Интеллектуальный слой в советском обществе - Волков Сергей Владимирович - Страница 28

сфере науки уже к 1960 г. в прибалтийских и закавказских республиках процент сотрудников “коренной национальности” превысил

долю этой национальности в населении республики, при том, что в РСФСР процент русских ученых был на десять пунктов ниже доли

русского населения. Особенно быстрое развитие получил этот процесс с 60-х годов. В 1965 г. показатель количества аспирантов на 1

тыс. научных работников превосходил средний по стране и по РСФСР в 11 союзных республиках, в 1970 - в 9 (334). Если в 1960 г.

доля докторов и кандидатов наук среди научных работников превышала общий уровень и уровень РСФСР только в пяти республиках,

то в 1988 г. - абсолютно во всех (см. табл. 150) (335).

“Коренизация” образованного слоя имела тем больший смысл и значение, что, помимо специфических целей, достигавшихся при

помощи этой политики советским режимом, в огромной мере способствовала выполнению основной задачи по “становлению

социальной однородности”. Социальная структура населения азиатских национальных окраин и большинства компактно

проживающих в центральной части страны национальных меньшинств к началу 20-х годов отличалась от структуры русского

населения в сторону меньшего удельного веса в ней образованного слоя, тем более, что в ходе гражданской войны местная элита была

в значительной мере истреблена. Поэтому контингент, поступавший оттуда в вузы, отличался наихудшей подготовкой, но зато

наилучшими показателями с точки зрения “классового отбора”. Поскольку же такие лица имели фактически двойное преимущество

при приеме в учебные заведения, то, в массовом порядке пополняя ряды образованного слоя, внесли очень весомый вклад как в

изменение его социального состава (336), так и профанацию интеллектуального труда как такового.

Созданный коммунистическим режимом образованный слой, известный как “советская социалистическая интеллигенция”, отличался

в целом низким качественным уровнем. Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, с сфере точных и естественных наук,

менее подверженных идеологизации, где частично сохранились традиции русской научной школы, или в военно-технической сфере,

от которой напрямую зависела судьба режима) он мог сохранять некоторые число интеллектуалов мирового уровня. Вся же масса

рядовых членов этого слоя стояла много ниже не только дореволюционных специалистов, но и современных им иностранных.

Основная часть советской интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20-30-х годах получил распространение так

называемый “бригадный метод обучения”, когда при успешном ответе одного из студентов зачет ставился всей группе. Специалисты,

подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный уровень, не

могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными. Немногие носители старой культуры совершенно растворились

в этой массе полуграмотных образованцев. Сформировавшаяся в 20-30-х годах интеллигентская среда в качественном отношении

продолжала как бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных тогда специалистов был задан эталон на будущее.

Образ типичного советского инженера, врача и т.д. сложился именно тогда - в довоенный период. В 50-60-е годы эти люди, заняв все

руководящие посты и полностью сменив на преподавательской работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе

подобных и никаких других воспитать не могли.

Пополнение интеллектуального слоя в 70-80-х годах продолжало получать крайне скудное образование по предметам, формирующим

уровень общей культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе отсутствовали, а в вузах гуманитарных

информативность курса даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала, в 2-3 раза уступая даже уровню 40-50-х

годов и несопоставима с дореволюционной. Конкретный материал повсеместно был заменен абстрактными схемами господствующей

идеологии: обучение приобрело почти полностью “проблемный” характер.

Наконец, не менее, чем на треть, советская интеллигенция состояла из лиц без требуемого образования. До революции подобное

явление не имело существенного влияния на общий уровень интеллектуального слоя, поскольку такие лица, как правило, не

отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших специальное образование (они были представителями одной и той же

среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в семье). Но советские “практики”-выдвиженцы вышли как раз из низов

общества и, не получив даже того скудного образования, какое давали советские специальные учебные заведения, представляли собой

элемент, еще более понижающий общий уровень советского интеллектуального слоя.

Характерной чертой советской действительности была прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как

такового. В сферу умственного труда включались профессии и занятия, едва ли имеющие к нему отношение. Плодилась масса

должностей, якобы требующих замещения лицами с высшим и средним специальным образованием, что порождало ложный “заказ”

системе образования. Идея “стирания существенных граней между физическим и умственным трудом” реализовывалась в этом

направлении вплоть до того, что требующими такого образования стали объявляться чисто рабочие профессии (337). Как “требование

рабочей профессии” преподносился и тот прискорбный факт, что люди с высшим образованием из-за нищенской зарплаты вынуждены

были идти в рабочие. При том, что и половина должностей ИТР такого образования на самом деле не требовала (достаточно

вспомнить только пресловутые должности “инженеров по технике безопасности”).

Обесценение рядового умственного труда, особенно инженерного, достигло к 70-м годам такого масштаба, что “простой инженер”

стал, как известно, излюбленным персонажем анекдотов, символизируя крайнюю степень социального ничтожества. О пренебрежении

к инженерному труду, о том, что количество инженеров не пропорционально количеству техников (в штатных расписаниях на 4

инженерные должности приходилась одна должность техника, тогда как, чтобы инженер мог заниматься своим делом, техников

должно быть в несколько раз больше), что многие должности инженеров на самом деле не требуют высшего образования и т.д., стали

писать даже в советской печати. Даже весьма активные сторонники “стирания граней” вынуждены были признать, что “назрела

необходимость принять определенные меры по улучшению использования ИТР. На многих штатных должностях, ныне обозначенных

как должности инженеров и техников, фактически не требуются специалисты с техническим образованием, следовательно,

необходимо совершенствовать штатные расписания” (338). Мысль о том, что профессия, действительно требующая высшего

образования, в принципе не является рабочей, не пользовалась популярностью в условиях, когда “потребностями научно-технической

революции” оправдывали любые глупости. Даже признавая нелепость использования на местах, не требующих высшего и среднего

специального образования соответствующих специалистов, советские авторы считали необходимым подчеркнуть: “Естественно, что

численность специалистов с высшим образованием должна постоянно и интенсивно расти для обеспечения усложнившейся на основе

НТР техники производства“ (339). Госкомтрудом в 1977 г. был издан даже специальный “Перечень рабочих профессий, требующих

среднего специального образования“.

И идеология, и практика советского режима как объективно, так и субъективно были направлены на всемерное снижение

общественного престижа и статуса интеллектуального слоя. Представление об интеллектуалах как о “классово-неполноценных”

элементах общества, пресловутой “прослойке” относится к одному из основных в марксистско-ленинской системе понятий. Уже одно