Живые и мёртвые - Уорнер Уильям Ллойд - Страница 16

Так уж обстоит дело, что современный корреспондент должен рассказывать свою историю во многом так же, как это делали его предки. Его рассказ должен пробуждать и удерживать интерес его читателей; он должен преподносить их страхам и надеждам такого же рода символы, что и его предшественники. В каждой газете должны присутствовать злодеи и герои, а основные сюжетные линии должны соответствовать тем привычным схемам тревожного ожидания, конфликта, победы над злом и торжества добра, которые определяли художественное чутье и мастерство рассказчиков прошлого и контролировали способность к отклику в их аудитории [9b].

Вместе с тем, сегодняшний репортер должен придавать рассказу — всему сюжету в целом, его dramatis personae[32] и развязке — черты эмпирической подлинности, как будто бы все происходило на самом деле. Он должен верить (или делать вид, что верит) в то, что не он рассказывает, а факты говорят сами за себя. Даже если события, описываемые в газетной новости, и могли произойти именно в той форме, в какой они преподносятся, установление связей между основными и второстепенными персонажами, упорядочение событий, а также выбор символов для их обозначения должны быть частью искусства рассказчика. Следовательно, газетное сообщение складывается из комбинации фактов с собранными репортером материалами, относящимися к основной теме, а также с обычаями и традициями его профессии, его читателей и его общества [9а]. Точное соответствие между научной реальностью того, что произошло на самом деле, и рассказом о том, что, как предполагается, произошло, не обязательно служит критерием убедительности этого рассказа для читателей. Маска эмпирической подлинности часто присутствует исключительно ради облегчения восприятия нелогических «истин» современных массовых искусств. Эмпирические факты события для тех, кто пишет и читает, могут быть не более чем случайными иллюстрациями к более глубоким эвокативным «истинам», заключенным в нелогических символах нашей культуры [76a].

Символическая трансформация Бигги началась с платных рекламных объявлений, которые он поместил в местной газете; именно тогда он впервые призвал своих врагов ответить на выдвинутые им обвинения в несправедливости и нечестной игре. Таким образом, сам того не сознавая, Бигги начал свое публичное превращение из непоследовательного в своих поступках подростка из социальных низов в американского гражданина, которому не был предоставлен законный шанс. В одном из первых своих политических объявлений Бигги поведал всем, что все, чего он хочет, — это иметь возможность проявить свои «подлинные достоинства». Позднее он говорил, что его недруги, высокородные и могущественные «паршивые аристократы», сговорились уничтожить по праву принадлежащую каждому американцу возможность стать кем-то. «В этом старом городе — повторял он снова и снова в ходе своей избирательной кампании, — есть небольшая кучка банкиров и аристократов, не желающих, чтобы кто-то еще, кроме них, имел свой шанс. Они уже достаточно поправили городом, но не хотят, чтобы и у меня была такая возможность. Отсюда и весь шум. Они достали меня». Став мэром, он добавил: «Теперь я их достану. Я отменю их закон о зонировании и добьюсь-таки этого разрешения».

Обитателям жалких лачуг на берегу реки и всем, кто был готов его слушать, он говорил, что закон о зонировании, которым пользовались его противники, дабы не дать ему построить на Хилл-стрит бензоколонку, — это закон, защищающий живущих на Хилл-стрит, но не обитателей Ривербрука. Собиратели моллюсков (почти все урожденные янки и почти все принадлежащие к низшему низшему классу) лишены средств к существованию, — говорил он, — ибо до сих пор никто не шел к ним на помощь; однако он, Бигги, станет их защитником, возглавит их, заставит власти штата очистить грязные воды реки и сделает их моллюсков пригодными для продажи и употребления в пищу.

Эти выступления были первым указанием на его превращение в героя, защищающего бедных. Однако, как говорил сам Бигги, сомнительно, чтобы этого было достаточно для его избрания. Непосредственно накануне выборов был сделан еще один важный шаг в его символической трансформации, который вознес его над ним самим и сделал его чем-то большим, нежели просто человеком или просто Бигги Малдуном. Это была уже упоминавшаяся статья, появившаяся сначала в столичной прессе, а потом в сотнях других газет, и начавшая тем самым преобразование Бигги в реального публичного героя. Она превратила кампанию из вороха локальных фактов и фантазий в нечто такое, что было помимо того еще и битвой между позитивными и негативными национальными стереотипами, или символами, идентифицируемыми теперь с Бигги, которыми пытались воспользоваться его друзья и враги с целью завладеть воображением и голосами избирателей. Эта статья была опубликована за несколько дней до выборов на первой странице бостонской газеты; в двух колонках блока новостей, снабженных фотографией Бигги, подробно излагались инциденты — к тому времени уже годовой давности, связанные с цирковыми афишами, ночными горшками и домом на Хилл-стрит. Следует помнить, что сами по себе действия Бигги, пусть даже и весьма эффектные, вплоть до самых выборов мэра мало чем помогли реальному осуществлению его политических устремлений. Очевидно, что лишь очень немногие считали сделанное им на Хилл-стрит достаточно важным, чтобы он мог успешно претендовать на высший политический пост в сообществе. Тем не менее, эмоциональные основания для этого были заложены.

Автор статьи — в прошлом житель Янки-Сити, хорошо осведомленный о том, что происходило в то время, когда Бигги пытался снести дом и построить бензоколонку, — прекрасно схватил суть этого эпизода.

Столкнувшись с вопросом о том, что могло бы привести к избранию Бигги и принести ему голоса горожан, автор статьи затруднился найти подходящий ответ.