Морская пена - Дмитрук Андрей Всеволодович - Страница 13

Может быть, от вечного чувства вины он и сделался врачевателем...

- Лежи спокойно, дурак. У меня с похмелья нет аппетита на детей.

Коротконосый закрыл глаза тонкими, птичьими веками и отвернулся.

- Э, да ты, я вижу, сообразительный,- приговаривал Шаршу, осматривая тонкую, как тростинка, ногу, - кто же это тебя так, а?

Под коленом кольцо глубоких ранок - свежий укус водяной змеи. Он показал мужчинам жестами, что надо крепко прижать к земле руки и ноги раненого. Женщина робко пыталась заголосить, но Шаршу осадил ее и на миг задумался: медикаментов у него с собой не было. До поста паренек не доживет, да и не решился бы ссыльный врач доставить туда туземца в качестве пациента.

Не обращая внимания на сдавленные стоны матери, он стянул ногу мальчика ремнем, отстегнутым от баллонов. Затем, протерев складной нож спиртом из фляги, стремительно распорол укушенное место. Мальчик завыл по-щенячьи, задергался: женщина бегала вокруг, нещадно кусая то кулак, то запястье. Мужчины хотя и держали раненого, но злобно переглядывались, на их старообразных лицах выступил крупный пот. Шаршу понимал, что вся троица считает себя присутствующей при какой-то священной пытке, и только ужас перед белыми богами удерживает родственников паренька от нападения на врача...

Шаршу тщательно отсосал кровь, сплюнул и прополоскал рот спиртом. Остаток жидкости он вылил на рану. Оставалось только забинтовать ногу, и он сделал это, оторвав кусок собственной майки.

Потом он разрешил мужчинам встать и отойти, но они истолковали жест врача в удобном для себя смысле и побежали к лодке. Шаршу понял, что мать и сын могут остаться без плавсредства, и грозным окриком остановил беглецов.

Затем он довольно долго сидел на горячем песке, время от времени массируя ногу паренька.

А напротив Шаршу - столичного гурмана, эстета, адепта среднего посвящения - сидела, поджав под себя одну ногу, серая полуголая женщина, костлявая, как летучая мышь, и терпеливая, как варан, женщина с жидкими грязными волосами и длинными черными сосками пустых свисающих грудей. Тысяча лет жизни в уютных комнатах, со свежим мясом и фруктами на столе, с ароматной пеной, наполняющей ванну,- тысяча лет лежала между нами. Страх, вера в чудо, робкое ожидание делали живым изъеденное болячками и ветром, преждевременно сморщенное лицо женщины. И Шаршу, выждав положенное время, употребил для ее сына заветное знание Избранных: прикоснулся подушечками пальцев к вискам раненого и влил в него силу встать, ходить и не помнить о болезни.

Мальчик распахнул синие фарфоровые глаза и доверчиво взглянул на белого бога. Тот помог ему подняться. Мужчины, сидевшие на корточках возле лодки, вскрикнули и пали ниц.

- Не пускай его одного нырять, курица ты, - сказал Шаршу. - А, что с тобой говорить!

- Уму! - вдруг сказала женщина, ударяя себя в грудь. - Уму!

Она хотела, чтобы добрый бог запомнил ее имя, хотела начинать каждую молитву словами: "Это я, Уму, ты меня помнишь..."

Врач понял.

- Что ж, познакомимся, Я Шаршу Энки.

- Ассу,- сказала, пытаясь повторить, женщина,--Эки.

- Э-н-к-и!

- Энки...

Шаршу махнул рукой и побрел к пескоходу. Разумеется, он не стеснялся дикарей, но сейчас ему почему-то было неловко стягивать у них на глазах гидрокостюм.

- Проваливайте! Ну! - крикнул он, взгромождаясь в обшарпанный, маленький пескоход и включая двигатель. Те повиновались, мигом оттолкнули свою лодку от берега.

"Всю жизнь будет таскать тряпку на ране",- беззлобно подумал врач, почему-то испытывая ощущение веселья и глубокого удовлетворения.

Утренний ветер налегает с вершин и приносит холод огромного пустого пространства и свежесть снега, на который сто миллионов лет не ступала ничья нога. Ветер с вершин леденит тело, но возвышает душу: приходит великое умиротворение, созерцательный покой, словно ты уже причастился вечности. Когда дует ветер с вершин, слабеет душевная боль, жизнь лишается нервозности. И даже если Аштор тоскует, вспоминая Висячие Сады, достаточно выйти ей за порог, чтобы порывы ветра заставили ее ощутить значимость самое себя здесь, в этом месте.

Впрочем, Аштор при этом не перестает сознавать, как она безупречно хороша в пушистых северных мехах до пят, с пышным цветком бронзовых волос. Плотнее закутавшись, он останавливается на гребне каменистого склона. Вниз уходит щетина серых, жестких, истрепанных ветрами кустов. В котловине неподвижно разлиты серовато-синие облака. Дальний край котловины неправильной формы зубцы. А за ними в разреженной вышине громоздятся чудовищные белые пики. Они кажутся чуждыми всякой жизни.

Снизу, от речных цветущих долин, поднимается дневной ветер. Он чувственно-теплый, пахнет пряностями и быстро теряет силу в суровом мире высот. Он заставляет Аштор зябко ежиться и говорить, что судьбе подруги лучшего архитектора Империи она предпочла бы виллу и садик у моря...

Утро совершенно, а дневной ветер иногда воскрешает у Вирайи цепкие, тошнотворные воспоминания.

О, этот едкий, приторный запах бетонных подземелий Черного Острова! Почему он, как мальчишка, отказался от предложения Плеолая пройти какую-то "блокировку"? Нелепо было обнаружить слабость - ты ведь Священный, всесильный член Круга, будущий иерофант!

Хозяйство Плеолая Таоцли - это не только очаровательные, зеленые, шелестящие поля, где каждый колосок обернут бумажной одежкой, где в ритме странной музыки, подобной дождю и крикам птиц, мерцают ночами грозди низко висящих ламп. Не только сады, где рабы усердно подвязывают отягощенные ветки плодовых деревьев и румяный Плеолай, шествуя в благоуханной тени, хрустит упругим яблоком.

Над главной "кухней" - земля, бетон и сталь. Секреты передаются от учителей к ученикам, скрепляются страшными магическими клятвами.

Здесь лепят мясо, сращивают кости, ткут нервную ткань. Отсюда вышли в свое время сверхбыстроногие кошко-собаки-гепарды, предназначенные для охоты, спортивных состязаний и ловли рабов. Еще раньше, когда у Архипелага Блаженных были могучие враги, из подвалов Острова был выпущен гибридный грызун-диверсант с неистовым аппетитом и фантастической плодовитостью. Этот серый голохвостый зверек лучше огня истреблял запасы хлеба, и расправиться с его миллиардными стаями было практически невозможно.

Вирайя видел, как дрожали и бились в теплых бульонах за прозрачными стенками человеческие и звериные зародыши. В тысячекратном увеличении наблюдал, как растягивается яйцеклетка, лопается мутная капля ядра.

Словно после мучительного горячечного сна, Вирайя вспоминал бессвязные обрывки впечатлений, а в промежутках - слепую борьбу с тошнотой.

...В длинном плоском аквариуме - бурые, разбухшие, складчатые медузы. Медузы срослись тысячами белых нитей. В их тела воткнуты трубки и провода, покрытые россыпью пузырьков. Мутная жидкость в аквариуме иногда начинает бурлить.

- Объединенные возможности нескольких человеческих мозгов,- объясняем Плеолай.- Заставляем всю эту массу клеток решать единую задачу. Например, математическую. Имей это в виду при расчетах убежища.

...Минута просветления. Сводчатый зал, беспощадно залитый светом прожекторов. Вирайе кажется немного обидным, что рабыни в клеенчатых фартуках и таких же шапочках на бритых головах, сидящие за металлическими столами, не валятся на пол при появлении Священных. Рабыни копошатся руками в фарфоровых мисочках, распутывая клубки тонких белесых червей. По словам Плеолая, они плетут и сшивают нервы и сосуды для ожерелья мозгов. Чтобы увеличить чувствительность пальцев, на кончиках срезана кожа.

Вирайя невольно косится на розовые, холеные, вечно движущиеся пальцы Плеолая. Сейчас они теребят переливчатый орденский пояс.

...Лицо. Неожиданно осмысленное лицо молодой рабыни. Ее изувеченные пальцы привычно выдергивают волокна из осклизлой путаницы нервов, но карие глаза, влажные и горячие, обращены к Вирайе, и губы вздрагивают. Попади он, Вирайя, в положение этой женщины, разве он смог бы на что-то надеяться?