Иные миры: Королева безумия (СИ) - Белов А. А. - Страница 59

«Она опасна, она крадёт умственную сперму чужих мужчин и выдает её за плоды её собственного брака! Сама по себе она непродуктивна, но у неё есть та доведенная до предела способность подражания, которой обладает чёрная раса... Чтобы представить себя великим исключением, она торжественно провозглашает ни на что не годными прочих пишущих женщин!.. И потом, она же противоречит этой аксиоме о бесплодности пишущих женщин как движущей силе их художничества, поскольку сама произвела на свет ребёнка! Воистину дитя тенденции... Я всегда проповедовал женское ничтожество. Поэтому она теперь хочет поработить в моем лице мужской пол и показать, что это мы — ничтожества! Мир должен получить меня только из её рук! Я имею право достичь всего только с её помощью! Она даже хочет свести меня с другими женщинами, чтобы снова вернуть в кабалу... Ей нужно одолеть меня, чтобы выставить всю мою философию женщины следствием моей мономании! Она хочет помешать миру самому видеть и судить, она хочет постепенно внушить ему, что я безумен, и в конце концов упечь меня в сумасшедший дом... Я в плену у госпожи Синяя Борода».

Стриндберг говорит подобные нелепости всем знакомым Ханссонов, «выплескивая злобу при каждом удобном случае. Некоторые знакомые остались верны им, многие от них отвернулись». К чести супругов надо сказать, что они не стали вступать в конфликт с душевнобольным и терпеливо сносили клевету и несправедливости. Вскоре Стриндберг сбежал от них и поселился в гостинице. Спустя какое-то время, поздней ночью он снова внезапно появляется в доме Ханссонов:

«В руках гитара, на губах дружелюбная улыбка, в глазах тёплый блеск. Он ходил взад и вперёд, временами ударял по струнам, спел несколько куплетов, исполнил несколько танцевальных па. Он принес две собственноручно нарисованные картины. На следующее утро он исчез. Через некоторое время появился какой-то берлинский посыльный с письменным поручением упаковать и забрать его вещи».

В это же время со Стриндбергом случился другой приступ, на этот раз уже специфичный для шизофрении. Это произошло в трактире августинцев, во время разговора с одним знакомым:

«Он вдруг замолчал, наполовину потеряв сознание, однако без обморока и продолжая сидеть на своём стуле. У него возникло такое состояние, в котором он чувствовал себя отсутствующим и в то же время знал, где он в действительности находится. Он забыл, кто этот человек напротив, но обратился к нему: «Погодите! Я — у августинцев, но я очень хорошо знаю, что я в каком-то другом месте; не находите ли вы... я не узнаю вас, но знаю, что мы знакомы. Где я?.. Не находите ли вы, что это чрезвычайно любопытно?» Перед его глазами был какой-то туман, какой-то задник неопределённого цветового оттенка, а сверху, с потолка, спускалось что-то наподобие театрального занавеса...»

Его преследуют иллюзии (парейдолии): подушка выглядит, как мраморная голова в стиле Микеланджело, а в полутени алькова стоит гигантский Зевс:

«Это решительно не случайно, так как в определенные дни эта подушка предстает омерзительным чудовищем, каким-то готическим драконом; как-то ночью, когда я вернулся с одной попойки, он меня приветствовал, этот демон, этот настоящий черт в духе средневековья, с козлиной головой. Страха у меня не было ни разу... но впечатление чего-то аномального, как бы сверхъестественного, крепко засело в моей душе. Анютины глазки на окне смотрелись так, что это меня нервировало, и вдруг я увидел среди них множество человеческих лиц».

Стриндберг по-прежнему страдает от бреда преследования, причем круг подозреваемых постоянно разрастается:

«Письма, которые он видит внизу, на конторке гостиницы, указывают на то, что здесь против него плетут интригу. На конвертах он прочитывает название австрийской деревни, в которой живет его жена, зашифрованное имя Пшибышевского (его врага на родине), шведское имя. Попадается письмо из одной химической лаборатории: «это значит, они шпионят за моим синтезом золота». Одно письмо «выставлено таким вызывающим образом, словно его показывают ему намеренно». Он спрашивает у слуги об этом зашифрованном имени и получает дурацкий ответ, что это какой-то эльзасец».

Для самого Стриндберга это бесконечное преследование необычайно тягостно:

«Эта неопределенность, эта постоянная угроза его мести довольно измучили меня за эти шесть месяцев... Под окном играют на пианино «Порыв» Шумана. Это Пшибышевский! Он приехал из Берлина в Париж убить меня... И за что?.. За то, что судьбе было угодно, чтобы его нынешняя супруга до того, как он с ней познакомился, была моей любовницей».

Болезненные проявления нарастают:

«У меня такое ощущение, что где-то мною занимаются... Я жду какого-то взрыва, какого-то землетрясения, какого-то удара молнии — не знаю, с какой стороны. Нервный, как лошадь, почуявшая приближение волков, я ощущаю опасность и упаковываю мой чемодан для бегства, не способный в то же время пошевелиться. Я жду какой-то катастрофы, но не в состоянии сказать, какой именно».

Наконец в начале июля наступает озарение:

«Тут какое-то успокаивающее чувство проникает в моё тело: я жертва какого-то электрического тока, который проходит между этими двумя соседними комнатами. Напряжение растет... Меня убивают!»

Он бежит из гостиницы и поселяется в садовом домике.

«Этот покой, наступивший после моего бегства, доказывает мне, что никакой болезни у меня нет, но что мои враги преследуют меня».

Однако и тутпокой оказывается недолгим. Стриндберга начинают преследовать галлюцинации:

«В соседней комнате складывают какие-то предметы, совершенно непонятные. Он слышит шорохи над своей головой: там чертят линии, стучат молотками, словно монтируют какую-то адскую машину. Поведение хозяйки изменяется, она пытается у него что-то выведать, в её приветствии есть вызывающий оттенок. Он ожидает худшего, прощается с этим миром. Наступающая июльская ночь доводит эти потрясающие его душу переживания до предела. Он лишь отчасти способен её вспомнить. Всё было новым, страшным, непостижимым. Этой ночью болезнь достигает своего пика. Придя домой, он ощущает присутствие человека. «Я его не видел, но я его чувствовал».

Всё предстало ему изменившимся, однако так, словно всему хотели придать невинный вид. Он не убегает, потому что слишком горд. Двое рабочих на соседней крыше выцеливают его стеклянную дверь. Люди разговаривают тихими голосами и указывают пальцем на его дверь. «В десять часов моя лампа потушена, и я спокойно, со смирением умирающего, засыпаю. Я просыпаюсь; часы бьют два, где-то закрывается какая-то дверь, и... я уже не в кровати, меня подняло словно каким-то всасывающим насосом, который высасывает моё сердце. Когда я оказываюсь на ногах, какой-то электрический душ падает на мой затылок и придавливает меня к полу». Он одевается. Первая мысль: позвать полицию. Входная дверь заперта. «Ведомый мыслью, что если я ошибусь — я пропал, я возвращаюсь в мою комнату». «Я выволакиваю в сад кресло и, сидя под звёздным куполом, размышляю о том, с чем я столкнулся... Какая-то болезнь? Невозможно, поскольку всё у меня было хорошо, пока я не раскрыл моё инкогнито. Покушение? Очевидно, поскольку я своими глазами видел приготовления. К тому же здесь, в этом саду, где я вне досягаемости моих врагов, я вновь прихожу в себя...»

На следующий день он сбегает в Дьепп к друзьям. В Дьеппе он рассматривает своё лицо в зеркале:

«В чертах моего лица было выражение, которое меня испугало. Это была не смерть — и не порок, это было что-то другое... это был след, оставленный по себе злым духом».

После этого в течении болезни наступает период стабилизации. Бредовые переживания сохраняют свою силу, чувства постепенно притупляются, наступает привыкание. Острых приступов больше не наблюдается. Стриндберг скитается по Европе, беспрерывно переезжая с места на место - из Дьеппа в Лунд, из Лунда в Берлин, из Берлина на Дунай, потом снова в Лунд, затем в Париж. В 1899 году Стриндберг перебирается в Стокгольм, где и остается до конца жизни.