Наши собственные - Карнаухова Ирина - Страница 4

• Предыдущая
• 4/30
• Следующая

Лиля молча отодвинула свои пирожки и стала есть простоквашу.

- Ты что это, матушка? - подозрительно спросила Анна Матвеевна.- Не нравятся, что ли?

- Я никогда не ем на ночь теста,- ответила Лиля,- это вредно.

В другой раз из-за этих слов, может быть, и разразилась бы гроза, но сегодня Анна Матвеевна только махнула рукой.

После ужина, необычно рано, ребята разошлись по спальням. Старики и Таня с Герой потолковали еще немного, подумали что могло задержать Ольгу Павловну, всегда такую аккуратную, и тоже отправились на покой.

Но покой понемногу уходил из дому, как незаметной струйкой уходит вода в невидимую глазом щель.

На другой день все началось с начала: шатание по дому, сидение на крыше, нетерпение, накрытый стол... Откуда-то из-за леса несколько раз слышался отдаленный шум мотора, грохот; вот-вот, казалось, появится на просеке вереница автобусов, но часы шли - никто не приезжал. Не приехала даже доярка Мокрина Ивановна, которая привозила в здравницу молоко из колхоза. Никто не появлялся на дороге.

Таня не находила себе места - ей все казалось, что с мамой что-то случилось: ведь худенькая, слабая, ведь у нее больное сердце...

Таня не делилась своей тревогой с Анной Матвеевной,- зачем огорчать старушку?

А та уже давно беспокоилась, старалась убедить и Таню и себя, что все в порядке, что задержка случайная, что вот-вот загудят машины и все будут тут (и твоя, Танюша, мама, строгий наш главврач Ольга Павловна), а из рук все валилось. Вот бутерброд упал, который она Мусе делала, и, как всегда, по странному бутербродному закону - маслом вниз. И стоит над ним Анна Матвеевна и не поднимает, и думает совсем не о нем...

- Что ж это такое, тетя Аня? - спрашивает Гера.- Где же они?

- Сама я не своя, Герушка, места себе не нахожу. Подумать только шесть часов, а их все нет! Верно, что-нибудь да случилось. С сердцем, может, нехорошо стало... Только ты уж Танюшку не тревожь.

- Ну, зачем же!

А Таня, расставляя цветы в вазе, как бы невзначай спросила:

- Анна Матвеевна... мама... с мамой... мама обещала сетку привезти?

- Привезет, Танечка, привезет...

- Анна Матвеевна, а про шахматы не забудет?

Тут Анна Матвеевна рассердилась; а может быть, сделала вид, что рассердилась:

- Ничего она не забудет и все привезет. Да перестань ты нервничать, Танюшка! Ничего худого не случилось. Просто покупок много, а может быть, поезд опоздал, а может, автобус в дороге запыхтел-запыхтел, да и остановился, знаешь, как бывает. Ты бы лучше, чем нервничать да старших расстраивать, пошла бы поглядела, где младшие девочки.

- Хорошо, пойду,- сказала Таня покорно, но в голосе ее была такая тревога, что Анна Матвеевна невольно отвернулась.

Таня ушла, а Анна Матвеевна разыскала Василия Игнатьевича. Тот стоял в кладовой и взвешивал сахарный песок, но смотрел он не на весы, а все в окошко, в окошко... И давно уже одна чашка весов опустилась до предела, а он все сыпал и сыпал песок.

- Василий Игнатьевич! - окликнула его Анна Матвеевна, и Василий Игнатьевич вздрогнул.- Голубчик, возьмите вы Пиньку и пойдите с ним до проселка или в сельсовет зайдите, может, там телефонограмма есть. А они нарочного не шлют. Ведь сил нет ждать. Танюшка уж истомилась вся. Да и я сама не своя... что-то сердце щемит. Телефон-то у нас еще не включен. Сходить надо...

- Сейчас, Анна Матвеевна, сейчас, сейчас,- охотно согласился старик.Я и сам хотел предложить. Мы с Пинькой быстро, два часа туда да обратно, ну да полчасика в сельсовете, ну еще полчаса накиньте, вот и дома к одиннадцати будем.

Скоро Василий Игнатьевич и Пинька уже шли по тропинке к проселку, а Таня стояла у окна своей комнаты и глядела им вслед...

Девять часов.

Анна Матвеевна смотрит на стрелки часов, как будто хочет подтолкнуть их взглядом. Скорей бы, скорей Василий Игнатьевич и Пинька вернулись домой!

Анна Матвеевна садится у окна и устало вздыхает. На подоконник вскарабкивается Хорри, устраивается, скрестив ноги по-турецки, подпирает подбородок руками и смотрит на начинающий темнеть лес.

- Десять,- говорит, наконец, Анна Матвеевна.- Ох, нехорошо! Как ты думаешь?

Молчит Хорри.

- Скажем, заболела... так педагоги бы приехали... Поезд опоздал,- так не на сутки же... На сутки ведь поезда не опаздывают. Верно, Хорри?

Молчит Хорри.

- Ну, что ты молчишь? Не нравится тебе у нас? Все тоскуешь? А ты погляди, леса какие кругом, боры да дубравы... Хорошо ведь!

- Нет,- говорит Хорри и спускает ноги с подоконника,- плохо. Я как слепой стал. Смотрю и ничего не вижу. Воды не вижу. Края земли не вижу. Одни елки глаза колют. А у нас сейчас гуси кричат. Чайки птенцов выводят. Олень с важенкой гуляет. Саами по тундре едет, "аароу" кричит.

Хорри вскочил на подоконник, вытянул вперед руки, и кажется, что он и впрямь летит по бескрайним просторам тундры, по зеленой ёре от озерца к озерцу до самого синего горизонта.

Анна Матвеевна заинтересована и хочет во всем разобраться досконально.

- Что это значит "аароу"?

- "Вперед" значит. И олени летят, только ветер в рогах поет... У нас, знаешь, энэ, три оленя живут: красный олень, серый олень да комолый.

- Ишь как!

- Ребята у нас песни поют, оленей пасут, на охоту ходят. Вместе работают.

Тут Анна Матвеевна сразу села на своего любимого конька.

- А уж с нашими не поработаешь. Так и норовят улизнуть. Только и слышно: "Мой папа ответственный", да "мой папа директор", да "мой папа ЭМТЭЭС". Все важные - за собой стакана не уберут, постели не постелют... Что это за дети, прости господи! Постель, понимаешь, постелить не умеют!

Так разволновалась Анна Матвеевна, что и не услышала, как скрипнула дверь и на пороге остановились Василий Игнатьевич и Пинька.

Кто знает как, по каким неуловимым признакам человеческое сердце узнает вестника несчастья?

Такой же аккуратный и подтянутый стоял на пороге Василий Игнатьевич, обычным был и Пинька, а у Анны Матвеевны дрогнуло сердце, и, побледнев, прижимая руки к сердцу, она двинулась на них мелкими шажками и забормотала побелевшими губами:

- Ну что? Что такое? Что?

- Анна Матвеевна... это...

Хорри, взглянув на Василия Игнатьевича, ближе придвинулся к Анне Матвеевне.

Пинька прервал старика.

- Это не торф горит,- сказал он срывающимся голосом.

Но Василий Игнатьевич отстранил его и, выпрямившись, произнес два слова:

- Это война...

- Война...- как эхо повторил Пинька.

3. Вечер, который никогда не забудется

Война!!!

Она уже топтала чужие страны, поджигала факелом селения и города, губила посевы, вырубала сады, высушивала реки, убивала людей...

И теперь она пришла к нам.

Анна Матвеевна не могла так просто поверить этому; она подошла к Пиньке и, тряся его за ворот рубашки, закричала сбивчиво и гневно:

- Что ты, опомнись! Что ты говоришь? Замолчи!..

Но Пинька настаивал на своей страшной вести:

- Это война... это с Германией... Они всю прошлую ночь бомбили... Город горит...

И в это время вошла Таня.

Краска постепенно сползла с ее лица, и девочка прислонилась к косяку.

- Пинюшка,- сказала Анна Михайловна вдруг жалким просящим тоном,- а Ольга Павловна где же?

Василий Игнатьевич опустил глаза.

Как трудно ответить на этот вопрос!

- Город бомбили...- забормотал он,- и станцию...

- А ее-то нашли? - по-детски упорствовала Анна Матвеевна.

- ...и завод горит.

Тут Таня оторвалась от косяка, подошла вплотную к Василию Игнатьевичу и, глядя ему прямо в глаза, спросила тихо:

- Где моя мама?..

- Не знаю...

Вот она, война, уже положила железную свою лапу на плечо девочки.

Пинька неуклюже пытался успокоить Таню.

- Танечка, ты не волнуйся... понимаешь, вокзал горит... Но это еще ничего не значит... Мы будем ее искать... Мы найдем... Мы обязательно найдем. Хотя там все горит...

• Предыдущая
• 4/30
• Следующая