, взывая к чувству расовой солидарности. – Вы немец и не совершите преступления против немца!

– Говорите! – великодушно разрешил Кузнецов.

– О вас, обер-лейтенант, я знаю, только одно: вы очень часто приезжаете в Ровно и неизвестно откуда. Меня это заинтересовало, ведь если бы вы подольше были на фронте, я бы свободнее себя чувствовал в… обществе Лидии Ивановны…

– Кому вы сказали о своих подозрениях? – поинтересовался Кузнецов.

– Только… Только Лидии Ивановне. Я сам хотел с вами разобраться. Но свои намерения, как видите, не выполнил.

Под конец Струтинский заставил обоих участников диалога заговорить патетически. Гитель будто бы вскрикнул:

– За меня отомстят!

Кузнецов заметил:

– Поздно. Мы выполняем приговор народа!

Гителя пристрелили, положили тело в брезентовый мешок и утром зарыли на огороде.

Версия Струтинского отличается от версии Медведева тем, что главным мотивом действий Гителя выступает не стремление войти в связь с английской разведкой через ее агента Зиберта, а ревность к тому же Зиберту. Но и в этом случае действия майора выглядят довольно нелепо. Если он весьма прохладно относился к обер-лейтенанту и к тому же подозревал его как иностранного шпиона, то почему так легко принял приглашение Зиберта поехать на незнакомую квартиру, да еще в одиночку. Если же Гитель хотел избавиться от соперника, претендующего на благосклонность Лисовской, то можно было использовать гораздо более безопасный путь: доложить начальству о своих подозрениях, оно бы запросило Берлин, и вскоре бы выяснилось, что Пауль Зиберт в кадрах вермахта не числится. Ему – пуля в застенке СД, а Гителю – медаль или даже крест за бдительность! Чем плохо! Так нет, майору, хоть и был он, по уверениям Струтинского, робкого десятка, захотелось рискованных приключений, за что бедняга Мартин и поплатился головой.

Николай Владимирович приписывает Гителю еще и двурушничество во время пребывания в советском плену, дабы лишний раз продемонстрировать подлую натуру майора и убедить своих читателей: этого фашиста грех было не вывести в расход. Зато, в отличие от Медведева, ничего не говорит о связи Гителя с судьей Функом, поскольку называет майора начальником хозяйственного отдела рейхскомиссариата. Между тем я думаю, что здесь-то Дмитрий Николаевич не соврал. Именно в близости Гителя к Функу и было все дело. Вероятно, майор хорошо знал привычки и распорядок дня судьи, расположение его апартаментов и понадобился готовившим покушение на Функа партизанам в качестве «языка». Получив необходимые сведения, Кузнецов и Струтинский Гителя прикончили. Вряд ли майор имел какое-то отношение к контрразведке, да и в советском плену, наверное, не был. Иначе как бы ему удалось из лагеря немецких военнопленных под Красногорском добраться до Ровно?

Вероятно, по той же причине, что и Гителя, во время похищения генерала Ильгена Кузнецов и его товарищи прихватили с собой и личного шофера рейхскомиссара Пауля Гранау. Видимо, у него надеялись получить подробные сведения о маршрутах поездок и распорядке дня шефа. А потом шофера Коха постигла та же участь, что и Гителя. Граунау застрелили вместе с Ильгеном, а трупы зарыли на хуторе вблизи между селами Новый Двор и Чешское Квасилово.

Что же касается таинственного майора фон Ортеля, то его история представляется абсолютно фантастической. Согласно мемуарам Д. Н. Медведева, дело обстояло следующим образом:

«Если одну черту в характере фон Ортеля – его непомерное тщеславие – Кузнецов уловил с самого начала их знакомства и, уловив, начал искусно играть на этой струнке, то теперь ему открылась другая черта, более важная, объясняющая всего фон Ортеля, со всеми кажущимися противоречиями. Этой чертой в характере Ортеля был цинизм…

Зиберт оставался верен своему обыкновению ни о чем не спрашивать. И его собеседник ценил в нем эту скромность.

– Послушай, Пауль, – предложил он вдруг, – а что если тебе поехать со мной? О, это идея! Клянусь богом, мы там не будем скучать!

– Из меня плохой разведчик, – уклончиво сказал Кузнецов (согласно законам жанра, хороший советский разведчик притворяется неопытным немецким собратом по профессии, чтобы вызвать у читателей улыбку; здесь обнаруживается чисто литературное происхождение диалога Зиберта с Ортелем. – Б. С.).

– Ха! Я сделаю из тебя хорошего!

– Но для этого нужно иметь какие-то данные, способности…

– Они у тебя есть. Ты любишь хорошо пожить, любишь удовольствия нашей короткой жизни. А что ты скажешь, если фюрер тебя озолотит? А? Представляешь, отдарит тебе, скажем, Волынь или, того лучше, земли и сады где-нибудь на Средиземном море. Осыплет тебя всеми дарами! Что бы ты на это сказал?

– Я спросил бы: что я за это должен сделать?

– Немного. Совсем немного. Рискнуть жизнью.

– Только-то?! – Кузнецов рассмеялся. – Ты шутишь, Ортель. Я не из трусов, жизнью рисковал не раз, однако ничего за это не получил, кроме ленточек на грудь.

– Вопрос идет о том, где и как рисковать. Сегодня фюрер нуждается в нашей помощи… Да, Пауль, сегодня такое время, когда надо помочь фюреру, не забывая при этом, конечно, и себя…

Пауль молча слушал.

И тогда фон Ортель сказал ему, куда он собирается направить свои стопы. Он едет на самый решающий участок фронта. Тут Пауль Зиберт впервые задал вопрос:

– Где же он, этот решающий участок? Не в Москве ли? Или, может быть, надо на парашютах надо выброситься в Тюмень? Черт возьми, мне все равно, где он!

– За это дадут тебе, Зиберт, лишний железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант, решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте нужно туда спускаться, а приехать с комфортом, на хорошей машине и, что особенно запомни, нужно уметь носить штатское.

– Не понимаю. Ты загадываешь загадки, Ортель! Где же тогда этот твой „решающий“ участок? Не в Москве ли? Или, может быть, надо на парашютах выброситься в Тюмень? Черт возьми, мне все равно где он!

– За это дадут тебе, Зиберт, лишний железный крестик. Нет, мой дорогой лейтенант, решающий участок не там, где ты думаешь, и не на парашюте не нужно туда спускаться, а приехать с комфортом, на хорошей машине и, что особенно запомни, нужно уметь носить штатское.

– Не понимаю. Ты загадываешь загадки Ортель! – в голосе Кузнецова прозвучала ирония. – Где же тогда этот твой „решающий участок“?

– В Тегеране, – с улыбкой сказал фон Ортель.