Усатый-полосатый - Каплан Виталий Маркович - Страница 3

Да, что говорить, он здорово пел. Конечно, не артист оперы, но здорово. Сергей давно уже собирался записать его на кассету.

После Высоцкого настал черед бардовской классики. Девушки присоединились где-то на середине дороги, на Визборе. Душевно у них получалось — «Ты у меня одна», «Ходики»… Сергей подтягивать не решился не хватало слуху.

— Да, Саш, — задумчиво протянул он, когда «Домбайский вальс» завершился красивым перебором, — все-таки здорово это дело у тебя выходит. — Слушай, по-честному, сам не сочиняешь?

— Куда уж мне, мужику-лапотнику, — притворно повздыхал Кондрашев. Боженька талантом обидел. Только чужой репертуар тяну. Считай меня чем-то вроде иголки проигрывателя.

— Ну что ж, сравнение в кассу. Для иголки ты вполне язвителен. Ладно, давай еще чего-нибудь. Может, пройдемся по раннему Городницкому?

— А конкретнее? Опять «На материк, на Магадан»?

— А хотя бы… Почему нет? — пожал плечами Сергей.

— Правильно, Сашенька, — подключились девушки, — на три голоса споем.

И спели. И до того хорошо спели, что Сашкины глаза превратились в узенькие щелочки, точно у кота в жаркий июньский полдень.

— Классно поете, ребята, — послышался откуда-то извне грубый прокуренный бас.

Народ вскинулся, уставясь на дверь. Там, в дверях, светился сержант Пенкин при всей своей двухметровой красе.

— Нет, правда, здорово. Даже прерывать жаль. А придется. Что поделаешь, работку вам привел. — Ну, давай входи, чего жмешься-то? обернулся он к кому-то.

И сержант легким пинком направил в комнату невысокого мальчишку в потрепанной школьной куртке и измазанных рыжей глиной брюках.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, — продолжал Пенкин уже по-уставному. — Вот, пацана изловили. Дрых на товарном складе между контейнеров, грузчики там его обнаружили и сдали мне с рук на руки. Кто, откуда, не говорит. Так что фрукт по вашей части.

— Ясно, сержант, — коротко кивнул Сашка. — Можешь быть свободным. Да, Васильеву привет передай, не забудь.

…Сколько ни наблюдал Сергей п р о ц е с с, а все никак не мог привыкнуть. Вот только что сидели, пели негромко, и не было ни службы, ни лейтенантских погон, ни решеток на окнах, а была Песня, и они, четверо, в ней, и казалось, души их сплетаются и пробивают канал в сером облачном слое, возносясь в какое-то хрустальное измерение — и вот все как веником смело. Не друзья сидят на диване, а с о т р у д н и к и, не гитарист Сашка, а старший лейтенант Кондрашев, и глаза у него быстро глупеют и стекленеют.

Сергей понимал — злится Сашка, что сержант песню услышал. Конечно, рапорт писать не будет, Пенкин парень вроде бы свой, но дурашлив и болтлив, ляпнет еще где не надо — и привет, пошло крутиться. Узнает Чачин, дойдет до Бугрова…

— Сережа, — обернулся к нему Кондрашев, — сделай милость, унеси гитару и сядь на свое место.

На свое место — это возле двери. Чтобы задержанный не попытался сбежать. Далеко, конечно, не ускачет, но считается прокол в работе Инспекции.

Усевшись на стул, Сергей вновь взглянул на пацана. Тот оказался весьма запачканной и оборванной личностью. Куртка его расходилась по швам сразу в нескольких местах, грязь въелась в штаны и неуклюжие, размера на два больше, чем следует, ботинки. Глаза у парнишки были светло-серые, а встрепанные волосы, ежели их хорошенько вымыть, наверняка приобрели бы соломенный цвет.

Следы от мальчишкиных ботинок мокрой цепочкой линией протянулись от самого порога.

— Опять уборщицы возникать будут, — нарушила общее молчание Марьяна.

— Весьма вероятно. Такая уж у них судьба, — холодно отозвался Кондрашев и некоторое время сверлил мальчишку глазами. Тот, опустив голову, переминался с ноги на ногу.

— Ну, голубь мой, — весело произнес, наконец, Сашка, — что скажешь?

— А что говорить-то? — невнятно буркнул пацан.

— Ну, поведай хотя бы, откуда ты к нам приехал такой обаятельный и привлекательный? А?

Мальчишка хлюпнул носом, но ничего не ответил.

— Ну что ж, подождем, пока ты с мыслями соберешься. Нам спешить некуда. Как говорится, солдат спит, а служба идет.

В комнате вновь повисла ватная тишина. Кондрашев продолжал сверлить парня глазами. Это у него был такой прием. Сперва надо объект слегка ошарашить, а потом измотать ожиданием неприятностей. Иначе со страху тут же наплетет с три короба, и весь этот бред придется сперва записывать в протокол, а потом долго и обстоятельно опровергать. А Сашка такого не любил. Он любил краткость.

— Ну, из Москвы я, — сказал наконец пацан. В голосе его не было слышно особой уверенности.

— Как интересно! — восхитился Кондрашев. — Столичная, значит, штучка. То есть получается, кореш, земляки мы с тобой? Любишь Москву-то?

— Люблю, — уныло подтвердил пацан.

— А не подскажешь ли, дорогой, как от Арбата к «Детскому Миру» пройти? — ангельским голосом осведомился Сашка.

Парень молчал, уставясь в бледно-зеленый линолеум пола.

— Зря смотришь, там ответ не написан. В общем, все с тобой ясно, ты такой же москвич, как я японский летчик-камикадзе.

— А что, Саша, в тебе есть что-то такое… самурайское, — некстати подала голос Марьянка.

Кондрашев посмотрел на нее точно удав на мышь и сухо обронил:

— Не знаю, не знаю, Марьяна Алексеевна. Этот вопрос мы с вами провентилируем после. А сейчас не надо отвлекаться. Ну так что? повернулся он к мальчишке. — Будем соловья баснями кормить? Или наконец честно все скажем?

Пацан внимательно разглядывал свои ботинки.

— Ну вот что, гвардеец, в ногах правды нет, ты присядь, распорядился Сашка. — Нет, не туда, диван у нас чистый. Вон, на стульчик, — кивнул он в сторонку. — Значит, так. Сейчас, друг мой, заполним мы протокольчик. Учти, чистых бланков у меня мало, за каждый отчитываюсь полковнику. Стало быть, придется писать правду. А то, юноша, сделается тебе очень хреново. Усек?

Сергей хмыкнул про себя. Вот ведь врет лейтенант, как булку режет. Немудрено, что его тяжеловесная супруга до сих пор убеждена в мужниной верности. Никаких специальных бланков в природе не существовало, были обычные листы бумаги, на которые Кондрашев нашлепал печать Инспекции. Приемчик, однако же, иногда действовал, некоторые малолетние на это покупались.

— Итак, понеслась. Начнем с твоего имени.

— Ну, Володька.

— Значит, пишем Владимир. Не Ильич ли часом?

— Нет, Николаевич, — неулыбчиво отозвался пацан.

— Итак, Владимир Николаевич, — протянул хищно оскалившийся лейтенант, — поведай нам фамилию свою.

— А зачем?

— Да видишь ли, хотел грибы засолить, да не уродились. Вот вместо грибов твою фамилию заготовим. Годится такая версия?

— Ну, Орехов.

— Орехов Владимир Николаевич, — четко продекламировал Сашка, наслаждаясь звучанием фразы. — Сколько же лет тебе, Владимир Николаевич?

— Четырнадцать скоро будет.

— Значит, пишем тринадцать, — уточнил старший лейтенант. — И откуда же ты родом?

Мальчишка не ответил.

— Зря запираешься. Ты не партизан, а здесь тебе не гестапо. Здесь тебе наша советская милиция, которая тебя, дурака, бережет.

— От кого это? — чуть ухмыльнулся пацан.

— От тебя же самого, — наставительно произнес Кондрашев. — В общем, не тяни, Вова, кота за хвост. Все равно узнаем. В отделение попадать случалось?

— Ну, было, — нехотя кивнул парнишка.

— Было. Значит, просвещенный. Знаешь, что с нашей системой лучше не шутить. Поэтому перейдем к делу. Откуда сбежал?

— Из Казани.

— Смотри, Владимир, я пишу, но не дай Бог, если придется из-за тебя протокол переделывать. Станет тебе мучительно больно и обидно за бесцельно… Кстати, — он очень натурально встревожился, — за разговорами про все на свете забудешь. Давай, Полосухин, произведи личный досмотр.

Сергей неохотно поднялся. Ужасно он не любил этого дела — обыскивать. Сперва, в прошлом году, его даже тошнить начинало, и он принципиально отказывался. Что еще за издевательство над человеком? Где декларация прав? И вообще, может ли порядочный интеллигент шарить у кого-то по карманам, проверять швы, подкладку? Стыдно и подумать.