Балалайка - Ильин Андрей - Страница 2

Втиснулся Ванька в уголок, согрелся, повеселел.

- Пить, есть будешь? - спрашивает хозяин.

- Буду, - отвечает Ванька и ест и пьет вволю на весь пятак, без сдачи.

А как бражки выпил - подобрел, соседей угощать стал. Соседи бражку пьют, сальцем закусывают, Ваньку похваливают, по плечу стучат, в грудь толкают, другом прозывают. От того Ваньке совсем хорошо.

- Раз вы такие друзья распрекрасные, я вам на балалайке сыграю, - говорит.

- Давай! - соглашаются друзья.

Берет Ванька балалайку и ну струны теребить-дергать.

- О, ты мало что добряк, еще и музыкант первостатейный, удивляются все.

Руку об руку хлопают, ногами о пол стучат - танцуют, кто еще на ногах стоять может. Бабенок за бока хватают, вкруг себя вертят. Бабенки визжат, руками толкаются, но видно, что им это страсть как нравится. Тут веселье пошло, что трактир ходуном заходил. И все-то пляшут - ногами дрыгают, а кто не может, ложками о стол в такт стучит да каблуками о половицы. Э-э-эх!

До утра гуляли!

А утром Ванька проснулся - зябко, никого в трактире нет. Пусто. Только грязь, чашки битые да три дюжины пьяных под лавками валяются. Голова у Ваньки гудит, будто ее в пустой чугунок всунули и по чугуну тому палками колотят. В ногах слабость, в животе бурчание, а на балалайке одна струна оборвана. Встал Ванька, голову ладонями обхватил и к выходу поплелся.

- Это ты куда? - спрашивает хозяин трактира. - А платить кто станет? Друзей своих поил-кормил, одной посуды на гривенник расколотили.

Шарит Ванька по карманам, а там только дыры да нитки гнилые.

- Нет у меня, дядька, денег, - вздыхает он.

- А раз нет денег, отдавай балалайку. Балалайка справная, ручной работы, я ее весной на ярмарку свезу и весь твой долг покрою.

- Э нет! - не соглашается Ванька. - Это балалайка тятькина. Я ее в наследство получил и тебе не отдам, хошь бы ты со злости лопнул! - И балалайку к груди жмет.

- А это как хочешь. Но только если ты мне балалайку не отдашь, я тебя к приставу сведу! - пугает хозяин.

А пристав в округе личность известная - рожа что помидор, усы колечком, а кулаки твердые, как копыта лошадиные, и весь разговор его - тем кулачищем по зубам хрясь и в кутузку!

- Не-ет! - мотает головой Ванька. - Не хочу к приставу.

- Ну, а тогда ступай ко мне на всю зиму работником! предлагает хозяин.

Куда деваться - некуда! Стал Ванька работать на трактирщика за харчи да постель. Спал в хлеву на бревне, укрывался соломой. Ел что от посетителей осталось. А работал за семерых. Утром скотину кормил да чистил, снег разгребал. Днем дрова колол, печь топил, полы ножиком скреб. Вечером бутылки, тарелки чистил. Тогда же и ел. Ночью трактир сторожил.

Чем больше работал, тем больше в долг попадал.

- В убыток мне такой работник, - попрекал его хозяин, работает чуть, а жрать горазд! Раньше у меня кабанчик с тарелок питался да жирел по пуду в неделю, а нонче так худ, что хребтину видать! И все через твое брюхо бездонное! С тарелок куски да со столов крошки подчистую метешь, скотине дать нечего!

- Ну тогда отпусти меня на все четыре стороны, - предлагает Ваня.

- Как же, отпусти! Я что, миллионщик какой, долги прощать?

Вредный хозяин Ваньке достался. Он уж и так и эдак старается, уж не знает как извернуться, чтобы трактирщику угодить. А хозяин все недоволен. И ешь-то ты много, и спишь как хорь, и рожа-то у тебя не умыта, и голова нечесана. А где ее, рожу, умыть, если хозяин Ваньку в баню не пускает - пар впрок бережет.

Совсем Ванька загрустил. Ну что это за жисть такая, когда ни на балалайке поиграть, ни с девкой на скамейке посидеть, ни поспать вдосталь. Ходит Ванька смурной, с посетителями лается, и свет ему не мил.

И вот говорит ему однажды один знакомый мужик:

- Совсем ты, Ванька, осатанел! На людей бросаешься, посудой гремишь. Чего с тобой делается?

- Мочи больше моей нету, - отвечает Ванька, - совсем меня хозяин заел.

- Так брось ты его, и весь сказ.

- А как же я его брошу, когда у меня долг - десять гривенников и полушка?

- Да, - чешет в голове мужик, - погибельное твое дело, парень. Всего-то две дорожки тебе и осталось: одна в петлю да на погост, другая - в церкву к алтарю!

- Это как это понимать? - спрашивает Ванька.

- А так и понимать! Либо удавиться тебе, паря, с горя, либо жену брать, да таку, чтобы приданого поболе. Приданым долг закроешь, а жену к лету изведешь. И будет тебе полная воля и удовольствие.

- Да ну! - удивляется Ванька.

- В твоем положении женихаться наипервейшее дело! Я сам восемь разов под венец ходил. Тем только и жив.

- А жены где?

- Так по-разному. Одна в колодец свалилась да утопла, другая в сарайке с сеном сгорела, еще одна мухоморов жареных наелась, еще одну медведь в лесу задрал. А остальные уж не упомню как, но тоже все померли.

Ты меня слушай, я плохого не посоветую. Бабу себе подыщи поплоше - рябую да хромую, да годков чтобы сорок, а то и поболе. За некрасивую да хворую приданого больше дадут. Понял?

А как женихаться будешь, меня на свадебку пригласи, да накорми, да чарку водки поднеси, да серебряным рублем одари, это и будет благодарность за мою добрую службу!

- Ладно, - согласился Ванька. - Женихаться, чай, лучше, чем на березе, язык высунувши, висеть!

И стал себе жену искать. Но только не везло Ваньке. Все-то ему девки попадались справные - румяные да грудастые, кровь с молоком! Сколько за такую дадут - грош ломаный, не больше!

Ванька от них воротится, а девки вкруг него вьются, юбками шуршат, плечиком толкаются, бровками играются, хохочут и говорят:

- Аида, Ванюша, в лес грибы искать...

Ну, не дуры ли?! Какие в лесу грибы в феврале?

Ванька от них в чулане схоронится, дверь на крючок закроет, сидит в темноте тихонечко. А сердце тук-тук, тук-тук, счас из груди выскочит.

Девки возле чулана ходят, половицами скрипят, семечки лузгают и так меж собой разговаривают:

- Тятька с маманькой на неделю на хутор к родичам уехали. Дома никого. А зимой ночь длинная-предлинная, холодная-прехолодная. На околице волки воют, в подполе мыши скребутся, на чердаке кто-то когти о бревно точит. Страшно спасу нет! Всю-то ночь глаза не сомкнуть! Хоть бы кто пришел да нечистую силу прогнал. Я бы его за то уж так обняла, уж так к себе прижала крепко, что все-то ребрышки повыскакивали бы.